Таш-Рабат и дорога в Кашгарию
Н. Л. Зеланд. Кашгария и перевалы Тянь-Шаня. Путевые записки // Записки Западно-Сибирского отдела Императорского Русского географического общества. Книжка IX. 1888.
Другие отрывки: Нарынское укрепление; В Кашгарии. Китайский пикет; Кашгар и кашгарлыки.
Дни были ясные и небо голубое. Последнее, но крайней мере, приятно разнообразило общий печальный сероватый колорит ландшафтов. Горы, ограничивавшие горизонт по обе стороны, частью выставляли серые лысины, частью были покрыты серо-желтой травой, степь поросла серовато-желтым чием, местами вдали виднелись серые юрты киргизского аула, наконец, попадавшиеся по временам жилища мертвых имели тот же цвет. Вообще, везде, где есть киргизы, нередко встречаются их места погребения, окруженные грубой работы глиняными стенами, с башенками по углам. Иногда эти кладбища прямо имеют вид некрополей, что встречалось и здесь: вы видите куполы с открытыми входами, балкончики, разные выступы, терраски и пристроечки, - словом, приспособления как бы для живых людей, на самом же деле это - царство покойников, возвышающееся среди безмолвной пустыни. Архитектурные изделия эти, конечно, очень грубой работы, все из глины.
Один из наших джигитов, словоохотливый и подвижной Маме́к, между прочим, пояснил нам, когда мы проезжали мимо одного такого некрополя, что иногда покойники встают и блуждают по окрестностям, в особенности замечено, что если похоронен человек, оставшийся кому-нибудь должен, то он не может успокоиться и, блуждая, издает крики: «Отдам, отдам!» Нужно заметить, что киргизы вообще очень совестливы в отдаче долгов; происхождение подобных рассказов, вероятно, в связи с этой чертой их характера. Кроме того, встречаются курганы, происхождение которых киргизы приписывают жившим здесь прежде калмыкам. Они сложены из камней, которые местами еще выступают правильными рядами, но все засыпалось землею.
Грунт, которым мы ехали, большею частью такой же плотный суглинистый, как около Нарына; он мог бы послужить для хорошей колесной дороги, только в ущельях много камня. Река Каракоин в теперешнем своем объеме и даже во время половодья, представляет сравнительно ничтожную жилку, текущую по широкому, усеянному галькой руслу. В отдаленные времена здесь, по-видимому, текла большая река. Кроме преобладающей травы чий, попадается стелющаяся по самой земле очень мелкая полынь. Что касается чия, то меня удивляет, почему он заслужил ботаническое название Lasiagrostis splendens, когда в нем решительно ничего нет блестящего. Скорее это прилагательное шло бы к ковылю (stipa pennata): белые султаны этой красивой травы в самом деле как бы блестят на солнца, когда колышатся как волны на степном ветру. Здесь ковыля мало, однако кое-где по горам видели его. Где посырее, там попадается карликообразный цветущий одуванчик, мелкие цветки Potentilla и красные ягодки бульдургун (Nitratia caspica), имеющие по виду отдаленное сходство с малиной; вкус их сладковатый, но вообще неважный. Попадавшаяся в ущельях трава молочая в это время года уже не содержит и следа молочного сока. Из животных часто перебегал через дорогу черный жучок из породы Carabus, иногда прошмыгнет небольшая серая ящерица. Раз видел даже бабочку из рода Vanessa. Часто попадаются сурковые норы, самих же обитателей их здесь не пришлось видеть, они в это время уже почивают зимним сном. Летом они обыкновенно с любопытством дожидаются проезжих у входа своего дворца и затем с резким свистом исчезают. Немало здесь водится волков, архаров (горный баран, Ovis Polii), горных козлов; есть две породы медведя, черный и серый. Серый меньше первого, но злее, и иногда, говорят, нападает на человека. Потом я видел такого медведя в Кашгаре, на цепи; он, действительно, очень светлой масти, но скорее желтый, чем серый. Даже когти у него белые. Северцов относит его к горным формам Ursus arctos. Тянь-шаньский медведь осенью главным образом питается сурками, которых выкапывает из зимних квартир в состоянии спячки. Птиц почти не видали, хотя вообще Тянь-Шань имя не беден. Многих, вероятно, уже не было, по случаю позднего времени.
По возможности мы старались разнообразить себе монотонность путешествия. Между казаками были хорошие певцы. Бывало, запоют хором о том, «как мы воевали за Дарьей» и т. д., или «где мы были, где гуляли», или «что, служивый, закручинился» и т. п., и волны их молодецкой песни разливались далеко во все стороны, замирая в ущельях Каракоинских гор. Киргизские джигиты, в особенности Маме́к, обыкновенно, вели оживленную беседу с теми из русских, которые знали по-киргизски. К последним принадлежал фельдшер Байгулов, который во всю дорогу служил мне переводчиком. По свойственной киргизам общительности, живости и жажде к новостям, нас обыкновенно сопровождало еще человек 5-6 верхом от ночлега до ночлега. Вытянувшись впереди каравана в шеренгу, эта почетная гвардия двигалась среди неумолкаемых разговоров.
Двое из казаков уже бывали в Кашгаре, при конвое консула. Одного из них, Семенина, добродушного, расторопного и наблюдательного парня, я несколько раз расспрашивал о Кашгаре, и он мне кое-что рассказал про тамошнюю жизнь. Говоря о кашгарцах, он большею частью, кажется, незаметно для него самого, называл их «сартишками», причем, впрочем, слышалось более или менее добродушное пренебрежение. О господах же их, т. е. китайцах, он рассказывал с более заметным отрицанием, как-де они едят всякую «сквернь» и на закуску покуривают «опиюну», как у них офицеры и солдаты одеты бабами, как тех и других бьют палками, как они жестоко пытают и казнят провинившихся и т. д.
Придя на ночлег, для которого, обыкновенно, назначалось какое-нибудь ущелье, уставший и озябший караван оживлялся. Я принимался за чаи, казаки и киргизы разводили костры, варили баранину и чай, в одной группе слышались оживленная гортанная трескотня и смех киргизов, в другой шутки и хохот моей русской свиты, далее кругом ржанье лошадей, трубные звуки верблюдов и озабоченный лай следовавшей с нами казачьей собаки. Последняя носила кличку Кривой, по случаю помутнения всей роговой оболочки одного глаза. Ночью казаки по очереди оставались на часах, что делалось главным образом для сбережения животных, как от могущих следить за караваном конокрадов, так и от волков. На этих привалах я, обыкновенно, не раскидывал своего коша, а пользовался юртой, которую приготовляли вперед прибывшие киргизы, команда же ночевала в своей войлочной палатке. <…>
Утром, как только проберутся в ущелье первые лучи солнца, все быстро оживало и скоро капризные крики верблюдов, которых начинали вьючить, пробуждали горное эхо. Замечательно, что голос этого животного никак не соответствует его почтенному росту. Верблюд большею частью издает дискантные ноты. Когда он в покое, то выпускает по временам односложный крик, похожий на звук рожка; когда же его словами «чок, чок» приглашают опуститься на колена, для принятая груза, или когда приглашают встать, нарушая его dolce far niente и жевание жвачки, тогда у него выходят истинно комические звуки. Воротя морду, то направо, то налево, он производит какой-то плач, похожий на хныканье капризного ребенка. Иногда он вдруг вздохнет тоном озабоченного старика. Если же вожак чем-нибудь ему уж очень надоел, то он его оплевывает.
