Башкирцы (2/3)
И. И. Железнов. Уральцы. Очерки быта уральских казаков. Часть I. - М., 1858.
Часть 1. Часть 2. Часть 3.
Башкирцы, причисленные к Уральскому казачьему войску, составляют отрывок девятого и других кантонов нынешнего Башкиро-мещерякского казачьего войска, образовавшегося из слияния башкирцев с мещеряками.
Первоначальное поселение их на настоящей земле, носящей название «Башкирское отделение», завелось, с разрешения и утверждения правительства, в конце прошедшего или в начале нынешнего столетия. Так, по крайней мере, говорят старожилы, помнящие времена переселения; но письменных документов нет, да и быть не может в отделении у такого народа, каковы башкирцы, боящиеся как чумы всякой формальной письменности.
Но за много еще лет прежде приходили сюда башкирцы из Башкирии для звериной ловли. По преданию башкирцев, знакомство их с этими землями современно построению г. Уфы [По сказанию Рычкова в «Топогр. Оренб. края» - Уфа построена царем Ив. В. Грозным вскоре после взятия Казани, именно в 1573 г.]. Когда построилась Уфа и когда в окрестностях ее стали селиться русские и другие народы, - башкирцам сделалось тесно тут; леса начали редеть и истребляться, а дикие звери, в них обитавшие, удаляться в глухие дальние, необитаемые места. Башкирцы, платя в те времена нашему правительству подати, или так называемый ясак, не деньгами, а натурою, т. е. шкурами лисиц, куниц и других пушных зверей, не находили уже в прежних своих местах обилия дичи, а потому, ища добычи, они ходили за ней за пределы своих владений, и таким образом постепенно углублялись на юго-запад, к вершинам рр. Иргиза, Каралыка и Камелика, которые берут свое начало из западного склона Общего Сырта, где в то время была совершенная глушь, заросшая дремучим лесом - прибежищем разного рода зверей.
Посмотреть теперь на эти голые места, - и подумать нельзя, чтобы на них был прежде лес: нигде нет ни деревца, ни кустика, ни даже пенька, по которому бы можно было заключить о присутствии когда-то здесь леса. Но в старину тут действительно росли дремучие рощи, особенно по берегам рек. Река Камелик и название свое, говорят башкирцы, получила оттого, что из дерев, по берегу ее росших, выдалбливались лодки. - Лодка же по-башкирски называется «кэмэ» или «камэ».
Нынче по землям башкирцев водятся одни только зайцы, да кое-где рыскают волки; но в былое время на этих землях водились медведи и огромные стаи всякого рода пушных зверей, в том числе и бобры. Одна из башкирских деревень до сих пор удержала за собой название «Бобров Гай». Нельзя не позавидовать приволью, которым пользовались прежде тут жившие.
Охотясь за зверями, башкирцы проводили большую часть года в этой стране, никем тогда не населенной и представлявшей все выгоды кочевой и свободной жизни, ибо тут были и реки, и озера, и леса, и дичь, и пажити с тучной травой, - словом, все, что составляет главный и любимый предмет в жизни человека, особенно бродячего и ленивого.
Башкирцам-звероловам, и вместе с тем скотоводам, разумеется, такие места полюбились. Сначала они разгуливали тут одни, а потом, мало-помалу, стали забирать туда к себе лишних, а наконец и остальных жен своих. - Вскоре из семейств охотников образовались в некоторых местах небольшие зимовья или хутора. Еще теперь, на берегу Иргиза, в четырех верстах ниже Иргизского умета, есть урочище, известное под именем «Улу-стан», что значит по-башкирски главный стан, притон.
Слыша о таком привольном крае, который сверх того имел для башкирцев еще ту выгоду, что был удален от центра действия русских властей, и тем доставлял башкирцам совершенную свободу своевольничать безнаказанно, - слыша о такой, можно сказать, обетованной земле - башкирцы из Башкирии стали, один за одним, семья за семьей, перебираться сюда же.
По мере скопления башкирцев в вершинах рр. Иргиза, Каралыка и Камелика, леса и тут стали истребляться, а звери переводиться. Тогда некоторые из башкирцев подались южнее, по течению р. Камелика, а потом еще южнее, к рр. Чижам. Таким образом, подаваясь постепенно все на юг, башкирцы расселились, сами того не замечая, до самых почти Камыш-Самарских озер, захватив в свое владение пространство больше чем на 400 верст в длину. Сначала они делали это бессознательно, по привычке к бродячей жизни. Но потом, видя, что, по распоряжению правительства, от лугового берега Волги в степь стали заводиться русские селения, они тотчас догадались, что рано ли, поздно ли, селения эти стеснят их впоследствии; а потому, следуя примеру русских, они сами начали строить деревни и в них мечети, в той уверенности, что из оседлых мест выгнать их будет трудно, и что земли таким образом незаметно останутся и укрепятся за ними.
Сметливость и предусмотрительность в этом случае, заметить кстати, дошла у башкирцев до того, что, пользуясь простотой и беспечностью соседей своих, они вторглись в двадцатых годах нынешнего столетия в земли уральских казаков, около Камыш-Самарских озер, где текут реки Большой и Малый Узени, принадлежащие уральцам. Здесь башкирцы построили было уже землянки и сколотили из досок мечеть. Остались бы они тут навсегда, если бы атаман уральских казаков Д. М. Бородин не понял намерения их. Этот атаман, заботясь о пользе казаков, велел сказать башкирцам, чтобы они убрались восвояси; но когда они не послушались - он прогнал их вооруженной силой.
Как уралец, я не могу здесь удержать моего порыва, чтобы не сказать: - да вечно живет память о тебе, мудрый и благородный атаман, в сердцах народа!
Опираясь на некоторые грамоты царей, башкирцы начали земли эти присваивать себе, называя их землями вотчинными. Наконец после долгих споров с крестьянами Саратовской губернии, башкирцы основались на теперешних местах, войдя впоследствии в состав девятого башкирского кантона, и оставались в нем до 1832 года. В этом году они отошли от Башкиро-мещерякского казачьего войска и причислены к Уральскому.
Называясь ныне казаками Уральского войска, Башкирского отделения, башкирцы не пользуются, однако ж, правами природных уральцев, и за то не несут тех обязанностей службы, какие лежат на уральцах.
Принадлежа к военному званию, башкирцы, как и казаки, податей не платят, а отправляют службу своей личностью. Но служба их так легка, так немногосложна, так, можно сказать, дешева, что каждый башкирец живет, как говорится, скиня рукава. Всегдашняя и единственная их служба - наряд в г. Уральск для городских работ и для усиления иногда городских (полицейских) казаков. В наряд этот, продолжающийся от мая до октября месяца, башкирцы ходят по очереди, от 75 до 100 человек со всего отделения, и потому в четыре или пять лет башкирцу только раз доведется оставить дом и сходить, или, по выражению самих башкирцев, сгулять на службу. Но служба эта нисколько его не обременяет ни трудами и ни издержками на сборы. Кроме лошади, которую башкирец всегда имеет, и кое-какой тележонки с веревочной и мочальной упряжью, от него ничего не требуется. Притом еще ему дозволяется нанять в этот наряд вместо себя другого, ежели самому препятствует хозяйство или мешает лень. Во всяком случае, наряд этот башкирца нисколько не тяготит.
В окрестностях Уральска отводят башкирцам, где-нибудь около р. Чагана, луг, и на нем они располагаются лагерем. - Днем они разъезжают в тележках, возят с Валькова острова песок и камешки, всегда, заметить надо, не больше двух-трех лопат в возе, - устилают ими улицы, расчищают канавы, копаются и роются, как кроты, в войсковом саду и т. п. Это их единственное занятие, которое они, однако, весьма недолюбливают из какого-то самолюбия. Название «уральский работник» башкирец считает за самую невыносимую обиду, и потому казачьим мальчишкам нередко достается от них, за это выражение, или лопатка по боку, или горсть песку по лицу. - Вечером, кончив работы, башкирцы собираются в своем лагере, и тут-то начинается у них пир горой, в полном разгаре кочевой жизни. Выпустив коней на луг, они разводят огни, варят маханину (мясо) или салму, ужинают, пьют айрян, иногда и водку тянут, рассказывают сказки, поют песни, играют на чебызгах, гармониях, и таким образом проводят время как будто дома, в своих кочевках. Не служба, а гулянка. Одно лишение, которое они тут терпят, это - нет кумыза, да нет с ними жен… Но куда ни шли шесть месяцев. Зато после башкирец живет три или четыре года дома, как ему хочется.