В Таш-Рабатском ущелье (или долине) пришлось сделать дневку, отчасти чтобы дать животным время собраться с силами для предстоящего подъема, а отчасти чтобы самим несколько свыкнуться с редкостью воздуха. Уже самое ущелье лежит по меньшей мере на 11.000 футах.
Пустынный, печальный вид этой долины. Со всех трех сторон своих она окружена горами, отчасти покрытыми скудной пожелтевшей травой, а на сопках усыпанными снегом. День здесь значительно сокращается заслоняющей горной оградой, чем еще скорее охлаждается воздух. 9-го сентября в полдень на солнце было 12 °R [15 °C. - rus_turk.], ночью мороз. Нельзя было найти более подходящего места для той археологической редкости, которая оказалась в этой долине и которую теперь опишу.
В закрытом углу треугольника увидите непривычного вида поседевшее каменное здание. Оно представляет четыреугольник с плоским верхом, в средине которого сидит, в виде колпака, грубый полуразвалившийся купол. Во внутренность здания ведет единственный, довольно высокий сводчатый вход, окон нет никаких. Входное отверстие есть начало коридора, который в средней части здания несколько расширяется, перекрещиваясь с другим, более коротким, т. е. в центре образуется нечто вроде залы, которая приходится под куполом. Из нее в четыре стороны идут сводчатые коридоры. Из переднего, т. е. входного, в одну сторону идут еще боковые, более узкие коридоры. Как в главных, так и в боковых коридорах, замечаются в стене отверстия вышиною в 1-1½ арш., которые ведут в глухие кельи. Кельи внизу четырехугольные, кверху круглые, свод у некоторых обвалился, те же, в которых он сохранился, абсолютно темные. Объем их, судя по глазомеру и измерению шагами, не более 1 кубической сажени. Входить в них приходится сильно нагибаясь, а в некоторые совсем ползком. Внутренность их совершенно голая, нет ни следа каминов, нар, ниш и т. п. Все здание сложено ив соединенных цементом неправильных кусков синего и красноватого сланца, которого много в окрестностях. В средней зале местами сохранились куски грубой штукатурки, но каких-либо изображений, как то: барельефов, надписей и т. п., в настоящее время нет никаких. Но спешу прибавить переданное мне подполковником Волковым, который видел это здание в 1871 г., т. е. 15 лет раньше меня: в то время на штукатурке можно было разобрать грубые фигуры трехглавого коня и пятиглавого дракона. Надо полагать, что штукатурка с этими изображениями с тех пор обвалилась. Теперь можно увидеть только какие-то арабские надписи, сделанные, очевидно, проезжими мусульманами каких-нибудь караванов, которые в дурную погоду ставят лошадей под своды этой руины. Длина всего здания около 48 шагов, ширина 36, высота купола аршин 12, высота главного коридора около 4. Кто построил это здание, и какое было его назначение? Крепостью или частным жилищем оно не могло быть. Тюрьмой еще меньше, - кому могла понадобиться тюрьма на таком отдаленном и неудобном месте? Притом устройство келий не такое, какое бывает в тюрьмах, наприм., нет следов прикрепления замков, цепей и т. п. Скорее всего на таком месте можно было бы предположить дом, устроенный для убежища караванов, которые, действительно, очень давно ходят этим путем. Но физиономия его совершенно особенная, вовсе не похожая на караван-сараи и рабаты, устроенные с этою целью. Кому могло придти в голову затратить столько лишнего материала затем, чтобы сделать вход в отдельные кельи столь недоступным и совершенно изолировать его от света? В среднем большом помещении и теперь в непогоду укрываются караваны, но отдельными рассеянными норами никто и не думает пользоваться. Отдельные покои караван-сарая обыкновенно располагаются в ряд, прямо со двора или сеней, а не прячутся по извилинам узких и темных ходов. Если нужно было большее число отдельных помещений для проезжих, что, впрочем, тоже не в обычае у некультурных народов и при караванном способе передвижений, то можно было бы употребить лишний материал для увеличения наружной стены и расположить камеры вдоль двора или сеней, что было бы несравненно удобнее и проще. Всего правдоподобнее, что это был род монастыря, который, вместе с тем, подавал помощь и приют (в средней зале) проезжим, но какой это мог быть монастырь? Скитообразная форма главных коридоров наводит на мысль о христианах. Есть, действительно, основание допустить существование в средние века христианских монастырей в Семиречье. Например, одна из надписей недавно открытого около г. Пишпека несторианского кладбища гласит: «Это могила Шелиха, славного экзегета и проповедника, который просветил все монастыри светом». Года смерти в доселе разобранных надписях простираются от половины 9 до 14 столетия. Древнейшие могилы этого кладбища глубже более новых. С другой стороны, известно, что в Кашгарии в начале средних веков процветал буддизм, который долго боролся с мусульманством и, вероятно, успел распространиться и на севере по тем же путям, которыми шло христианство, разносимое несторианскими миссионерами. Может быть, фантастические животные, о которых выше было упомянуто, скорее составляют намек на буддизм, хотя, впрочем, следует помянуть, что в этих отдаленных краях и христиане иногда делали уступки местным понятиям и обычаям. Но во всяком случае нужно полагать, что если этот дом служил постоянным местопребыванием для каких-нибудь людей, обрекших себя для служения Богу и ближним, то таких обителей, вероятно, немного было на свете.
Немало было отшельников, которые жили в пещерах, но это обыкновенно бывало в странах южных, где такой кров мог дать лишь приятную прохладу, притом в пещере, прямо выходящей на свет Божий, может быть довольно еще света. А тут, где климат, можно сказать, полярный, где и топлива-то нет [Даже в лесистых частях Тянь-Шаня нет лесу на такой высоте.], да и не видно решительно никаких приспособлений для отопления, а всякий другой способ разведения огня должен был повести к удушению в этих каменных ящиках! Лежа вечером в моем холодном войлочном отеле, я представлял себе, каково было существование жильцов этих конур, постоянно обреченных вкушать подобные удовольствия. А лишение света? Положим, думать надо, что если это были кельи, то в них теплились лампады, и такое, очевидно, намеренное исключение дневного света, вероятно, было заведено с целью большей торжественности и сосредоточенности. Но, тем не менее, самое приучение себя к такому жалкому суррогату солнечных лучей чего-нибудь должно было стоить человеку. И к этому разобщение с людьми, печальная местность и исключение самых необходимых хозяйственных приспособлений, ибо не видно даже чего-нибудь, напоминающего кухни, кладовые и т. д. Житие киргиза в юрте, в холодное время года и в ненастье, когда приходится закрывать купол ее и опускать дверную кошму, тоже не особенно привлекательно, но все-таки его далеко нельзя приравнять житию в этих каменных гробах. Вообще можно допустить, что если тут когда-нибудь существовали члены какой-нибудь общины, то это были люди сильной воли, тем более что они должны были жить в большой бедности, иначе самое существование такой беззащитной обители в горах, исстари бывших местопребыванием грабительских кочевых племен, не могло быть возможным. Если здесь были христиане, то, конечно, монахи принадлежали к той же несторианской ветви христианского учения, которая распространилась по здешнему краю в раннюю эпоху средних веков, и находились в связи с несторианскими же христианами Самарканда, Кашгара, Мерва, Герата, Ханбалыка (Пекина) и проч.; обо всех этих митрополиях упоминается в одной дошедшей до нас несторианской рукописи 9-го века. Мудрено сказать, к какому веку следует отнести эту постройку, о самом характере и происхождении которой у местных кочевников сохранились самые противоречивые и неправдоподобные легенды. Но от нее веет чем-то очень отдаленным и, по крайней мере, нельзя сомневаться, что эта сумрачная обитель, запрятавшаяся в забытое ущелье азиатских альпов, стоит перед нами молчаливым вестником седых времен.
Здесь, на высотах Тянь-Шаня, как была пустыня, так она и есть, т. е. она и теперь продолжает быть современною той отдаленной эпохе, когда несторианские миссионеры занесли светоч учения к тюркским варварам. Да и в долинах Семиречья лишь на наших глазах повеяло новым духом, и они со времен несторианцев спали полусном первобытных форм жизни. А взглянуть на Запад - какая бесконечно длинная вереница событий и совершившихся судеб проходит мимо нас за это долгое тысячелетие!
Когда рылись первые могилы в том кладбище, которое в наши дни опять увидело свет Божий, - в России еще только начинали думать о призыве варягов; Священная Римская империя Карла Великого только что расщепилась на зарождающуюся Францию и Германию; папство, на наших глазах сдавшее тысячелетнюю свою светскую власть, тогда только в ней стало укрепляться, а Григория VII-го, вероятно, еще дед не родился; Венеция только что пустила корни на острове Риальто; норвежец Гунбьорн, отдаленный предшественник Колумба, открывает берег Гренландии, а норманнские лебеди еще плавали вдоль берегов Европы, высматривая места для основания царств, которые теперь давным-давно рассыпались!
Весьма пожалел я, что не мог исследовать склепа, имеющегося в монастыре, гробницы и кости которого, вероятно, дали бы какие-нибудь сведения о характере и истории этого здания. Киргизы, водившие меня по крыше, или, вернее сказать, по наружной более или менее низкой поверхности потолка этого здания, показывали мне место склепа, причем уверяли, что там похоронены «сарты и киргизы». Систематическим археологическим исследованиям остается поднять эту завесу. <…>
День, назначенный для перевала чрез Таш-Рабат, вышел великолепный. Было теплее всех предыдущих дней, и небо совершенно ясно. Разными извилинами поехали мы вверх по суживающемуся ущелью, сопровождаемые компанией в 6-8 соседних киргиз, под предводительством бия. Ближе надвигались снежные сопки. Вот открылась узкая щель, дорога ленточкой брошена по правой щеке горы, налево глубокая пропасть и на дне ее речка. Это все еще такой путь, по которому можно было вести беседы. Для препровождения времени я спросил Маме́ка через переводчика, водятся ли черти в этих горах. «Нет, - сказал он, - эти чисты, а там дальше к Чатыр-Кулю их видели не раз, и случалось, что они душили людей, но по прочтении молитвы отпускали свою добычу». Я просил его описать их наружность. Оказалось, что они бывают ростом с барана, с осла, иногда с человека, но больше того их не видали; тело их покрыто темной шерстью; голова сзади собачья, спереди свиная, при этом еще рога; на всех четырех конечностях человеческие ноги, сзади хвост. О качестве глаз он ничего не мог сообщить.
Пора, впрочем, было покончить с антропологией шайтана; дорога становилась трудною. Дороги, впрочем, никакой уже и не видно было. Мы взбирались по вдвойне наклонной плоскости, усыпанной галькою и местами покрытой снегом и тающим льдом. Верблюды начинали скользить и приостанавливаться. Поддерживая верблюдов сбоку и цепляясь над обрывом, Маме́к и остальные киргизы с гиком подгоняли их. Тут можно было подивиться проворству киргизской лошади, которая карабкается там, где и человеческая нога должна пробираться с большою осторожностью. Ниже и ниже становилась горные зубцы, большею частью прикрытые девственным снегом, кое-где, впрочем, выставлявшее свою серую наготу. Местами снег, спекшийся на поверхности (Firn), блистал ослепительным светом. По дороге, окруженные снегом, еще попадаются цветы: potentilla, низкорослые одуванчики, несколько зонтичных и злачных. Небо оставалось ясным и сияло итальянской синевой. Вот, наконец, последний поворот налево, и тут началась самая трудная часть задачи. Обрисовался самый перевал. Это стена футов в 200 вышиною и такой крутизны, что стоящий на самом ребре ее из-за выступов горы не может видеть, что делается у основания. Проехав от поворота еще несколько десятков сажень, стали взбираться. Взглянув вверх, человек небывалый может подумать, что тут нет никакой возможности вскарабкаться. Крутизна бы еще куда ни шла, но она вся усыпана подвижною галькою, с которой, казалось бы, лошадь непременно должна сорваться. Где лежал снег, там было относительно легко, но на голых местах кони взбирались только при помощи бесчисленных ломаных линий, на которые приходится раздроблять путь по плоскости подъема. И все-таки, говорят, в гололедицу случается, что лошадь срывается и летит в глубину. Многочисленные скелеты различных вьючных животных, лежащие на боках перевала, иллюстрируют воочию, как трудно он им достается. И крутизна, и редкость воздуха до такой степени утомляли бедных лошадей наших, что чрез каждые 5-6 минут нужно было останавливаться, чтобы дать им отдышаться. Впереди ехали киргизский бий и один из джигитов, за ними я, за мною казак, остальной караван собирался около поворота. Попадаются и между казачьими лошадьми очень шустрые. Лошадь ехавшего за мною казака была сибирячка, да притом из степной полосы, но лазала не хуже киргизской, правда что она, по крайней мере, была кована, у киргиз же этих нежностей не соблюдают.