Кроме наряда в Уральск, башкирцы содержат в трех или четырех пунктах в своем отделении пикеты, где круглый год от пяти до десяти человек живут и отправляют подводную и почтовую гоньбу, и - больше ничего!
Лугов и пахотной земли в отделении весьма много. Но башкирец, лентяй отъявленный, не умеет или не хочет ими пользоваться. Накосит два-три стога сена для двух-трех лошадей и коров, которые всегда у него под рукою и которые всегдашние его кормилицы, - да и будет. Остальной скот его, ежели он есть у него, обречен круглый год ходить в поле и зимою добывать себе корм из-под снега. Случалось, что во время суровых и снежных зим весь скот у башкирца вымирал. - Но башкирец, к сожалению, до сих пор не научился благодетельному и простому правилу сберегать скот свой, обеспечивая существование его запасом сена. Но как он это может, в самом деле, делать, когда для этого потребен усильный труд, а ведь башкирец, известно, наследовал от отцов своих только лень и праздность.
Засеет одну-две десятины пшеницей или просом - да и баста. И зачем, в самом деле, башкирцу заниматься земледелием и трудиться до поту лица, когда и этот клочок земли, возделанный даже не руками, а локтями, даст ему хлеба и пшена столько, сколько потребно на салму и на кашу. Было бы молоко, был бы кумыз, была бы маханина - так и довольно, - а эти предметы всегда будут у башкирца: молоко дает ему корова, кумыз - кобыла, а маханину он всегда добудет, стоит только украсть у соседа лошадку, а на это башкирец, как увидим ниже, великий мастер.
Из вышесказанного можно заключить, что остальные луга и земли пропадают. Нет, они не пропадают, а приносят огромную пользу, только не башкирцам, а чужим, русским крестьянам. Многие из этих последних, разбогатев на башкирских землях, вышли из крестьянского быта и сделались купцами, а сами башкирцы, эти жалкие хозяева богатых угодий, - бедняки бедняками.
В прежнее время все лишние земли - а их много, очень много было - башкирцы отдавали в оброчное содержание крестьянам, и отдавали самым глупым образом, за бесценок, без всякой для себя пользы, за мимолетное удовлетворение прихоти и роскоши. Так, например, общество одной какой-нибудь деревни, уговорясь с крестьянином, отдавало ему, под пьяную руку, в окрестностях деревни, большое пространство самой хлебородной земли за каких-нибудь 50 р. ассиг. в год или даже и еще дешевле, и деньги эти или пропивало на чаю, или прогуливало на празднике. Крестьянин же, получив за столь ничтожную плату богатый и обширный участок, пользовался им, как своею собственностию, как хотел. Он и сам распахивал землю, косил сено, разводил скот, и продавал другим крестьянам частички из этого участка, разумеется, за большую, чем сам покупал, цену. Таким образом из чужого добра извлекал добро себе.
Такая манера бесполезной и вредной отдачи в оброчное содержание земель продолжалась у башкирцев до 1841 года, т. е. до того времени, когда управляющим в отделение поступил войсковой старшина Е. М. Матвеев. Он пресек это зло. С разрешения начальства, он установил правильную, законную отдачу башкирских земель в оброчное содержание, и тем самым посеял первое зерно общественного башкирского капитала, - зерно, которое возросло и принесло обильный плод. В десять лет, из пошлин, собираемых с крестьян за отводимые им в оброк земли, скопилось у башкирцев до 40 тысяч руб. серебром, - капитал - хоть куда.
Польза видимая, но, к сожалению, не все башкирцы сознают ее; большая часть из них ни во что ее не ценит. - «На что нам, - говорят башкирцы, - деньги, которые не у нас в руках, лежат где-то в Москве пли в Петербурге?» - Сколько раз случалось мне спорить с башкирцами и доказывать им, разумеется, понапрасну, что в скоплении и сбережении общественного капитала заключается огромная, неисчислимая польза целого народа. Я говаривал им, что рано ли, поздно ли заведут в отделении училища, в которых даром станут обучать их детей и приготовлять из них ученых мулл и деловых чиновников; что в случае народных бедствий, каковы пожары, повсеместные неурожаи, повальные скотские болезни и т. п., - их будут снабжать из капитала деньгами, и тем избавлять несчастий; что в случае переселения их из настоящих мест в другие (о чем уже в последнее время было делано предположение, но почему-то не приведено в исполнение) - капитал этот им пригодится как нельзя лучше на переезды и на новое обзаведение хозяйством. Но что ни говори башкирцу, он, по грубости и необразованности, остается при своем нелепом мнении; башкирец как есть азиатец, телом и душой, образом жизни и правом, так азиатцем надолго и останется. Чтобы вышел из него вполне полезный гражданин и до самопожертвования преданный воин, каковы все русские воины, долго ждать этого доведется.
Хотя один из известных литераторов, г. Небольсин, в «Заметках о башкуртах», напечатанных в 11 № «От. зап.» 1850 г., и хвалит башкирцев, виденных им во время своего путешествия, говоря, что они (кочевые башкирцы) во всех отношениях в Оренбургском крае занимают первое, после уральских казаков, место. Но несмотря на то, что сам я уралец - а уральцам, как видно, если не ошибаюсь, г. Небольсин уступает первое место между народами Оренбургского края, - я не могу безусловно согласиться с похвалой, приписываемой башкирцам, каким бы то ни было, кочевым или оседлым, все равно. Башкирцы одни и те же, я много видал их и к ним присмотрелся, - не могу согласиться с этой похвалой потому, что знаю, что в Оренбургском крае живут люди во сто крат лучше башкирцев и образованностию, и нравственностию, и частною и общественною жизнию, и благоустройством своего войска. Я говорю об оренбургских казаках. Правда, что недавно переименованные из поселян в казаки оренбургцы - плохие наездники, плохие воины, но зато природные, или так называемые коренные казаки, происшедшие от древних волжских, след. донских казаков, - как то: рассыпнинские, нижнеозерские и другие, населяющие правый берег Урала, между Орской кр. и Илекским городком, отцы и деды которых вели беспрестанные боевые споры с киргизами, - эти казаки, говорю, не только могут стать на ряду с башкирцами, но далеко превзойдут их и молодечеством, и храбростью, уже на деле, в боях за Государя и Отечество доказанною.
Но не об этом дело. Обратимся к башкирцам и посмотрим, что они за люди такие.
По образу жизни, по роду службы, по обилию плодородной земли и обширных лугов, по удобству водить, безданно-беспошлинно, огромные табуны лошадей и стада разного скота - башкирец, если он честный и трудолюбивый человек, может жить не только безбедно, но даже и богато в сравнении с другим низшим классом русского народонаселения. Если мы видим башкирца - я говорю о башкирце Уральского отделения - в бедности, то причиной этому сам башкирец, предпочитающий труду и всякому честному занятию постыдную лень и еще постыднейшее воровство, особенно конокрадство.
Вот портрет башкирца, списанный с натуры, после долгого и тщательного наблюдения.
Лень, праздность и отвращение к труду и занятиям - вот отличительные свойства башкирца: оттого он отъявленный вор, конокрад. Хитрость, находчивость, уклончивость, изворотливость - вот гениальные способности башкирца, проявляющиеся в нем во всем блеске совершенства, когда подпадает он под какое-нибудь не только простое, но даже уголовное дело, хотя бы тут были все улики налицо. С виду башкирец кажется тихим, скромным, вялым, бестолковым, просто каким-то бессознательным существом; но в душе он хитрейший и смышленейший человек, каких мало на белом свете. - Никто лучше башкирца не украдет лошади, никто лучше его не схоронит следы преступления, никто, вдобавок, ловчее и хитрее его не вывернется из беды, не выйдет, так сказать, сух из воды, - словом, никто отчетливее башкирца не обработает воровского дела, так чтобы нельзя было ни с которой стороны подпустить иглы под него. Сами башкирцы говорят с какой-то национальной гордостью: «Как с гуся вода - так с башкирца беда».
Служа в Башкирском отделении, я мог в этом убедиться. Спрашивая, бывало, башкирца, изобличающегося в воровстве, кроме следующих трех слов: бильмайман, курмадым, ишитьмадым, т. е. не знаю, не видал, не слыхал, ничего другого от него не добьешься. Оттого изо ста следственных дел, произведенных над башкирцами, по одному или много что по двум совершенно изобличаются преступники, но, заметьте, изобличаются только, а не сознаются: собственного сознания в преступлении у башкирца обухом не вышибешь. - Редко-редко как-нибудь, совершенно спутавшись обстоятельствами и своими словами, башкирец скажет «виноват», но скажет тогда только, когда вина небольшая и когда знает, что наказание за то последует не жестокое, - но скажет это только на первых порах, когда не успеет хорошенько обдумать плана обороны. Башкирцу не нужно защитника: он сам перещеголяет сотню западных адвокатов. Сто раз башкирец откажется от своих слов, - сто раз изменит свое показание, и все так ловко, что нельзя ни к чему придраться. Сказав следователю одно, в суде он скажет другое, совсем противное. Ему возразят, что там-то, тогда-то, он говорил вот то-то.
- Нет, - отвечает башкирец, - я этого вовсе не говорил, да и не думал.
- Как не говорил? Да слова твои вот тот-то, тот-то слышали.
- Не знаю, бачка! может быть и правда, что я это говорил; но я не помню; я был тогда нездоров: голова болела, ум мой мешался, память кончался, - совсем ничего не знаю.
И в доказательство справедливости слов своих плут скажет, что у него тогда же, после допроса, текла из носа кровь, и что это видели тот-то, тот-то.
Наводят, говоря слогом канцелярским, справку, и тот-то, тот-то подтверждают слова плута, которому вовсе ничего не стоило нарочно расковырять тогда до крови нос.
Мало этого: он иногда и в суде, когда придется ему, как говорят, жутко и когда сам спутается в ответах, притворяется больным, помешанным и не отвечает на вопросы или городит околесную ни к селу ни к городу. Поневоле останавливаются судьи допросом, чего только плут и добивается: он между тем, по привычке ордынца и по праву мусульманина, отойдет в угол, опустится на пол, соберется с духом, сообразится с обстоятельствами, и - дело пойдет как по маслу.
Кроме того, зная отлично хорошо говорить по-русски, башкирец, при следствии и в суде, никогда не употребляет этого языка, а требует переводчика. И это служит ему уловкой, чтобы впоследствии свалить вину на переводчика, что он, дескать, не так перевел мои слова.
Свидетелей башкирцев лучше и не спрашивай: все равно хоть бы их и не было. Ежели нужно башкирцу свидетельствовать за башкирца же, противу русского - он все знает, все видел, о всем слышал, хотя в действительности ничего не знает, ничего не видал и ни о чем не слыхал. Но лишь только коснись дела, где он должен свидетельствовать за русского против башкирца, - то ничем не выпытаешь из него правды: не знаю, не видал, не слыхал - вот ответ его, хотя на самом деле ежели не все, то по крайней мере немного, да что-нибудь ему известно. - В делах же между самими башкирцами свидетели переходят на ту или на другую сторону смотря по тому, кто из тяжущихся больше даст или кто из них в каких отношениях с свидетелем. - Сто раз готов башкирец присягнуть для друга, для приятеля к его оправданию, а для недруга к его обвинению, вовсе не думая о том, что лжесвидетельство есть смертный грех. Об этом, впрочем, башкирец и понятия не имеет, ибо правила религии ему почти вовсе неизвестны, темны, темнее осенней ночи. - Муллы, из среды самих башкирцев, большею частию люди малограмотные, в грубости и невежестве не уступающие своим прихожанам. Такие люди, само собой разумеется, не только не в состоянии удержать башкирцев от преступных действий, но даже не могут разъяснить им, что добро и что зло. Одного только встретил я муллу, в дер. Байгундиной, похожего на муллу, т. е. на человека, вполне понимающего свое дело, назначение и свои обязанности к прихожанам, но этот мулла - почтеннейший Явкаич - один…
Говорят, что лишь бы успеть поймать конец нитки - до клубка добраться нетрудно. Правда, но только не между башкирцами. Это - такой народ, какого еще свет не видывал: не только не успеешь счастливо дойти по нитке до клубка, но того и гляди сам запутаешься, упадешь и не узришь света Божьего. - Сколько было примеров, что офицеры, начальники башкирцев, стремясь по совести к открытию виновных в каком-либо преступлении и не поддаваясь искушению взяточничества, бывали бесстыдным образом сами оклеветываемы башкирцами в таких небывалых преступлениях, которые честному офицеру и во сне не снились. Вследствие этого, дела принимали совсем другой оборот: из преступника-башкирца делался истец, а из офицера-следователя ответчик!
Окруженные отвсюду русскими, управляемые начальниками из русских же, которые преследуют воровство, - башкирцы до такой степени ненавидят всех вообще русских, что украсть что-нибудь у русского они считают не только удальством, молодечеством, но даже делом законным, святым.
Впрочем, справедливость требует сказать, что не все башкирцы, сплошь и рядом, воры и плуты. Есть между ними люди честные, хорошие домохозяева, непричастные воровству, особенно некоторые из потомков почетных старинных родов (Акировы, Токтаровы). Но эти благонамеренные люди не в состоянии ни удержать земляков своих от конокрадства, ни выдавать их в руки правосудия, боясь неизбежной и неотразимой мести. Ежели подпадет башкирец под следствие за воровство, и ежели к обвинению его будет способствовать честный человек, то этому честному человеку не взвидеть ни лошади, ни коровы, ни овцы: его кругом обворуют товарищи вора, пока тот судится, а освободясь от суда и следствия, этот негодяй во всю жизнь преследует то семейство, из которого хотя бы один человек когда-нибудь сказал про него правду. Одним словом, честный башкирец, чуждый воровства и не потакающий ворам, в глазах последних не лучше русского, - и потому и терпит от своих собратов одинаковую с русским участь. При таких обстоятельствах, поневоле честный башкирец или присоединится к ворам, или замолчит как мертвый.
Рассказывают, и печатно и изустно, что черкесы приучают детей своих, с самых ранних лет, ловко управлять конем и искусно действовать оружием. Наука, что и говорить, полезная и благородная. - Подобно черкесам, и башкирцы детей своих не оставляют без воспитания и образования. Они так же, как и храбрые черкесы, птенцов своих, лишь только эти выйдут из пеленок, приучают и совершенствуют, но, заметьте, не бранному искусству, а постыдному и унизительному ремеслу - воровству! Трудно поверить тому, что я сказал, а между тем это сущая правда. - Вот как это делается.
Башкирец, имея в семье своей двоих-троих мальчиков, раздает им по яблоку или по прянику и тому подобному лакомству. Раздавши, он воспрещает детям съедать эти лакомства в течение дня, а приказывает сберечь их до вечера; тогда уже он разрешает им употреблять эти гостинцы по желанию каждого. Дети повинуются отцу, а он между тем одному из них, тайно от других, дает, с приличным наставлением, приказание украсть гостинец у одного из братьев или у обоих, ежели будет возможно. Башкирята проводят день в играх, а вечером являются к отцу. Тот требует, чтобы они показали ему свои гостинцы. Двое подают ему свои, а у третьего не оказывается. Последний плачет, бедняжка, и жалуется, что яблоко его украл у него вот он-то, указывая на одного из братьев. Отец, принимая строгий вид, допрашивает воришку, а воришка твердит себе прежде заученные слова «не знаю, не видал, не слыхал», да и только.
Обокраденный не может уличить обокравшего. Тогда отец решает спор. Он говорит обиженному:
- Ты дурак, простофиля! ты просто-напросто карачекмень (русский мужик)! Ты не уберег своего добра, так и не пеняй ни на кого, оставайся без гостинца. А ты, - обращаясь к воришке, - молодец! славно смастерил свое дело; и вперед, душечка, старайся обрабатывать свои делишки так чисто, так гладко, чтобы нельзя было и иглы под них подпустить; за то и яблоко, которое ты украл, - твое; пользуйся им как законной добычей. Люблю тебя за это, милое дитя мое, - говорит в заключенье отец и треплет от удовольствия по щеке свое чадо, так удачно свершившее воровство.