Наконец мы четверо взобрались, вслед за нами поспел и Кривой, который тут же свернулся кренделем и уснул. Вот, наконец, мы сами на такой высоте, что высокие зубцы почти с нами сравнялись, некоторые, позади нас, были даже ниже, и мы могли смотреть через них. Впереди и далеко внизу открывалась панорама долины Чатыр-Куля, и посредине ее серебрилось самое озеро. Солнце продолжало сиять, и термометр на самом перевале показывал 7°R [9 °C. - rus_turk.]. Я не чувствовал никаких неудобств, кроме непривычной усталости при самых легких движениях: даже бинокль часто приходилось отнимать от глаз, чтобы дать отдохнуть руке. Высота этого перевала над уровнем моря около 12.900 фут. Он только в самое жаркое время на несколько дней обнажается от снега, соседние же сопки никогда.
Созерцая окрестность, мы вдруг услышали, поднимавшиеся из глубины, жалобные крики наших верблюдов. «Заплакали», - проворчал казак, стараясь увидеть, что там делается. Вскоре поднялся мой Дементий и объявил, что верблюды легли, и никоими силами их нельзя заставить идти в гору. Тут, как нельзя более кстати, оказались киргизы. Живо они перевьючили вьюк верблюдов на своих лошадей, сами пошли пешком, и таким только образом удалось провести на гору «корабли пустыни», которые вообще по горным дорогам не могут конкурировать с лошадью. Кроме того, верблюд и по степи идет медленнее лошади. Вследствие всего этого, я тут же дал себе слово при обратном шествии чрез Тянь-Шань взять только лошадей под вьюк.
Проволочка эта, однако, заставила нас потерять добрые полчаса на перевале, а что в таких местах вообще должно спешить, в этом скоро убедились. Когда я поднялся, было еще совершенно ясно, только над Чатыр-Кулем проплывала легкая тень. А вот почти внезапно соседние зубцы, один за другим, оделись облачной вуалью и пошел крупный снег. Глядя, как по сторонам и впереди все исчезало в тумане, я вспомнил строку из «Миньоны» Гете:
Kennst du den Berg mit seinen Wolkensteg?
Das Maulthier sucht im Nebel seinen Weg;
и т. д.
Снег, впрочем, столь же скоро и перестал, и когда мы спустились с главной крутизны, небо опять прояснилось.
На берегу речки, впадающей в озеро, для нас были выставлены юрты, которые киргизские глаза открыли еще с перевала. Горизонт окаймлялся горами, сплошь покрытыми снегом. Высота озера 11.570 фут. Оно пресноводное, длина его около 2 верст, ширина меньше. В нем водится рыба маринка и осман, которые вообще преобладают в водах Тянь-Шаньской системы [Тот и другой относятся к семейству карповых и замечательны ядовитостью своих внутренностей, особенно печени, которую поэтому и выбрасывают во время кухонного приготовления. По верхнему течению рек рыба вообще мельче, чем внизу.]. <…> Местность пустынная. В данное время и все киргизы исчезли, но летом кое-кто здесь кочует.
Ночью (с 10-го на 11-е сентября) был такой мороз, что речка покрылась толстой корой льда. Пробовали было 3 волка подползти на брюхе к нашим лошадям, часовой казак два раза стрелял, не попал, но они обратились в бегство. <…>
Равниною ехали часа полтора, после того стали показываться ущелья и подъемы, но все в таком скромном виде, что до перевала Туругарт доехали довольно незаметно. Тем не менее, он представляет внушительную цифру 12.760 фут. над уровнем моря. Только спуск сначала несколько крутой. На самом перевале с правой стороны небольшая пирамида из камней - это пограничный знак.
Китай нас встретил такою же пустынею, какую мы вкушали до сих пор, только одна ворона, сидевшая как раз за перевалом на скале, вытянув шею, из всех сил приветствовала нас на своем негармоническом языке, по поводу чего я расслышал ироническое замечание ехавшего сзади Дементия, что, «видно, заграничные птицы поют не лучше наших». <…>
Нам было объявлено, что и на эту ночь выставятся юрты, но мы до них не могли добраться. Пошел густой снег и к этому стемнело, вследствие чего весьма пригодились походная юрта и войлочная палатка, которые везли с собою. Мы остановились у подножия одиноко стоящей пирамидальной горы Коюн-Кизе́, у речки Коюн. Пока раскладывали палатки, я имел случай полюбоваться редким зрелищем: из снеговой тучи, висевшей чуть не над самой головой, блеснула молния и раздался раскат грома. Дело в том, что на этих высотах дождя вообще не бывает, а должность его исправляет снег.
При помощи джигитов, с юртой и с палаткой скоро справились, несмотря на снег и сумерки. Я скрылся от непогоды в своей импровизированной спальне, в которой затопили печку, чем она доведена была на полчаса до 6° [8 °C. - rus_turk.]. Скоро и в палатке слышно было, что публика наслаждается чаем, бараниной, отдыхом и веселыми разговорами, в которых по обыкновению неизменно участвовали Маме́к и его добродушный, хотя более молчаливый, товарищ Башпой. Вообще я должен заметить, что не напрасно похвалил симпатичный характер киргиза в своей монографии «Киргизы» [Записки Зап.-Сибирск. отдела Географ. общества. 1886 г.]. Подобно тем растениям, которые в песке горячей пустыни развивают сочные листья и плоды, этот народ в непроглядных пустынях своей родины ухитрился выработать веселость, добродушие, доверчивость и бескорыстную услужливость. Эти качества, вместе с неутомимостью, феноменальной памятью места и умением найтись в трудных случаях, делают киргизов драгоценными спутниками в дороге, в особенности в пустынных неприветливых местах. Я, разумеется, старался вознаградить их труды, но знаю ИЗ многих примеров, что они на это вообще не рассчитывают.
На следующий день мы встретили несколько киргизских старшин, передавших мне карточку нашего кашгарского консула, Н. Ф. Петровского, с удостоверением личности посланных. Юрты нам выставляли по распоряжению китайского начальства, как и в наших пределах. Киргизы эти были китайские подданные, но вообще принимали нас нисколько не хуже, чем русские их соплеменники.
Заметно было, что мы спускаемся. <…> Дорога пошла широким сухим логом, усеянным галькой, вообще, весь спуск до Кашгара сильно каменистый и напоминает русло большой реки, по дну его течет речка Коюн, потом Суйок, который, конечно, никогда его не наполняют.
Потом появились, к нашему удовольствию, первые деревья, довольно высокие и зеленые тополи, которые росли внизу одиноко или небольшими группами. Горы зато становились все более и более голыми, и на остановках трудно было достать какого-нибудь корму для животных. Проехали, между прочим, мимо заброшенной сартовской крепости Чакмак. Глинобитные, грубо сооруженные стены, с отверстиями для ружей; вообще, укрепление неважное, но место выбрано удачно: скалы неприступные, а стены и укрепления с обеих сторон узкого прохода.