Но ежели случится, что обокраденный башкиренок сошлется на третьего брата, что он, дескать, видел, как воришка спроворил у него яблоко, - и ежели этот третий подтвердит слова обиженного, - тогда спор оканчивается другим образом. Отец-судья отбирает от свидетеля яблоко и отдает его тому, у кого яблоко пропало, а свидетелю грозно говорит:
- Ты, должно быть, не мой сын, ты, должно быть, кафир, что лезешь в свидетели! Сколько раз я твердил тебе и всем вам, чтобы вы помнили слова «не знаю, не видал, не слыхал» и никогда в свидетели не ходили, особенно друг против друга. Но ты, негодный мальчишка, не берешь себе в голову мудрого совета, чему и меня, когда я был маленьким, учили, да еще, если не понимал, били. Так вот тебе урок, сиди теперь, болван, без яблока, гляди, да и облизывайся, как братья твои станут есть. Слушай! - заключает отец свое нравоучительное наставление. - Ежели еще когда-нибудь пойдешь в свидетели, не только против брата, но даже и против другого мусульманина, буде он не в ладах с тобой, - тогда не гневайся, все уши выдеру тебе, а о яблоках и не думай. Но против христианина, - прибавляет отец, - это другое дело… как можно оправдывай своего, и тем закупай себе приятелей, чтобы и они впоследствии оправдывали тебя… это дело хорошее.
Можно представить себе, какой выйдет башкирец, возрощенный в таких правилах. Он всегда видит, слышит бесчисленные и разнообразные примеры воровства; с детства приучается к воровству, в летах юношеского возраста практикуется, а в дни возмужалости, так сказать, укрепляется и закаляется в нем, изучив все хитрые уловки избавляться беды, наказанья. Впрочем, наказание розгами, или прогнание сквозь строй, для башкирца ничего не значит. Это, по словам самих башкирцев, не иное что, как горячая лапша, которая от непривычки только сначала жжется, а потом делается трын-травой. Одно, чего башкирцы как смерти боятся, это - солдатство да арестантские роты. Но этому они весьма редко подвергаются или почти никогда не подвергаются. При допросах, как уже сказано, башкирцы до высочайшей степени находчивы и увертливы; притом еще, состоя между собою в тесной связи, конокрады помогают друг другу, скрывают один другого, и дело выходит чисто.
Суд, руководствуясь буквально законом, не может обвинить башкирца без точных доказательств, а башкирец, при помощи своих сообщников или своих однодеревенцев, таких же, как сам он, плутов, скорее околеет, чем даст собрать противу себя ясные и законные улики. - Решение суда, сколько мне случалось видеть, обыкновенно бывает такого содержания: «Башкирца N N, по неулике в преступлении, учинить от дела свободным, а претендателю A A, по недоказательству, в иске отказать».
Или: «Башкирец N N влечет на себя подозрение в таком-то преступлении, - а потому суд полагает: оставить его (башкирца) в подозрении и отдать под надзор ближайшего начальства (а ближайшее начальство - башкирцы же!), - истцу же отказать (все-таки отказать!)».
Или же, наконец (что, впрочем, бывает редко), в решении суда можно видеть следующее: «Башкирец N N, потому-то, потому-то, да еще по дурному поведению, влечет на себя сильное подозрение в краже лошади у того-то, - а потому суд полагает: наказать подсудимого башкирца розгами, или прогнать сквозь строй, и оставить в сильном подозрении, - а претендателю отказать (все-таки отказать!)».
Суд прав, потому что руководствуется законом. Статья же закона, которая говорит, что «легче простить десятерых виновных, чем наказать одного невинного», очень хорошо известна башкирцам. Под покровительством этой, основанной на человеколюбии, статьи закона, они продолжают воровать и воровать, оставаясь или вовсе ненаказанными, или наказанными, но легко, что для башкирца решительно ничего не значит, потому что самолюбие его тут нисколько не страдает, а натура его крепка как железо. Солдатство - вот язва для башкирца, как я уже сказал. Если десять конокрадов подвергнутся этой участи, то, без сомнения, сто башкирцев из страха оставят преступное ремесло и обратятся к честным занятиям. Тогда бы свободнее вздохнули мирные и честные поселяне, живущие по соседству с башкирцами.
Говоря о башкирцах-конокрадах, нельзя не сказать несколько слов и о живущих по соседству с ними русских крестьянах и киргизах Внутренней, или Букеевской орды. Между этими народами, особенно последними, то есть киргизами, есть такие артисты, которые не уступают в конокрадстве и башкирцам. Без содействия соседей, башкирцы, пожалуй, не могли бы так часто и так успешно воровать лошадей.
В Новоузенском, Николаевском, Бузулукском уездах Самарской губернии, особенно в первых двух, много поселено на казенных участках хуторов, где русские мужики, преимущественно из секты малаканской, живя вдали от начальства и имея частые сношения с башкирцами, невольно, так сказать, увлекаются страстию к конокрадству и сильно помогают башкирцам в этом преступном ремесле, пользуясь, разумеется, частию из воровской добычи.
О киргизах и говорить нечего: это те же башкирцы. Разница между ними только та, что башкирцы обворовывают соседственных крестьян, иногда и своих земляков, а киргизы - уральских казаков, живущих по линии от Уральска к Гурьеву городку. - Киргизец, надо заметить, сговорчивее, уступчивее башкирца. Ежели есть хотя малейшая улика противу вора-киргизца, он тотчас старается прекратить дело и удовлетворяет вполне истца за все украденное. По несостоятельности вора-киргиза, целый аул, целый род платит за него. Между башкирцами же этого не водится.
У всех конокрадов (башкирцев, киргизов и крестьян) существует следующий порядок или, можно сказать, своего рода закон. Киргизец, укравши на линии у казака лошадь, передает ее сообщнику своему башкирцу, а тот отводит в какой-нибудь русский город или селение на ярмарку и там сбывает. В свою очередь башкирец, обворовав русских крестьян, иногда при содействии приятелей своих из среды последних, то есть крестьян, спроваживает краденых лошадей или в Киргизскую орду, где они большею частью расходятся по котлам, съедаются, или перепродает из одного уезда в другой. Таким образом следы преступления скрываются, и воры остаются без наказания.
Известно, что для пресечения конокрадства назначены по уездам особые комиссары. Но Николаевский и Новоузенский уезды, также земли башкирцев и киргизов, весьма обширны, можно сказать, пустынны; селения разбросаны одно от другого на многие десятки, даже сотни верст, - в земле кочующих киргизов оседлых мест вовсе не существует, - прямого почтового сообщения нет, - а чрез башкирские и киргизские владения почта совсем не ходит, - все это, вместе взятое, составляет непреодолимую преграду к быстрому и успешному действию комиссаров и отнимает у них всякую возможность к скорому производству дел. За одними справками проходят целые года, а этим временем, смотришь, или кто из претендателей, или из ответчиков, или же из свидетелей умирает, и - делу конец. - Некоторые дела - я опытом убедился - в год, в два, даже больше, вовсе и не начинаются исследованием, или за неявкой депутатов, или за неприбытием нужных к спросам людей, иногда самих претендующих. Только и наполняется дело, вместо предисловия, бумагами, в которых говорится: «тому-то строго предписано скорей прибыть на место происшествия; тому-то строжайше подтверждено исполнить то-то» и прочее. Но исполнения все-таки нет, а время между тем идет да идет. Бесполезная переписка продолжается, увеличивается, следы происшествия темнеют, исчезают, и наконец самое происшествие, говоря словами г. Кайданова, покрывается мраком неизвестности. Результатом всего этого выходит: безнаказанность и торжество преступников, и невознаградимая потеря и горькие слезы обиженных.
ОКОНЧАНИЕТого же автора:
• Игра в войну;
• Калмыцкий ад и другие рассказы;
• Киргизомания.
Другие материалы о башкирах:
• П. И. Небольсин. Заметки о башкуртах;
• П. И. Небольсин. Рассказы проезжего;
• М. Г. Головкин. Письмо к герцогу Бирону об Оренбурге;
• П. М. Богоявленский. Полное практическое руководство приготовления и употребления кумыса как врачебного напитка;
• С. С. Казанцев. Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство.
Часть 1. Часть 2. Часть 3.
Башкирцы, причисленные к Уральскому казачьему войску, составляют отрывок девятого и других кантонов нынешнего Башкиро-мещерякского казачьего войска, образовавшегося из слияния башкирцев с мещеряками.
Первоначальное поселение их на настоящей земле, носящей название «Башкирское отделение», завелось, с разрешения и утверждения правительства, в конце прошедшего или в начале нынешнего столетия. Так, по крайней мере, говорят старожилы, помнящие времена переселения; но письменных документов нет, да и быть не может в отделении у такого народа, каковы башкирцы, боящиеся как чумы всякой формальной письменности.
Но за много еще лет прежде приходили сюда башкирцы из Башкирии для звериной ловли. По преданию башкирцев, знакомство их с этими землями современно построению г. Уфы [По сказанию Рычкова в «Топогр. Оренб. края» - Уфа построена царем Ив. В. Грозным вскоре после взятия Казани, именно в 1573 г.]. Когда построилась Уфа и когда в окрестностях ее стали селиться русские и другие народы, - башкирцам сделалось тесно тут; леса начали редеть и истребляться, а дикие звери, в них обитавшие, удаляться в глухие дальние, необитаемые места. Башкирцы, платя в те времена нашему правительству подати, или так называемый ясак, не деньгами, а натурою, т. е. шкурами лисиц, куниц и других пушных зверей, не находили уже в прежних своих местах обилия дичи, а потому, ища добычи, они ходили за ней за пределы своих владений, и таким образом постепенно углублялись на юго-запад, к вершинам рр. Иргиза, Каралыка и Камелика, которые берут свое начало из западного склона Общего Сырта, где в то время была совершенная глушь, заросшая дремучим лесом - прибежищем разного рода зверей.
Посмотреть теперь на эти голые места, - и подумать нельзя, чтобы на них был прежде лес: нигде нет ни деревца, ни кустика, ни даже пенька, по которому бы можно было заключить о присутствии когда-то здесь леса. Но в старину тут действительно росли дремучие рощи, особенно по берегам рек. Река Камелик и название свое, говорят башкирцы, получила оттого, что из дерев, по берегу ее росших, выдалбливались лодки. - Лодка же по-башкирски называется «кэмэ» или «камэ».
Нынче по землям башкирцев водятся одни только зайцы, да кое-где рыскают волки; но в былое время на этих землях водились медведи и огромные стаи всякого рода пушных зверей, в том числе и бобры. Одна из башкирских деревень до сих пор удержала за собой название «Бобров Гай». Нельзя не позавидовать приволью, которым пользовались прежде тут жившие.
Охотясь за зверями, башкирцы проводили большую часть года в этой стране, никем тогда не населенной и представлявшей все выгоды кочевой и свободной жизни, ибо тут были и реки, и озера, и леса, и дичь, и пажити с тучной травой, - словом, все, что составляет главный и любимый предмет в жизни человека, особенно бродячего и ленивого.
Башкирцам-звероловам, и вместе с тем скотоводам, разумеется, такие места полюбились. Сначала они разгуливали тут одни, а потом, мало-помалу, стали забирать туда к себе лишних, а наконец и остальных жен своих. - Вскоре из семейств охотников образовались в некоторых местах небольшие зимовья или хутора. Еще теперь, на берегу Иргиза, в четырех верстах ниже Иргизского умета, есть урочище, известное под именем «Улу-стан», что значит по-башкирски главный стан, притон.
Слыша о таком привольном крае, который сверх того имел для башкирцев еще ту выгоду, что был удален от центра действия русских властей, и тем доставлял башкирцам совершенную свободу своевольничать безнаказанно, - слыша о такой, можно сказать, обетованной земле - башкирцы из Башкирии стали, один за одним, семья за семьей, перебираться сюда же.
По мере скопления башкирцев в вершинах рр. Иргиза, Каралыка и Камелика, леса и тут стали истребляться, а звери переводиться. Тогда некоторые из башкирцев подались южнее, по течению р. Камелика, а потом еще южнее, к рр. Чижам. Таким образом, подаваясь постепенно все на юг, башкирцы расселились, сами того не замечая, до самых почти Камыш-Самарских озер, захватив в свое владение пространство больше чем на 400 верст в длину. Сначала они делали это бессознательно, по привычке к бродячей жизни. Но потом, видя, что, по распоряжению правительства, от лугового берега Волги в степь стали заводиться русские селения, они тотчас догадались, что рано ли, поздно ли, селения эти стеснят их впоследствии; а потому, следуя примеру русских, они сами начали строить деревни и в них мечети, в той уверенности, что из оседлых мест выгнать их будет трудно, и что земли таким образом незаметно останутся и укрепятся за ними.
Сметливость и предусмотрительность в этом случае, заметить кстати, дошла у башкирцев до того, что, пользуясь простотой и беспечностью соседей своих, они вторглись в двадцатых годах нынешнего столетия в земли уральских казаков, около Камыш-Самарских озер, где текут реки Большой и Малый Узени, принадлежащие уральцам. Здесь башкирцы построили было уже землянки и сколотили из досок мечеть. Остались бы они тут навсегда, если бы атаман уральских казаков Д. М. Бородин не понял намерения их. Этот атаман, заботясь о пользе казаков, велел сказать башкирцам, чтобы они убрались восвояси; но когда они не послушались - он прогнал их вооруженной силой.
Как уралец, я не могу здесь удержать моего порыва, чтобы не сказать: - да вечно живет память о тебе, мудрый и благородный атаман, в сердцах народа!
Опираясь на некоторые грамоты царей, башкирцы начали земли эти присваивать себе, называя их землями вотчинными. Наконец после долгих споров с крестьянами Саратовской губернии, башкирцы основались на теперешних местах, войдя впоследствии в состав девятого башкирского кантона, и оставались в нем до 1832 года. В этом году они отошли от Башкиро-мещерякского казачьего войска и причислены к Уральскому.
Называясь ныне казаками Уральского войска, Башкирского отделения, башкирцы не пользуются, однако ж, правами природных уральцев, и за то не несут тех обязанностей службы, какие лежат на уральцах.
Принадлежа к военному званию, башкирцы, как и казаки, податей не платят, а отправляют службу своей личностью. Но служба их так легка, так немногосложна, так, можно сказать, дешева, что каждый башкирец живет, как говорится, скиня рукава. Всегдашняя и единственная их служба - наряд в г. Уральск для городских работ и для усиления иногда городских (полицейских) казаков. В наряд этот, продолжающийся от мая до октября месяца, башкирцы ходят по очереди, от 75 до 100 человек со всего отделения, и потому в четыре или пять лет башкирцу только раз доведется оставить дом и сходить, или, по выражению самих башкирцев, сгулять на службу. Но служба эта нисколько его не обременяет ни трудами и ни издержками на сборы. Кроме лошади, которую башкирец всегда имеет, и кое-какой тележонки с веревочной и мочальной упряжью, от него ничего не требуется. Притом еще ему дозволяется нанять в этот наряд вместо себя другого, ежели самому препятствует хозяйство или мешает лень. Во всяком случае, наряд этот башкирца нисколько не тяготит.
В окрестностях Уральска отводят башкирцам, где-нибудь около р. Чагана, луг, и на нем они располагаются лагерем. - Днем они разъезжают в тележках, возят с Валькова острова песок и камешки, всегда, заметить надо, не больше двух-трех лопат в возе, - устилают ими улицы, расчищают канавы, копаются и роются, как кроты, в войсковом саду и т. п. Это их единственное занятие, которое они, однако, весьма недолюбливают из какого-то самолюбия. Название «уральский работник» башкирец считает за самую невыносимую обиду, и потому казачьим мальчишкам нередко достается от них, за это выражение, или лопатка по боку, или горсть песку по лицу. - Вечером, кончив работы, башкирцы собираются в своем лагере, и тут-то начинается у них пир горой, в полном разгаре кочевой жизни. Выпустив коней на луг, они разводят огни, варят маханину (мясо) или салму, ужинают, пьют айрян, иногда и водку тянут, рассказывают сказки, поют песни, играют на чебызгах, гармониях, и таким образом проводят время как будто дома, в своих кочевках. Не служба, а гулянка. Одно лишение, которое они тут терпят, это - нет кумыза, да нет с ними жен… Но куда ни шли шесть месяцев. Зато после башкирец живет три или четыре года дома, как ему хочется.