Другие отрывки: Нарынское укрепление; В Кашгарии. Китайский пикет; Кашгар и кашгарлыки.
Дни были ясные и небо голубое. Последнее, но крайней мере, приятно разнообразило общий печальный сероватый колорит ландшафтов. Горы, ограничивавшие горизонт по обе стороны, частью выставляли серые лысины, частью были покрыты серо-желтой травой, степь поросла серовато-желтым чием, местами вдали виднелись серые юрты киргизского аула, наконец, попадавшиеся по временам жилища мертвых имели тот же цвет. Вообще, везде, где есть киргизы, нередко встречаются их места погребения, окруженные грубой работы глиняными стенами, с башенками по углам. Иногда эти кладбища прямо имеют вид некрополей, что встречалось и здесь: вы видите куполы с открытыми входами, балкончики, разные выступы, терраски и пристроечки, - словом, приспособления как бы для живых людей, на самом же деле это - царство покойников, возвышающееся среди безмолвной пустыни. Архитектурные изделия эти, конечно, очень грубой работы, все из глины.
Один из наших джигитов, словоохотливый и подвижной Маме́к, между прочим, пояснил нам, когда мы проезжали мимо одного такого некрополя, что иногда покойники встают и блуждают по окрестностям, в особенности замечено, что если похоронен человек, оставшийся кому-нибудь должен, то он не может успокоиться и, блуждая, издает крики: «Отдам, отдам!» Нужно заметить, что киргизы вообще очень совестливы в отдаче долгов; происхождение подобных рассказов, вероятно, в связи с этой чертой их характера. Кроме того, встречаются курганы, происхождение которых киргизы приписывают жившим здесь прежде калмыкам. Они сложены из камней, которые местами еще выступают правильными рядами, но все засыпалось землею.
Грунт, которым мы ехали, большею частью такой же плотный суглинистый, как около Нарына; он мог бы послужить для хорошей колесной дороги, только в ущельях много камня. Река Каракоин в теперешнем своем объеме и даже во время половодья, представляет сравнительно ничтожную жилку, текущую по широкому, усеянному галькой руслу. В отдаленные времена здесь, по-видимому, текла большая река. Кроме преобладающей травы чий, попадается стелющаяся по самой земле очень мелкая полынь. Что касается чия, то меня удивляет, почему он заслужил ботаническое название Lasiagrostis splendens, когда в нем решительно ничего нет блестящего. Скорее это прилагательное шло бы к ковылю (stipa pennata): белые султаны этой красивой травы в самом деле как бы блестят на солнца, когда колышатся как волны на степном ветру. Здесь ковыля мало, однако кое-где по горам видели его. Где посырее, там попадается карликообразный цветущий одуванчик, мелкие цветки Potentilla и красные ягодки бульдургун (Nitratia caspica), имеющие по виду отдаленное сходство с малиной; вкус их сладковатый, но вообще неважный. Попадавшаяся в ущельях трава молочая в это время года уже не содержит и следа молочного сока. Из животных часто перебегал через дорогу черный жучок из породы Carabus, иногда прошмыгнет небольшая серая ящерица. Раз видел даже бабочку из рода Vanessa. Часто попадаются сурковые норы, самих же обитателей их здесь не пришлось видеть, они в это время уже почивают зимним сном. Летом они обыкновенно с любопытством дожидаются проезжих у входа своего дворца и затем с резким свистом исчезают. Немало здесь водится волков, архаров (горный баран, Ovis Polii), горных козлов; есть две породы медведя, черный и серый. Серый меньше первого, но злее, и иногда, говорят, нападает на человека. Потом я видел такого медведя в Кашгаре, на цепи; он, действительно, очень светлой масти, но скорее желтый, чем серый. Даже когти у него белые. Северцов относит его к горным формам Ursus arctos. Тянь-шаньский медведь осенью главным образом питается сурками, которых выкапывает из зимних квартир в состоянии спячки. Птиц почти не видали, хотя вообще Тянь-Шань имя не беден. Многих, вероятно, уже не было, по случаю позднего времени.
По возможности мы старались разнообразить себе монотонность путешествия. Между казаками были хорошие певцы. Бывало, запоют хором о том, «как мы воевали за Дарьей» и т. д., или «где мы были, где гуляли», или «что, служивый, закручинился» и т. п., и волны их молодецкой песни разливались далеко во все стороны, замирая в ущельях Каракоинских гор. Киргизские джигиты, в особенности Маме́к, обыкновенно, вели оживленную беседу с теми из русских, которые знали по-киргизски. К последним принадлежал фельдшер Байгулов, который во всю дорогу служил мне переводчиком. По свойственной киргизам общительности, живости и жажде к новостям, нас обыкновенно сопровождало еще человек 5-6 верхом от ночлега до ночлега. Вытянувшись впереди каравана в шеренгу, эта почетная гвардия двигалась среди неумолкаемых разговоров.
Двое из казаков уже бывали в Кашгаре, при конвое консула. Одного из них, Семенина, добродушного, расторопного и наблюдательного парня, я несколько раз расспрашивал о Кашгаре, и он мне кое-что рассказал про тамошнюю жизнь. Говоря о кашгарцах, он большею частью, кажется, незаметно для него самого, называл их «сартишками», причем, впрочем, слышалось более или менее добродушное пренебрежение. О господах же их, т. е. китайцах, он рассказывал с более заметным отрицанием, как-де они едят всякую «сквернь» и на закуску покуривают «опиюну», как у них офицеры и солдаты одеты бабами, как тех и других бьют палками, как они жестоко пытают и казнят провинившихся и т. д.
Придя на ночлег, для которого, обыкновенно, назначалось какое-нибудь ущелье, уставший и озябший караван оживлялся. Я принимался за чаи, казаки и киргизы разводили костры, варили баранину и чай, в одной группе слышались оживленная гортанная трескотня и смех киргизов, в другой шутки и хохот моей русской свиты, далее кругом ржанье лошадей, трубные звуки верблюдов и озабоченный лай следовавшей с нами казачьей собаки. Последняя носила кличку Кривой, по случаю помутнения всей роговой оболочки одного глаза. Ночью казаки по очереди оставались на часах, что делалось главным образом для сбережения животных, как от могущих следить за караваном конокрадов, так и от волков. На этих привалах я, обыкновенно, не раскидывал своего коша, а пользовался юртой, которую приготовляли вперед прибывшие киргизы, команда же ночевала в своей войлочной палатке. <…>
Утром, как только проберутся в ущелье первые лучи солнца, все быстро оживало и скоро капризные крики верблюдов, которых начинали вьючить, пробуждали горное эхо. Замечательно, что голос этого животного никак не соответствует его почтенному росту. Верблюд большею частью издает дискантные ноты. Когда он в покое, то выпускает по временам односложный крик, похожий на звук рожка; когда же его словами «чок, чок» приглашают опуститься на колена, для принятая груза, или когда приглашают встать, нарушая его dolce far niente и жевание жвачки, тогда у него выходят истинно комические звуки. Воротя морду, то направо, то налево, он производит какой-то плач, похожий на хныканье капризного ребенка. Иногда он вдруг вздохнет тоном озабоченного старика. Если же вожак чем-нибудь ему уж очень надоел, то он его оплевывает.