Кроме наряда в Уральск, башкирцы содержат в трех или четырех пунктах в своем отделении пикеты, где круглый год от пяти до десяти человек живут и отправляют подводную и почтовую гоньбу, и - больше ничего!
Лугов и пахотной земли в отделении весьма много. Но башкирец, лентяй отъявленный, не умеет или не хочет ими пользоваться. Накосит два-три стога сена для двух-трех лошадей и коров, которые всегда у него под рукою и которые всегдашние его кормилицы, - да и будет. Остальной скот его, ежели он есть у него, обречен круглый год ходить в поле и зимою добывать себе корм из-под снега. Случалось, что во время суровых и снежных зим весь скот у башкирца вымирал. - Но башкирец, к сожалению, до сих пор не научился благодетельному и простому правилу сберегать скот свой, обеспечивая существование его запасом сена. Но как он это может, в самом деле, делать, когда для этого потребен усильный труд, а ведь башкирец, известно, наследовал от отцов своих только лень и праздность.
Засеет одну-две десятины пшеницей или просом - да и баста. И зачем, в самом деле, башкирцу заниматься земледелием и трудиться до поту лица, когда и этот клочок земли, возделанный даже не руками, а локтями, даст ему хлеба и пшена столько, сколько потребно на салму и на кашу. Было бы молоко, был бы кумыз, была бы маханина - так и довольно, - а эти предметы всегда будут у башкирца: молоко дает ему корова, кумыз - кобыла, а маханину он всегда добудет, стоит только украсть у соседа лошадку, а на это башкирец, как увидим ниже, великий мастер.
Из вышесказанного можно заключить, что остальные луга и земли пропадают. Нет, они не пропадают, а приносят огромную пользу, только не башкирцам, а чужим, русским крестьянам. Многие из этих последних, разбогатев на башкирских землях, вышли из крестьянского быта и сделались купцами, а сами башкирцы, эти жалкие хозяева богатых угодий, - бедняки бедняками.
В прежнее время все лишние земли - а их много, очень много было - башкирцы отдавали в оброчное содержание крестьянам, и отдавали самым глупым образом, за бесценок, без всякой для себя пользы, за мимолетное удовлетворение прихоти и роскоши. Так, например, общество одной какой-нибудь деревни, уговорясь с крестьянином, отдавало ему, под пьяную руку, в окрестностях деревни, большое пространство самой хлебородной земли за каких-нибудь 50 р. ассиг. в год или даже и еще дешевле, и деньги эти или пропивало на чаю, или прогуливало на празднике. Крестьянин же, получив за столь ничтожную плату богатый и обширный участок, пользовался им, как своею собственностию, как хотел. Он и сам распахивал землю, косил сено, разводил скот, и продавал другим крестьянам частички из этого участка, разумеется, за большую, чем сам покупал, цену. Таким образом из чужого добра извлекал добро себе.
Такая манера бесполезной и вредной отдачи в оброчное содержание земель продолжалась у башкирцев до 1841 года, т. е. до того времени, когда управляющим в отделение поступил войсковой старшина Е. М. Матвеев. Он пресек это зло. С разрешения начальства, он установил правильную, законную отдачу башкирских земель в оброчное содержание, и тем самым посеял первое зерно общественного башкирского капитала, - зерно, которое возросло и принесло обильный плод. В десять лет, из пошлин, собираемых с крестьян за отводимые им в оброк земли, скопилось у башкирцев до 40 тысяч руб. серебром, - капитал - хоть куда.
Польза видимая, но, к сожалению, не все башкирцы сознают ее; большая часть из них ни во что ее не ценит. - «На что нам, - говорят башкирцы, - деньги, которые не у нас в руках, лежат где-то в Москве пли в Петербурге?» - Сколько раз случалось мне спорить с башкирцами и доказывать им, разумеется, понапрасну, что в скоплении и сбережении общественного капитала заключается огромная, неисчислимая польза целого народа. Я говаривал им, что рано ли, поздно ли заведут в отделении училища, в которых даром станут обучать их детей и приготовлять из них ученых мулл и деловых чиновников; что в случае народных бедствий, каковы пожары, повсеместные неурожаи, повальные скотские болезни и т. п., - их будут снабжать из капитала деньгами, и тем избавлять несчастий; что в случае переселения их из настоящих мест в другие (о чем уже в последнее время было делано предположение, но почему-то не приведено в исполнение) - капитал этот им пригодится как нельзя лучше на переезды и на новое обзаведение хозяйством. Но что ни говори башкирцу, он, по грубости и необразованности, остается при своем нелепом мнении; башкирец как есть азиатец, телом и душой, образом жизни и правом, так азиатцем надолго и останется. Чтобы вышел из него вполне полезный гражданин и до самопожертвования преданный воин, каковы все русские воины, долго ждать этого доведется.
Хотя один из известных литераторов, г. Небольсин, в «Заметках о башкуртах», напечатанных в 11 № «От. зап.» 1850 г., и хвалит башкирцев, виденных им во время своего путешествия, говоря, что они (кочевые башкирцы) во всех отношениях в Оренбургском крае занимают первое, после уральских казаков, место. Но несмотря на то, что сам я уралец - а уральцам, как видно, если не ошибаюсь, г. Небольсин уступает первое место между народами Оренбургского края, - я не могу безусловно согласиться с похвалой, приписываемой башкирцам, каким бы то ни было, кочевым или оседлым, все равно. Башкирцы одни и те же, я много видал их и к ним присмотрелся, - не могу согласиться с этой похвалой потому, что знаю, что в Оренбургском крае живут люди во сто крат лучше башкирцев и образованностию, и нравственностию, и частною и общественною жизнию, и благоустройством своего войска. Я говорю об оренбургских казаках. Правда, что недавно переименованные из поселян в казаки оренбургцы - плохие наездники, плохие воины, но зато природные, или так называемые коренные казаки, происшедшие от древних волжских, след. донских казаков, - как то: рассыпнинские, нижнеозерские и другие, населяющие правый берег Урала, между Орской кр. и Илекским городком, отцы и деды которых вели беспрестанные боевые споры с киргизами, - эти казаки, говорю, не только могут стать на ряду с башкирцами, но далеко превзойдут их и молодечеством, и храбростью, уже на деле, в боях за Государя и Отечество доказанною.
Но не об этом дело. Обратимся к башкирцам и посмотрим, что они за люди такие.
По образу жизни, по роду службы, по обилию плодородной земли и обширных лугов, по удобству водить, безданно-беспошлинно, огромные табуны лошадей и стада разного скота - башкирец, если он честный и трудолюбивый человек, может жить не только безбедно, но даже и богато в сравнении с другим низшим классом русского народонаселения. Если мы видим башкирца - я говорю о башкирце Уральского отделения - в бедности, то причиной этому сам башкирец, предпочитающий труду и всякому честному занятию постыдную лень и еще постыднейшее воровство, особенно конокрадство.
Вот портрет башкирца, списанный с натуры, после долгого и тщательного наблюдения.
Лень, праздность и отвращение к труду и занятиям - вот отличительные свойства башкирца: оттого он отъявленный вор, конокрад. Хитрость, находчивость, уклончивость, изворотливость - вот гениальные способности башкирца, проявляющиеся в нем во всем блеске совершенства, когда подпадает он под какое-нибудь не только простое, но даже уголовное дело, хотя бы тут были все улики налицо. С виду башкирец кажется тихим, скромным, вялым, бестолковым, просто каким-то бессознательным существом; но в душе он хитрейший и смышленейший человек, каких мало на белом свете. - Никто лучше башкирца не украдет лошади, никто лучше его не схоронит следы преступления, никто, вдобавок, ловчее и хитрее его не вывернется из беды, не выйдет, так сказать, сух из воды, - словом, никто отчетливее башкирца не обработает воровского дела, так чтобы нельзя было ни с которой стороны подпустить иглы под него. Сами башкирцы говорят с какой-то национальной гордостью: «Как с гуся вода - так с башкирца беда».