В Таш-Рабатском ущелье (или долине) пришлось сделать дневку, отчасти чтобы дать животным время собраться с силами для предстоящего подъема, а отчасти чтобы самим несколько свыкнуться с редкостью воздуха. Уже самое ущелье лежит по меньшей мере на 11.000 футах.
Пустынный, печальный вид этой долины. Со всех трех сторон своих она окружена горами, отчасти покрытыми скудной пожелтевшей травой, а на сопках усыпанными снегом. День здесь значительно сокращается заслоняющей горной оградой, чем еще скорее охлаждается воздух. 9-го сентября в полдень на солнце было 12 °R [15 °C. - rus_turk.], ночью мороз. Нельзя было найти более подходящего места для той археологической редкости, которая оказалась в этой долине и которую теперь опишу.
В закрытом углу треугольника увидите непривычного вида поседевшее каменное здание. Оно представляет четыреугольник с плоским верхом, в средине которого сидит, в виде колпака, грубый полуразвалившийся купол. Во внутренность здания ведет единственный, довольно высокий сводчатый вход, окон нет никаких. Входное отверстие есть начало коридора, который в средней части здания несколько расширяется, перекрещиваясь с другим, более коротким, т. е. в центре образуется нечто вроде залы, которая приходится под куполом. Из нее в четыре стороны идут сводчатые коридоры. Из переднего, т. е. входного, в одну сторону идут еще боковые, более узкие коридоры. Как в главных, так и в боковых коридорах, замечаются в стене отверстия вышиною в 1-1½ арш., которые ведут в глухие кельи. Кельи внизу четырехугольные, кверху круглые, свод у некоторых обвалился, те же, в которых он сохранился, абсолютно темные. Объем их, судя по глазомеру и измерению шагами, не более 1 кубической сажени. Входить в них приходится сильно нагибаясь, а в некоторые совсем ползком. Внутренность их совершенно голая, нет ни следа каминов, нар, ниш и т. п. Все здание сложено ив соединенных цементом неправильных кусков синего и красноватого сланца, которого много в окрестностях. В средней зале местами сохранились куски грубой штукатурки, но каких-либо изображений, как то: барельефов, надписей и т. п., в настоящее время нет никаких. Но спешу прибавить переданное мне подполковником Волковым, который видел это здание в 1871 г., т. е. 15 лет раньше меня: в то время на штукатурке можно было разобрать грубые фигуры трехглавого коня и пятиглавого дракона. Надо полагать, что штукатурка с этими изображениями с тех пор обвалилась. Теперь можно увидеть только какие-то арабские надписи, сделанные, очевидно, проезжими мусульманами каких-нибудь караванов, которые в дурную погоду ставят лошадей под своды этой руины. Длина всего здания около 48 шагов, ширина 36, высота купола аршин 12, высота главного коридора около 4. Кто построил это здание, и какое было его назначение? Крепостью или частным жилищем оно не могло быть. Тюрьмой еще меньше, - кому могла понадобиться тюрьма на таком отдаленном и неудобном месте? Притом устройство келий не такое, какое бывает в тюрьмах, наприм., нет следов прикрепления замков, цепей и т. п. Скорее всего на таком месте можно было бы предположить дом, устроенный для убежища караванов, которые, действительно, очень давно ходят этим путем. Но физиономия его совершенно особенная, вовсе не похожая на караван-сараи и рабаты, устроенные с этою целью. Кому могло придти в голову затратить столько лишнего материала затем, чтобы сделать вход в отдельные кельи столь недоступным и совершенно изолировать его от света? В среднем большом помещении и теперь в непогоду укрываются караваны, но отдельными рассеянными норами никто и не думает пользоваться. Отдельные покои караван-сарая обыкновенно располагаются в ряд, прямо со двора или сеней, а не прячутся по извилинам узких и темных ходов. Если нужно было большее число отдельных помещений для проезжих, что, впрочем, тоже не в обычае у некультурных народов и при караванном способе передвижений, то можно было бы употребить лишний материал для увеличения наружной стены и расположить камеры вдоль двора или сеней, что было бы несравненно удобнее и проще. Всего правдоподобнее, что это был род монастыря, который, вместе с тем, подавал помощь и приют (в средней зале) проезжим, но какой это мог быть монастырь? Скитообразная форма главных коридоров наводит на мысль о христианах. Есть, действительно, основание допустить существование в средние века христианских монастырей в Семиречье. Например, одна из надписей недавно открытого около г. Пишпека несторианского кладбища гласит: «Это могила Шелиха, славного экзегета и проповедника, который просветил все монастыри светом». Года смерти в доселе разобранных надписях простираются от половины 9 до 14 столетия. Древнейшие могилы этого кладбища глубже более новых. С другой стороны, известно, что в Кашгарии в начале средних веков процветал буддизм, который долго боролся с мусульманством и, вероятно, успел распространиться и на севере по тем же путям, которыми шло христианство, разносимое несторианскими миссионерами. Может быть, фантастические животные, о которых выше было упомянуто, скорее составляют намек на буддизм, хотя, впрочем, следует помянуть, что в этих отдаленных краях и христиане иногда делали уступки местным понятиям и обычаям. Но во всяком случае нужно полагать, что если этот дом служил постоянным местопребыванием для каких-нибудь людей, обрекших себя для служения Богу и ближним, то таких обителей, вероятно, немного было на свете.
Немало было отшельников, которые жили в пещерах, но это обыкновенно бывало в странах южных, где такой кров мог дать лишь приятную прохладу, притом в пещере, прямо выходящей на свет Божий, может быть довольно еще света. А тут, где климат, можно сказать, полярный, где и топлива-то нет [Даже в лесистых частях Тянь-Шаня нет лесу на такой высоте.], да и не видно решительно никаких приспособлений для отопления, а всякий другой способ разведения огня должен был повести к удушению в этих каменных ящиках! Лежа вечером в моем холодном войлочном отеле, я представлял себе, каково было существование жильцов этих конур, постоянно обреченных вкушать подобные удовольствия. А лишение света? Положим, думать надо, что если это были кельи, то в них теплились лампады, и такое, очевидно, намеренное исключение дневного света, вероятно, было заведено с целью большей торжественности и сосредоточенности. Но, тем не менее, самое приучение себя к такому жалкому суррогату солнечных лучей чего-нибудь должно было стоить человеку. И к этому разобщение с людьми, печальная местность и исключение самых необходимых хозяйственных приспособлений, ибо не видно даже чего-нибудь, напоминающего кухни, кладовые и т. д. Житие киргиза в юрте, в холодное время года и в ненастье, когда приходится закрывать купол ее и опускать дверную кошму, тоже не особенно привлекательно, но все-таки его далеко нельзя приравнять житию в этих каменных гробах. Вообще можно допустить, что если тут когда-нибудь существовали члены какой-нибудь общины, то это были люди сильной воли, тем более что они должны были жить в большой бедности, иначе самое существование такой беззащитной обители в горах, исстари бывших местопребыванием грабительских кочевых племен, не могло быть возможным. Если здесь были христиане, то, конечно, монахи принадлежали к той же несторианской ветви христианского учения, которая распространилась по здешнему краю в раннюю эпоху средних веков, и находились в связи с несторианскими же христианами Самарканда, Кашгара, Мерва, Герата, Ханбалыка (Пекина) и проч.; обо всех этих митрополиях упоминается в одной дошедшей до нас несторианской рукописи 9-го века. Мудрено сказать, к какому веку следует отнести эту постройку, о самом характере и происхождении которой у местных кочевников сохранились самые противоречивые и неправдоподобные легенды. Но от нее веет чем-то очень отдаленным и, по крайней мере, нельзя сомневаться, что эта сумрачная обитель, запрятавшаяся в забытое ущелье азиатских альпов, стоит перед нами молчаливым вестником седых времен.
Здесь, на высотах Тянь-Шаня, как была пустыня, так она и есть, т. е. она и теперь продолжает быть современною той отдаленной эпохе, когда несторианские миссионеры занесли светоч учения к тюркским варварам. Да и в долинах Семиречья лишь на наших глазах повеяло новым духом, и они со времен несторианцев спали полусном первобытных форм жизни. А взглянуть на Запад - какая бесконечно длинная вереница событий и совершившихся судеб проходит мимо нас за это долгое тысячелетие!
Когда рылись первые могилы в том кладбище, которое в наши дни опять увидело свет Божий, - в России еще только начинали думать о призыве варягов; Священная Римская империя Карла Великого только что расщепилась на зарождающуюся Францию и Германию; папство, на наших глазах сдавшее тысячелетнюю свою светскую власть, тогда только в ней стало укрепляться, а Григория VII-го, вероятно, еще дед не родился; Венеция только что пустила корни на острове Риальто; норвежец Гунбьорн, отдаленный предшественник Колумба, открывает берег Гренландии, а норманнские лебеди еще плавали вдоль берегов Европы, высматривая места для основания царств, которые теперь давным-давно рассыпались!
Весьма пожалел я, что не мог исследовать склепа, имеющегося в монастыре, гробницы и кости которого, вероятно, дали бы какие-нибудь сведения о характере и истории этого здания. Киргизы, водившие меня по крыше, или, вернее сказать, по наружной более или менее низкой поверхности потолка этого здания, показывали мне место склепа, причем уверяли, что там похоронены «сарты и киргизы». Систематическим археологическим исследованиям остается поднять эту завесу. <…>
День, назначенный для перевала чрез Таш-Рабат, вышел великолепный. Было теплее всех предыдущих дней, и небо совершенно ясно. Разными извилинами поехали мы вверх по суживающемуся ущелью, сопровождаемые компанией в 6-8 соседних киргиз, под предводительством бия. Ближе надвигались снежные сопки. Вот открылась узкая щель, дорога ленточкой брошена по правой щеке горы, налево глубокая пропасть и на дне ее речка. Это все еще такой путь, по которому можно было вести беседы. Для препровождения времени я спросил Маме́ка через переводчика, водятся ли черти в этих горах. «Нет, - сказал он, - эти чисты, а там дальше к Чатыр-Кулю их видели не раз, и случалось, что они душили людей, но по прочтении молитвы отпускали свою добычу». Я просил его описать их наружность. Оказалось, что они бывают ростом с барана, с осла, иногда с человека, но больше того их не видали; тело их покрыто темной шерстью; голова сзади собачья, спереди свиная, при этом еще рога; на всех четырех конечностях человеческие ноги, сзади хвост. О качестве глаз он ничего не мог сообщить.
Пора, впрочем, было покончить с антропологией шайтана; дорога становилась трудною. Дороги, впрочем, никакой уже и не видно было. Мы взбирались по вдвойне наклонной плоскости, усыпанной галькою и местами покрытой снегом и тающим льдом. Верблюды начинали скользить и приостанавливаться. Поддерживая верблюдов сбоку и цепляясь над обрывом, Маме́к и остальные киргизы с гиком подгоняли их. Тут можно было подивиться проворству киргизской лошади, которая карабкается там, где и человеческая нога должна пробираться с большою осторожностью. Ниже и ниже становилась горные зубцы, большею частью прикрытые девственным снегом, кое-где, впрочем, выставлявшее свою серую наготу. Местами снег, спекшийся на поверхности (Firn), блистал ослепительным светом. По дороге, окруженные снегом, еще попадаются цветы: potentilla, низкорослые одуванчики, несколько зонтичных и злачных. Небо оставалось ясным и сияло итальянской синевой. Вот, наконец, последний поворот налево, и тут началась самая трудная часть задачи. Обрисовался самый перевал. Это стена футов в 200 вышиною и такой крутизны, что стоящий на самом ребре ее из-за выступов горы не может видеть, что делается у основания. Проехав от поворота еще несколько десятков сажень, стали взбираться. Взглянув вверх, человек небывалый может подумать, что тут нет никакой возможности вскарабкаться. Крутизна бы еще куда ни шла, но она вся усыпана подвижною галькою, с которой, казалось бы, лошадь непременно должна сорваться. Где лежал снег, там было относительно легко, но на голых местах кони взбирались только при помощи бесчисленных ломаных линий, на которые приходится раздроблять путь по плоскости подъема. И все-таки, говорят, в гололедицу случается, что лошадь срывается и летит в глубину. Многочисленные скелеты различных вьючных животных, лежащие на боках перевала, иллюстрируют воочию, как трудно он им достается. И крутизна, и редкость воздуха до такой степени утомляли бедных лошадей наших, что чрез каждые 5-6 минут нужно было останавливаться, чтобы дать им отдышаться. Впереди ехали киргизский бий и один из джигитов, за ними я, за мною казак, остальной караван собирался около поворота. Попадаются и между казачьими лошадьми очень шустрые. Лошадь ехавшего за мною казака была сибирячка, да притом из степной полосы, но лазала не хуже киргизской, правда что она, по крайней мере, была кована, у киргиз же этих нежностей не соблюдают.