Служа в Башкирском отделении, я мог в этом убедиться. Спрашивая, бывало, башкирца, изобличающегося в воровстве, кроме следующих трех слов: бильмайман, курмадым, ишитьмадым, т. е. не знаю, не видал, не слыхал, ничего другого от него не добьешься. Оттого изо ста следственных дел, произведенных над башкирцами, по одному или много что по двум совершенно изобличаются преступники, но, заметьте, изобличаются только, а не сознаются: собственного сознания в преступлении у башкирца обухом не вышибешь. - Редко-редко как-нибудь, совершенно спутавшись обстоятельствами и своими словами, башкирец скажет «виноват», но скажет тогда только, когда вина небольшая и когда знает, что наказание за то последует не жестокое, - но скажет это только на первых порах, когда не успеет хорошенько обдумать плана обороны. Башкирцу не нужно защитника: он сам перещеголяет сотню западных адвокатов. Сто раз башкирец откажется от своих слов, - сто раз изменит свое показание, и все так ловко, что нельзя ни к чему придраться. Сказав следователю одно, в суде он скажет другое, совсем противное. Ему возразят, что там-то, тогда-то, он говорил вот то-то.
- Нет, - отвечает башкирец, - я этого вовсе не говорил, да и не думал.
- Как не говорил? Да слова твои вот тот-то, тот-то слышали.
- Не знаю, бачка! может быть и правда, что я это говорил; но я не помню; я был тогда нездоров: голова болела, ум мой мешался, память кончался, - совсем ничего не знаю.
И в доказательство справедливости слов своих плут скажет, что у него тогда же, после допроса, текла из носа кровь, и что это видели тот-то, тот-то.
Наводят, говоря слогом канцелярским, справку, и тот-то, тот-то подтверждают слова плута, которому вовсе ничего не стоило нарочно расковырять тогда до крови нос.
Мало этого: он иногда и в суде, когда придется ему, как говорят, жутко и когда сам спутается в ответах, притворяется больным, помешанным и не отвечает на вопросы или городит околесную ни к селу ни к городу. Поневоле останавливаются судьи допросом, чего только плут и добивается: он между тем, по привычке ордынца и по праву мусульманина, отойдет в угол, опустится на пол, соберется с духом, сообразится с обстоятельствами, и - дело пойдет как по маслу.
Кроме того, зная отлично хорошо говорить по-русски, башкирец, при следствии и в суде, никогда не употребляет этого языка, а требует переводчика. И это служит ему уловкой, чтобы впоследствии свалить вину на переводчика, что он, дескать, не так перевел мои слова.
Свидетелей башкирцев лучше и не спрашивай: все равно хоть бы их и не было. Ежели нужно башкирцу свидетельствовать за башкирца же, противу русского - он все знает, все видел, о всем слышал, хотя в действительности ничего не знает, ничего не видал и ни о чем не слыхал. Но лишь только коснись дела, где он должен свидетельствовать за русского против башкирца, - то ничем не выпытаешь из него правды: не знаю, не видал, не слыхал - вот ответ его, хотя на самом деле ежели не все, то по крайней мере немного, да что-нибудь ему известно. - В делах же между самими башкирцами свидетели переходят на ту или на другую сторону смотря по тому, кто из тяжущихся больше даст или кто из них в каких отношениях с свидетелем. - Сто раз готов башкирец присягнуть для друга, для приятеля к его оправданию, а для недруга к его обвинению, вовсе не думая о том, что лжесвидетельство есть смертный грех. Об этом, впрочем, башкирец и понятия не имеет, ибо правила религии ему почти вовсе неизвестны, темны, темнее осенней ночи. - Муллы, из среды самих башкирцев, большею частию люди малограмотные, в грубости и невежестве не уступающие своим прихожанам. Такие люди, само собой разумеется, не только не в состоянии удержать башкирцев от преступных действий, но даже не могут разъяснить им, что добро и что зло. Одного только встретил я муллу, в дер. Байгундиной, похожего на муллу, т. е. на человека, вполне понимающего свое дело, назначение и свои обязанности к прихожанам, но этот мулла - почтеннейший Явкаич - один…
Говорят, что лишь бы успеть поймать конец нитки - до клубка добраться нетрудно. Правда, но только не между башкирцами. Это - такой народ, какого еще свет не видывал: не только не успеешь счастливо дойти по нитке до клубка, но того и гляди сам запутаешься, упадешь и не узришь света Божьего. - Сколько было примеров, что офицеры, начальники башкирцев, стремясь по совести к открытию виновных в каком-либо преступлении и не поддаваясь искушению взяточничества, бывали бесстыдным образом сами оклеветываемы башкирцами в таких небывалых преступлениях, которые честному офицеру и во сне не снились. Вследствие этого, дела принимали совсем другой оборот: из преступника-башкирца делался истец, а из офицера-следователя ответчик!
Окруженные отвсюду русскими, управляемые начальниками из русских же, которые преследуют воровство, - башкирцы до такой степени ненавидят всех вообще русских, что украсть что-нибудь у русского они считают не только удальством, молодечеством, но даже делом законным, святым.
Впрочем, справедливость требует сказать, что не все башкирцы, сплошь и рядом, воры и плуты. Есть между ними люди честные, хорошие домохозяева, непричастные воровству, особенно некоторые из потомков почетных старинных родов (Акировы, Токтаровы). Но эти благонамеренные люди не в состоянии ни удержать земляков своих от конокрадства, ни выдавать их в руки правосудия, боясь неизбежной и неотразимой мести. Ежели подпадет башкирец под следствие за воровство, и ежели к обвинению его будет способствовать честный человек, то этому честному человеку не взвидеть ни лошади, ни коровы, ни овцы: его кругом обворуют товарищи вора, пока тот судится, а освободясь от суда и следствия, этот негодяй во всю жизнь преследует то семейство, из которого хотя бы один человек когда-нибудь сказал про него правду. Одним словом, честный башкирец, чуждый воровства и не потакающий ворам, в глазах последних не лучше русского, - и потому и терпит от своих собратов одинаковую с русским участь. При таких обстоятельствах, поневоле честный башкирец или присоединится к ворам, или замолчит как мертвый.
Рассказывают, и печатно и изустно, что черкесы приучают детей своих, с самых ранних лет, ловко управлять конем и искусно действовать оружием. Наука, что и говорить, полезная и благородная. - Подобно черкесам, и башкирцы детей своих не оставляют без воспитания и образования. Они так же, как и храбрые черкесы, птенцов своих, лишь только эти выйдут из пеленок, приучают и совершенствуют, но, заметьте, не бранному искусству, а постыдному и унизительному ремеслу - воровству! Трудно поверить тому, что я сказал, а между тем это сущая правда. - Вот как это делается.
Башкирец, имея в семье своей двоих-троих мальчиков, раздает им по яблоку или по прянику и тому подобному лакомству. Раздавши, он воспрещает детям съедать эти лакомства в течение дня, а приказывает сберечь их до вечера; тогда уже он разрешает им употреблять эти гостинцы по желанию каждого. Дети повинуются отцу, а он между тем одному из них, тайно от других, дает, с приличным наставлением, приказание украсть гостинец у одного из братьев или у обоих, ежели будет возможно. Башкирята проводят день в играх, а вечером являются к отцу. Тот требует, чтобы они показали ему свои гостинцы. Двое подают ему свои, а у третьего не оказывается. Последний плачет, бедняжка, и жалуется, что яблоко его украл у него вот он-то, указывая на одного из братьев. Отец, принимая строгий вид, допрашивает воришку, а воришка твердит себе прежде заученные слова «не знаю, не видал, не слыхал», да и только.
Обокраденный не может уличить обокравшего. Тогда отец решает спор. Он говорит обиженному:
- Ты дурак, простофиля! ты просто-напросто карачекмень (русский мужик)! Ты не уберег своего добра, так и не пеняй ни на кого, оставайся без гостинца. А ты, - обращаясь к воришке, - молодец! славно смастерил свое дело; и вперед, душечка, старайся обрабатывать свои делишки так чисто, так гладко, чтобы нельзя было и иглы под них подпустить; за то и яблоко, которое ты украл, - твое; пользуйся им как законной добычей. Люблю тебя за это, милое дитя мое, - говорит в заключенье отец и треплет от удовольствия по щеке свое чадо, так удачно свершившее воровство.