Наконец мы четверо взобрались, вслед за нами поспел и Кривой, который тут же свернулся кренделем и уснул. Вот, наконец, мы сами на такой высоте, что высокие зубцы почти с нами сравнялись, некоторые, позади нас, были даже ниже, и мы могли смотреть через них. Впереди и далеко внизу открывалась панорама долины Чатыр-Куля, и посредине ее серебрилось самое озеро. Солнце продолжало сиять, и термометр на самом перевале показывал 7°R [9 °C. - rus_turk.]. Я не чувствовал никаких неудобств, кроме непривычной усталости при самых легких движениях: даже бинокль часто приходилось отнимать от глаз, чтобы дать отдохнуть руке. Высота этого перевала над уровнем моря около 12.900 фут. Он только в самое жаркое время на несколько дней обнажается от снега, соседние же сопки никогда.
Созерцая окрестность, мы вдруг услышали, поднимавшиеся из глубины, жалобные крики наших верблюдов. «Заплакали», - проворчал казак, стараясь увидеть, что там делается. Вскоре поднялся мой Дементий и объявил, что верблюды легли, и никоими силами их нельзя заставить идти в гору. Тут, как нельзя более кстати, оказались киргизы. Живо они перевьючили вьюк верблюдов на своих лошадей, сами пошли пешком, и таким только образом удалось провести на гору «корабли пустыни», которые вообще по горным дорогам не могут конкурировать с лошадью. Кроме того, верблюд и по степи идет медленнее лошади. Вследствие всего этого, я тут же дал себе слово при обратном шествии чрез Тянь-Шань взять только лошадей под вьюк.
Проволочка эта, однако, заставила нас потерять добрые полчаса на перевале, а что в таких местах вообще должно спешить, в этом скоро убедились. Когда я поднялся, было еще совершенно ясно, только над Чатыр-Кулем проплывала легкая тень. А вот почти внезапно соседние зубцы, один за другим, оделись облачной вуалью и пошел крупный снег. Глядя, как по сторонам и впереди все исчезало в тумане, я вспомнил строку из «Миньоны» Гете:
Kennst du den Berg mit seinen Wolkensteg?
Das Maulthier sucht im Nebel seinen Weg;
и т. д.
Снег, впрочем, столь же скоро и перестал, и когда мы спустились с главной крутизны, небо опять прояснилось.
На берегу речки, впадающей в озеро, для нас были выставлены юрты, которые киргизские глаза открыли еще с перевала. Горизонт окаймлялся горами, сплошь покрытыми снегом. Высота озера 11.570 фут. Оно пресноводное, длина его около 2 верст, ширина меньше. В нем водится рыба маринка и осман, которые вообще преобладают в водах Тянь-Шаньской системы [Тот и другой относятся к семейству карповых и замечательны ядовитостью своих внутренностей, особенно печени, которую поэтому и выбрасывают во время кухонного приготовления. По верхнему течению рек рыба вообще мельче, чем внизу.]. <…> Местность пустынная. В данное время и все киргизы исчезли, но летом кое-кто здесь кочует.
Ночью (с 10-го на 11-е сентября) был такой мороз, что речка покрылась толстой корой льда. Пробовали было 3 волка подползти на брюхе к нашим лошадям, часовой казак два раза стрелял, не попал, но они обратились в бегство. <…>
Равниною ехали часа полтора, после того стали показываться ущелья и подъемы, но все в таком скромном виде, что до перевала Туругарт доехали довольно незаметно. Тем не менее, он представляет внушительную цифру 12.760 фут. над уровнем моря. Только спуск сначала несколько крутой. На самом перевале с правой стороны небольшая пирамида из камней - это пограничный знак.
Китай нас встретил такою же пустынею, какую мы вкушали до сих пор, только одна ворона, сидевшая как раз за перевалом на скале, вытянув шею, из всех сил приветствовала нас на своем негармоническом языке, по поводу чего я расслышал ироническое замечание ехавшего сзади Дементия, что, «видно, заграничные птицы поют не лучше наших». <…>
Нам было объявлено, что и на эту ночь выставятся юрты, но мы до них не могли добраться. Пошел густой снег и к этому стемнело, вследствие чего весьма пригодились походная юрта и войлочная палатка, которые везли с собою. Мы остановились у подножия одиноко стоящей пирамидальной горы Коюн-Кизе́, у речки Коюн. Пока раскладывали палатки, я имел случай полюбоваться редким зрелищем: из снеговой тучи, висевшей чуть не над самой головой, блеснула молния и раздался раскат грома. Дело в том, что на этих высотах дождя вообще не бывает, а должность его исправляет снег.
При помощи джигитов, с юртой и с палаткой скоро справились, несмотря на снег и сумерки. Я скрылся от непогоды в своей импровизированной спальне, в которой затопили печку, чем она доведена была на полчаса до 6° [8 °C. - rus_turk.]. Скоро и в палатке слышно было, что публика наслаждается чаем, бараниной, отдыхом и веселыми разговорами, в которых по обыкновению неизменно участвовали Маме́к и его добродушный, хотя более молчаливый, товарищ Башпой. Вообще я должен заметить, что не напрасно похвалил симпатичный характер киргиза в своей монографии «Киргизы» [Записки Зап.-Сибирск. отдела Географ. общества. 1886 г.]. Подобно тем растениям, которые в песке горячей пустыни развивают сочные листья и плоды, этот народ в непроглядных пустынях своей родины ухитрился выработать веселость, добродушие, доверчивость и бескорыстную услужливость. Эти качества, вместе с неутомимостью, феноменальной памятью места и умением найтись в трудных случаях, делают киргизов драгоценными спутниками в дороге, в особенности в пустынных неприветливых местах. Я, разумеется, старался вознаградить их труды, но знаю ИЗ многих примеров, что они на это вообще не рассчитывают.
На следующий день мы встретили несколько киргизских старшин, передавших мне карточку нашего кашгарского консула, Н. Ф. Петровского, с удостоверением личности посланных. Юрты нам выставляли по распоряжению китайского начальства, как и в наших пределах. Киргизы эти были китайские подданные, но вообще принимали нас нисколько не хуже, чем русские их соплеменники.
Заметно было, что мы спускаемся. <…> Дорога пошла широким сухим логом, усеянным галькой, вообще, весь спуск до Кашгара сильно каменистый и напоминает русло большой реки, по дну его течет речка Коюн, потом Суйок, который, конечно, никогда его не наполняют.
Потом появились, к нашему удовольствию, первые деревья, довольно высокие и зеленые тополи, которые росли внизу одиноко или небольшими группами. Горы зато становились все более и более голыми, и на остановках трудно было достать какого-нибудь корму для животных. Проехали, между прочим, мимо заброшенной сартовской крепости Чакмак. Глинобитные, грубо сооруженные стены, с отверстиями для ружей; вообще, укрепление неважное, но место выбрано удачно: скалы неприступные, а стены и укрепления с обеих сторон узкого прохода.