Но ежели случится, что обокраденный башкиренок сошлется на третьего брата, что он, дескать, видел, как воришка спроворил у него яблоко, - и ежели этот третий подтвердит слова обиженного, - тогда спор оканчивается другим образом. Отец-судья отбирает от свидетеля яблоко и отдает его тому, у кого яблоко пропало, а свидетелю грозно говорит:
- Ты, должно быть, не мой сын, ты, должно быть, кафир, что лезешь в свидетели! Сколько раз я твердил тебе и всем вам, чтобы вы помнили слова «не знаю, не видал, не слыхал» и никогда в свидетели не ходили, особенно друг против друга. Но ты, негодный мальчишка, не берешь себе в голову мудрого совета, чему и меня, когда я был маленьким, учили, да еще, если не понимал, били. Так вот тебе урок, сиди теперь, болван, без яблока, гляди, да и облизывайся, как братья твои станут есть. Слушай! - заключает отец свое нравоучительное наставление. - Ежели еще когда-нибудь пойдешь в свидетели, не только против брата, но даже и против другого мусульманина, буде он не в ладах с тобой, - тогда не гневайся, все уши выдеру тебе, а о яблоках и не думай. Но против христианина, - прибавляет отец, - это другое дело… как можно оправдывай своего, и тем закупай себе приятелей, чтобы и они впоследствии оправдывали тебя… это дело хорошее.
Можно представить себе, какой выйдет башкирец, возрощенный в таких правилах. Он всегда видит, слышит бесчисленные и разнообразные примеры воровства; с детства приучается к воровству, в летах юношеского возраста практикуется, а в дни возмужалости, так сказать, укрепляется и закаляется в нем, изучив все хитрые уловки избавляться беды, наказанья. Впрочем, наказание розгами, или прогнание сквозь строй, для башкирца ничего не значит. Это, по словам самих башкирцев, не иное что, как горячая лапша, которая от непривычки только сначала жжется, а потом делается трын-травой. Одно, чего башкирцы как смерти боятся, это - солдатство да арестантские роты. Но этому они весьма редко подвергаются или почти никогда не подвергаются. При допросах, как уже сказано, башкирцы до высочайшей степени находчивы и увертливы; притом еще, состоя между собою в тесной связи, конокрады помогают друг другу, скрывают один другого, и дело выходит чисто.
Суд, руководствуясь буквально законом, не может обвинить башкирца без точных доказательств, а башкирец, при помощи своих сообщников или своих однодеревенцев, таких же, как сам он, плутов, скорее околеет, чем даст собрать противу себя ясные и законные улики. - Решение суда, сколько мне случалось видеть, обыкновенно бывает такого содержания: «Башкирца N N, по неулике в преступлении, учинить от дела свободным, а претендателю A A, по недоказательству, в иске отказать».
Или: «Башкирец N N влечет на себя подозрение в таком-то преступлении, - а потому суд полагает: оставить его (башкирца) в подозрении и отдать под надзор ближайшего начальства (а ближайшее начальство - башкирцы же!), - истцу же отказать (все-таки отказать!)».
Или же, наконец (что, впрочем, бывает редко), в решении суда можно видеть следующее: «Башкирец N N, потому-то, потому-то, да еще по дурному поведению, влечет на себя сильное подозрение в краже лошади у того-то, - а потому суд полагает: наказать подсудимого башкирца розгами, или прогнать сквозь строй, и оставить в сильном подозрении, - а претендателю отказать (все-таки отказать!)».
Суд прав, потому что руководствуется законом. Статья же закона, которая говорит, что «легче простить десятерых виновных, чем наказать одного невинного», очень хорошо известна башкирцам. Под покровительством этой, основанной на человеколюбии, статьи закона, они продолжают воровать и воровать, оставаясь или вовсе ненаказанными, или наказанными, но легко, что для башкирца решительно ничего не значит, потому что самолюбие его тут нисколько не страдает, а натура его крепка как железо. Солдатство - вот язва для башкирца, как я уже сказал. Если десять конокрадов подвергнутся этой участи, то, без сомнения, сто башкирцев из страха оставят преступное ремесло и обратятся к честным занятиям. Тогда бы свободнее вздохнули мирные и честные поселяне, живущие по соседству с башкирцами.
Говоря о башкирцах-конокрадах, нельзя не сказать несколько слов и о живущих по соседству с ними русских крестьянах и киргизах Внутренней, или Букеевской орды. Между этими народами, особенно последними, то есть киргизами, есть такие артисты, которые не уступают в конокрадстве и башкирцам. Без содействия соседей, башкирцы, пожалуй, не могли бы так часто и так успешно воровать лошадей.
В Новоузенском, Николаевском, Бузулукском уездах Самарской губернии, особенно в первых двух, много поселено на казенных участках хуторов, где русские мужики, преимущественно из секты малаканской, живя вдали от начальства и имея частые сношения с башкирцами, невольно, так сказать, увлекаются страстию к конокрадству и сильно помогают башкирцам в этом преступном ремесле, пользуясь, разумеется, частию из воровской добычи.
О киргизах и говорить нечего: это те же башкирцы. Разница между ними только та, что башкирцы обворовывают соседственных крестьян, иногда и своих земляков, а киргизы - уральских казаков, живущих по линии от Уральска к Гурьеву городку. - Киргизец, надо заметить, сговорчивее, уступчивее башкирца. Ежели есть хотя малейшая улика противу вора-киргизца, он тотчас старается прекратить дело и удовлетворяет вполне истца за все украденное. По несостоятельности вора-киргиза, целый аул, целый род платит за него. Между башкирцами же этого не водится.
У всех конокрадов (башкирцев, киргизов и крестьян) существует следующий порядок или, можно сказать, своего рода закон. Киргизец, укравши на линии у казака лошадь, передает ее сообщнику своему башкирцу, а тот отводит в какой-нибудь русский город или селение на ярмарку и там сбывает. В свою очередь башкирец, обворовав русских крестьян, иногда при содействии приятелей своих из среды последних, то есть крестьян, спроваживает краденых лошадей или в Киргизскую орду, где они большею частью расходятся по котлам, съедаются, или перепродает из одного уезда в другой. Таким образом следы преступления скрываются, и воры остаются без наказания.
Известно, что для пресечения конокрадства назначены по уездам особые комиссары. Но Николаевский и Новоузенский уезды, также земли башкирцев и киргизов, весьма обширны, можно сказать, пустынны; селения разбросаны одно от другого на многие десятки, даже сотни верст, - в земле кочующих киргизов оседлых мест вовсе не существует, - прямого почтового сообщения нет, - а чрез башкирские и киргизские владения почта совсем не ходит, - все это, вместе взятое, составляет непреодолимую преграду к быстрому и успешному действию комиссаров и отнимает у них всякую возможность к скорому производству дел. За одними справками проходят целые года, а этим временем, смотришь, или кто из претендателей, или из ответчиков, или же из свидетелей умирает, и - делу конец. - Некоторые дела - я опытом убедился - в год, в два, даже больше, вовсе и не начинаются исследованием, или за неявкой депутатов, или за неприбытием нужных к спросам людей, иногда самих претендующих. Только и наполняется дело, вместо предисловия, бумагами, в которых говорится: «тому-то строго предписано скорей прибыть на место происшествия; тому-то строжайше подтверждено исполнить то-то» и прочее. Но исполнения все-таки нет, а время между тем идет да идет. Бесполезная переписка продолжается, увеличивается, следы происшествия темнеют, исчезают, и наконец самое происшествие, говоря словами г. Кайданова, покрывается мраком неизвестности. Результатом всего этого выходит: безнаказанность и торжество преступников, и невознаградимая потеря и горькие слезы обиженных.
ОКОНЧАНИЕТого же автора:
• Игра в войну;
• Калмыцкий ад и другие рассказы;
• Киргизомания.
Другие материалы о башкирах:
• П. И. Небольсин. Заметки о башкуртах;
• П. И. Небольсин. Рассказы проезжего;
• М. Г. Головкин. Письмо к герцогу Бирону об Оренбурге;
• П. М. Богоявленский. Полное практическое руководство приготовления и употребления кумыса как врачебного напитка;
• С. С. Казанцев. Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство.