Опыт описания Кулябского бекства (3/3)
М. А. Варыгин. Опыт описания Кулябского бекства // Известия Императорского Русского географического общества. Том LII. Выпуск X. 1916.
Часть 1. Часть 2.
Танец бачей в Кулябе. Фото Л. С. Барщевского
Между горными таджичками часто встречаются весьма красивые женщины. Правильный овал лица украшен замечательно красивым носом, две дуги черных бровей, миндалевидные глаза и пунцовые губы небольшого рта эффектно гармонируют с матовым цветом румяных щек. Но раннее замужество, непосильная работа и тяжелое положение этих невольниц закона и рабынь полновластных супругов скоро кладет неизгладимый след горя, болезней и недостатка. Женщина законом поставлена как существо второго порядка, безличное, бесправное, эксплоатируемое мужчиной включительно до продажи. Жизнь и требования деспотических правителей научили ее беспрекословно и без сожаления расставаться со своей женской честью и непорочностью; в таком же рабстве находится и мужчина, который не может располагать ни собой, ни семьей, ни имуществом, всецело завися от каприза всесильного бека.
Рабство не может служить залогом процветания наций, оно душит мысль, убивает дух и развращает человечество морально, нравственно и физически. Бухара не избегла этой участи до сего дня, в ней искажены законы, испорчены власти и развращен народ.
Убожество и извращение происходит благодаря затворничеству женщин, когда жена покупается, служащему толчком к развитию противоестественных пороков у мужчин, а женщины, владея частью мужа по очереди, не остаются в долгу, изменяя им с громадным для себя риском. Ко всему этому в Бухаре процветает проституция; следовательно, затворничество не достигает никакой цели.
Перечисленные явления, положим, социальный недуг каждой страны, общественный темперамент, как зло, пока торжествует над добром - этикой нравственности; мусульмане сами, особенно развитые, сознают неудобство и вред установившегося обычая, но по инертности, фанатической приверженности к авторитету Корана или пассивности мысли не решаются отказаться от очевидного предрассудка и пойти навстречу разумной меры, отмены отжившего закона. Затворничество, как источник розни и препятствие для сближения народностей, сугубо вредно, и влияние его на отношения жителей особенно заметно в Русском Туркестане. Завоеватели края сделали большую ошибку, оставив в покое, по незнанию своих прав как победителя, этот вековой обычай мусульманства, вызванный исключительно чувственными побуждениями деспотических правителей и их последователей - богачей. Теперь промах исправить трудно, а между тем ненормальное явление, в связи с последними историческими событиями, усиливает антагонизм. В Коране написано: «Победителю - повинуйся!» Этими немногими словами сказано все, и если бы завоеватели края или его первые администраторы постарались ознакомиться с духом народа, его мировоззрением, то они смело действовали бы в проведении коренной и первоначальной реформы открытия лица женщин и достигли бы успеха.
Если вообще взглянуть на население с точки зрения нравственности, то увидим мало утешительного; здесь процветают все содомские грехи, причем весь трагизм положения вовсе не в том, что грешат против известной заповеди - где этого нет?! Но в Бухаре подобные вещи как бы санкционированы законом, так как делается все почти на виду, и никому нет дела - лишь было бы заплачено.
Прелюбодеяние, например, по шариату наказывается побиванием камнями (относится только к женщинам); несмотря на столь строгую кару, в городах, где стоят бухарские войска, сиречь всякий бездомовый сброд, процветает купля-продажа, не такая, как у нас, нагло-циничная, уличная или покровительствуемая в домах терпимости, а прикрытая семейным флагом. Гешефтмахеры женятся на нескольких девушках, а затем из своего дома устраивают «чайный домик с мусмэ». Хотя с внешней стороны подобный дом вполне благопристоен, но он не избегает популярности. Понятно, что болезни известного рода теперь не редкость среди туземцев, а так как их познания в медицине стоят на ступени шарлатанства, то всякого такого причисляют к «махау» (прокаженный) и тем изолируют от остальных, а прокаженные, как известно, живут вне городов, - обособленно.
Насколько домовиты и хозяйственны туземные женщины, трудно сказать, но по свидетельству мужчин таджички могут только готовить обед, шить свой несложный костюм и делать кизяк (топливо в виде кирпичей из навоза); подобная характеристика ее деятельности может быть отчасти и справедлива, так как все вязанья и плетенья всецело дело рук узбекских женщин.
Кошмы, коврики, попоны, шаровары, халаты шьют узбеки и портные; женские кокошники, уборы и наряды привозятся из г. Бухары, где их заготавливают мастера своего дела; даже тюбитейки и те привозятся из разных городов и отличаются по шитью и узору.
Помещения для жилья как у богатого, так и у бедного строятся по одному шаблону и обладают одним и тем же недостатком - сквозняком, помимо прочих неудобств; разница лишь в том, что у богатого жилье убрано нарядно коврами и палацами, стены выштукатурены и выбелены, а у бедного на полу кошма, стены закопчены до невозможности, и больше грязи.
В стенах устроено много ниш, исполняющих назначение шкапов; иные ниши разделены массою переборок на разнокалиберные отделения, которые служат помещением для книг и всяких мелочей. Промежутки между окнами и дверями расписаны цветами в горшках, не поддающихся никакому определению.
Посреди комнаты квадратное углубление - очаг, где зимой тлеют угли, летом оно закрыто досками; кошма в этом месте имеет соответственный разрез. Зимой ставится над очагом низкий столик, сооружение это накрывается одеялами, под которыми, спрятав туловища, спят обитатели дома; тепло от углей держится под одеялами и греет спящих. В стенах всюду вбиты неуклюжие колышки, на которых обыкновенно развешаны принадлежности костюма, оружие, инструменты и пр.
Оружие, особенно хорошее, редко бывает на виду, оно ценится у туземцев, и они его прячут. Сложилась поговорка из припева в одной песне, что нужно джигиту «яхши от, яхши клыч, яхши хотун». Хорошую лошадь, хорошую саблю, а потом - хорошую женщину; не похоже на европейцев, у которых на первом месте вино и карты. Мне не удалось видеть старинных шашек, которые у них слывут под именем «испаган», туземцы ревниво берегут оружие от глаз русских, падких на эту древность, и старательно скрывают от беков и чиновников, зная, что те не преминут воспользоваться своим правом, чтобы отнять приглянувшуюся вещь. Но и между теми, что я встречал, попадались отличные дамасские клинки с золотыми надписями и орнаментами, металл настолько хорошо выкован, что дамаск при ударе пальцами звенел как серебро, обладая чрезвычайной легкостью; пятьдесят рублей золотом не прельщали сравнительно бедняков, у которых родовое оружие переходит от отца к сыну. «Мултуки» (ружья) весьма грубой работы и в большинстве случаев фитильные, на сошках. Теперь, быть может, только в глуши Бухары найдутся кустари-оружейники, удовлетворяющие ограниченному спросу охотников; в настоящее время, с появлением русских, туземцы, прельстясь усовершенствованным оружием, обзаводятся плохенькими двухстволками, приносимыми иногда путешественниками в подарок, а также и револьверами вроде «Лефошэ» и «Бульдога».
Стреляют из ружей серым бухарским порохом, собственного приготовления; русский порох в большом почете и ценится в 3-4 руб. фунт, вместо 49 коп.
Утварь туземцев в домашнем обиходе крайне скудна: котел, редко два, несколько железных или медных, у богатых, «кунганов» (чайники и кувшины), деревянные чашки и блюда. Для носки воды - глиняные кувшины весьма простой работы. У киргиз, узбеков для той же цели служат меха ягнят и козлов, хорошо выделанные.
Как одежда, утварь, дома, так и пища - все у туземцев до крайности одинаково; различие заключается лишь в размерах, качестве и обилии. Так и план построек, покрой платья и меню обеда нисколько не отличаются в хоромах бека от лачуг бедняка. Достаточно ознакомиться с бытом какого-либо двора, чтобы знать в главных чертах быт, нравы всего населения.
Разница в пище в том, что богатый каждый день видит в плове баранину, а бедняк раз в год по праздникам. Когда фунт мяса стоит 15 коп., а рабочий день оценивается в ту же монету, ясно, что бедняку остается только рис на кунджутном масле.
Грамотность туго проникает в народ. В Кулябе имеется школа при мечети, но в ней обучаются лишь дети зажиточных туземцев. Среди чиновников сплошь и рядом находятся неграмотные, и «мирза» (писарь) неизменный их спутник, что же требовать от бедноты, когда им дороги даже детские рабочие руки, хотя бы в собирании «курая» (сорные травы) для топлива.
Игры и развлечения у бухарцев той и байга; музыка и пение грубы и негармоничны; эстетическое чувство удовлетворяется дикими выкриками какой-либо импровизации. Песни поются с объяснением текста и речитативом. Певец сначала расскажет событие. Затем поет. Музыка громоподобна, где часто solo e tutti исключительно ведется бубнами. За неимением струнных инструментов ограничиваются одним, двумя и более бубнами.
Взрослые развлекаются с масхарабазами-шутами, грубыми порнографами; подделываясь под вкус зрителей, потешают они публику сценами из жизни животных, проделывая несложные телодвижения под гомерический хохот зрителей, не стесняясь даже тем, что из-за заборов горят огнем любопытства глаза женщин и девушек. Странно, как уживаются и укладываются понятия. Лишь бы на женщину не смотрели, а она может глядеть на что угодно!
Но верхом всякого удовольствия - это, понятно, батча, им увлекается и стар и млад; ради «батчей» бросаются деньги, семья, совершаются убийства. Батчи и их антрепренеры разъезжают по Бухаре из конца в конец, точь-в-точь как у нас принято оперными певцами гастролировать по городам.
Игр и забав среди детей, насколько я мог заметить, не существует. Они с малых лет выглядят сосредоточенными, а потому и кажутся старше своих лет. Нужда, преждевременная работа кладут свой суровый отпечаток. Ребятишки копошатся по огородам, погоняют ишаков из гор, со степи с хворостом и травой; сторожат далеко от дома бахчи. Единственно, что служит игрушкой у детей, и то только в Кулябе и Бальджуанском бекстве, - это лук-праща; даже взрослые не отстают от детей. Широкое употребление лука, тщательность выделки дают основание предполагать, что во дни оны эта игрушка у горных жителей была оружием, средством обороны и нападения.
К числу предметов, обращающих внимание путешественников по бекству, принадлежат старинные русские монеты. Даты последних от 1735 по 1846 г. Эти монеты обращаются исключительно в двух бекствах, в Кулябском и Бальджуанском, в большом количестве; на 15 коп. идет 15 шт. независимо от ценности, которая на ней обозначена в 1, 2 и 3 коп. Появление и нахождение монет туземцы не могут объяснить; одни даже доходят в предположениях до геркулесовых столпов, будто бы бухарцы их сами подделывали. Овчинка выделки не стоит, во-первых, а во-вторых, им это и не под силу, так как они до сего дня свои монеты чеканят вручную - молотом. Очевидно, наши первые неудачные походы и торговые сношения с Хивой и Бухарой обогатили бухарцев медной монетой, когда принуждены были бросать всякий груз при отступлении, а как деньги попали в Куляб, на этом догадки прерываются.
Администрация и несколько слов о ее деятельности
Большая часть бекства по пространству находится в ведении амлякдаров и в отношении управления и сбора податей подчинена общему закону, а меньшая часть - в арендных условиях у выходцев из Бадахшана, которые здесь пользуются некоторыми привилегиями и податей в том смысле, как это принято понимать у туземцев, в эмирскую казну не вносят. Уже одно то обстоятельство, что бадахшанцы в Бухаре пришлые люди, делает их положение сносным, и бухарцы из боязни потерять половину населения бекства не решаются применить к ним свой излюбленный способ управления - выколачивание податей.
Кулябский бек. Фото Л. С. Барщевского
Бек является высшим административным лицом, в руках которого сосредоточена вся власть; он вместе с казием (судья) «бог и царь», вольный в животе и смерти подчиненного. Казалось бы, при всей неограниченности власти, при тех широких полномочиях, которые даны беку, можно было бы проявить свою деятельность во всех случаях, полезных для процветания края и блага его населения, но с точки зрения бухарских властей заботы эти совершенно излишни и бесполезны; вся сущность их деятельности заключается в исправном внесении в казну налогов, а следовательно, и во взимании с населения податей, причем характер этих сборов напоминает скорее военный приз, дань победителям, чем действия благоразумного хозяина. При таком положении вещей, понятно, все заботы о процветании края сведены к нулю; на долю народа остается бремя налогов, страх и палка, как средство достижения уничижения.
Все, что ни дает земля, труд человека, все, кроме воздуха, в Бухаре обложено сбором; помимо этого, незаконные штрафы, грабительские конфискации имуществ применяются в «благородной» Бухаре, и покорно несет иго терпеливое население, забитое, усыпленное мусульманскими догматистами, виртуозами по части толкования законов вкривь и вкось. Народ проливает пот и кровь, за труды получая жалкие крохи, он рабски несет свой тяжелый труд в пользу жадных чиновников, в награду чуть не умирает с голода.
Такова деятельность бухарской администрации и положение народа. Как уже было сказано, положение бадахшанцев значительно лучше коренного населения. 299 кишлаков выходцев, если можно полагаться на данные сведения, уплачивают со двора 20 тенег (3 руб.), всего же 14478 р., и тем их повинность исчерпывается, если не считать подарков должностным лицам и расходов чисто случайного происхождения. Говорят, что некоторые шахства (те же волости, что и амлякдарства) уплачивают со двора до 80 тенег, но в общем эта плата так незначительна по сравнению с тем, что дает бухарец, что о ней не приходится говорить. Бухарские правители заигрывают с бадахшанцами по соображениям, быть может, политического или экономического свойства, точно так же, как и с отважным родом узбеков-лакайцев. Лакайцы, недовольные Бухарой, одно время подняли знамя восстания, на усмирение которого были посланы казаки. Они и теперь не отрешились от мысли устроиться самостоятельно, почему у них идет глухая вражда с победителями, которые их иначе не зовут, как бунтовщиками. Несмотря на то, что обстоятельства благоприятствуют бухарцам, они не смеют наложить свою тяжелую руку на непокорных, зная, что могут потерять навсегда часть населения, возбудить ропот в остальных, а потому оставили лакайцев в покое, сняв с них подати за разведение лошадей. Эта отрасль хозяйства свободна от налога, и лакайцы, понимая свою выгоду, исключительно заняты коннозаводством, чем избегли опеки начальства, подняли свое благосостояние, не утратили самостоятельность и упрочили славу за своими лошадьми, улучшив их породу. Подобными льготами бухарцы видимо хотят приручить к себе свободолюбивое население, найти в них союзников и покорных слуг, но сколько бы они ни старались, им не добиться желаемого результата. Бадахшанцы и катаганы в Бухаре лишь гости. Их выгнала из Афганистана нужда и притеснения, но при первых проблесках спокойствия, при гарантии полной неприкосновенности и легализации прав, все выходцы променяют бухарский хлеб на камень своей родины; они слишком любят землю предков, как вообще все самобытные люди, не тронутые разлагающим духом сомнения и критики.
Теперь этим людям живется значительно легче, чем даже родственникам бека, которые бросают службу и бегут от свояка, преследуемые толпой нукаров; им живется спокойнее, чем должностным лицам, ставленникам бека, которых он штрафует по ничтожному поводу на тысячи тенег. Беженцам безопаснее живется, чем бухарцу, спина которого трещит под ударами палок, рассыпаемых свыше всякой меры, положенной по шариату. Благодаря тому, что сборы хлеба не подлежат оценке амлякдара, бадахшанцы старательно возделывают свои поля, у них все участки удобной земли, даже по кручам гор, под запашкой; пашни обработаны, как в благоустроенном поместье, они собирают хлеб, всецело им пользуются, не отделяя «кошей» [Кош - собственно, пара быков. Понимается в смысле известного участка земли, которая может быть обработана парой волов - своего рода единица меры. Каждому чину соответствует определенное количество кошей, так, напр., мирахур (подполковник) имеет 15 кошей.] на кормление штата чиновников, не подчиняясь и тем диким условиям оценки и продажи хлеба, которые применяются к своим людям.
Чувствуя себя более самостоятельными, бадахшанцы и выглядят лучше, чем их соседи; если бы не саранча, появившаяся уже 2 года, то зажиточность их была бы обеспечена, тем более что теперь, с развитием торговли, с появлением русских в местечках Сарай, Термез и пр., увеличился спрос на продукты сельского хозяйства.
Бороться со злом бухарцам не под силу, правительство поддержки не оказывает, оно относится ко всему безучастно, да и воззрение у туземцев таково, что «все от Бога, а против него идти нельзя».
Благодаря такому пассивному отношению к бедствию, постигшему страну со стороны народа и властей, Бухара почти вся во власти саранчи, и есть бекства, которые десятки лет не видят своего хлеба; такая же участь видимо ожидает плодороднейшие области, как, напр., Гиссарскую долину и Кулябское бекство. В данном случае русское правительство могло бы оказать большую помощь населению, принимая во внимание свою роль разумного, вооруженного знанием протектора, долей участия и указанием эмиру на его обязанность заботиться о населении, тем более что русские владения не гарантированы от саранчи и теперь, а когда Бухара станет ее очагом, то нам в Туркестане будет еще труднее бороться с ней. Но русские с равнодушием проходят мимо грустного факта, точно он не может их касаться ни в настоящем, ни в будущем.
По установившемуся в Бухаре обычаю или порядку, почти все амлякдары - родственники бека или, по крайней мере, люди с ним сжившиеся и изучившие друг друга. Вся эта тесно сплоченная семья перекочевывает с беком, по мере его переездов, так как им не дают возможности долго засиживаться на одном месте, чтобы не произошло какого-либо конфликта между администрацией и народом.
Это, так сказать, мудрый прием внутренней политики, добытый практикой и жизненным опытом: население не успеет возненавидеть бека за поборы, бек не успеет слишком восстановить народ, как через год нужно привыкать к новым лицам. Редкий из беков пользуется хорошей памятью у населения, единственно только умерший теперь кушбеги Астананул-кул еще при жизни приобрел симпатию всего населения и уважение в Бухаре.
У кулябского бека «при дворе» находятся следующие должностные лица: есаул-баши, правая рука, его помощник, диван-беги, эконом, 2 секретаря, несколько мирахуров, караул-беги, джевачи и пр. чиновников до «дарго» [надсмотрщик, ведающий районом по сбору податей со скотопромышленников за разведение баранов], который при случае обращается в конюха.
Чины даются в Бухаре не за образование, не за службу, а за принадлежность к известному роду или за родство с важным лицом; поэтому в чине генерала «датхо» есть безусые юноши, точно так же, как мирахуром бывают 14- и 15-летние мальчики (сын бека). Чины даются эмиром при указе - это правительственным чиновникам, а беки раздают должность местным чиновникам до караул-беги включительно за деньги, - привилегия беков, источник арендного дохода. Местные чиновники исполняют различные поручения, наблюдают за сборами податей, производят судебные дознания и чуть ли не вершат суд и расправу. Бек с казием является уже высшей инстанцией; далее следует кушбеги (вроде наместника Восточной Бухары), а затем эмир, который, кстати сказать, больше внимания уделяет Керминэ, чем всем областям своего ханства.
Местные чиновники с переходом бека теряют права на чин и должность и должны умилостивить нового бека, соответственно его аппетиту, надлежащим приношением.
Всякий скандал, а тем более убийство, для чиновников - случай, когда можно поправить обстоятельства. Процедура судебного разбирательства у них сводится к штрафу, налагаемому на обе стороны, и если виновные богаты, то дело кончается скоро, если же заплатить нечем, то таких бедняков сажают в темницу, но не для того, чтобы отделить нарушителя закона от общества и получить нравственное удовлетворение, а для того, чтобы заставить скорее выплатить штраф.
Тяжелое положение узников и условия, в которых они находятся, побуждают родственников к складчине, чтобы выручить провинившегося, и самый скупой согласится скорее расстаться с кошельком, чем побывать в тюрьме или, еще хуже, клоповнике-яме. Местом заключения служит темная комната под воротами в кургане, кишащая всякими насекомыми, так как уборки не производится, а о дезинфекции здесь не имеют понятия; арестантов держат скученно, кормят скудно, и только тех, кого никто не призревает. Заботы и способы питания предоставляются самим заключенным, причем существует широкая льгота пользоваться доброхотными пожертвованиями. На ночь их заковывают в общее бревно, куда вкладываются ноги между 2 половинами; приходится лежать на спине, почти не поворачиваясь в продолжение 12 час., так как заковывают при закате солнца и освобождают при восходе его. Как отличие от прочих людей, в случае побега, арестантам не бреют голову; у иных вырастают косы от долгого сидения. Мера, которая, однако, не гарантирует побега и нахождения беглецов.
Мне пришлось однажды быть свидетелем столкновения двух узбекских родов на Даште-и-Тиряе. Спор возгорелся из-за места, потом он перешел в ожесточенную драку, в которой принимали участие даже женщины. Обиженные бросились с жалобой на притеснение к чиновнику, который меня сопровождал. Он лихорадочно ухватился за этот случай, написал письмо беку с просьбой поручить ему разбор дела, и в предвкушении заработка говорил: «Меньше тысячи не возьму» (300 р.). За что?
Но он был не в ладах с беком, тот сухо ему ответил, что у него есть свои люди, которым тоже хочется кушать. Обиженный чиновник возгорелся местью, тем более что посредники сидели у него с деньгами и ждали только письма. Узбеки уже успели поладить между собой; поняв слишком поздно свою оплошность, теперь старались какой бы то ни было ценой отделаться от судебной волокиты.
Заговорив о способах судебного разбирательства, не могу обойти молчанием одной картины, поразившей меня.
В базарные дни бухарский «помпадур» принимает просителей и творит суд. Уже с раннего утра, еще до первого «намаза» (молитва) все, кто имеет дело к беку, сидят с подарками, без чего немыслима церемония приема, и смиренно ждут зова. После молитвы бек, казий и приближенные напились чаю в беседке, посреди кургана, и начался прием.
Есаул-баши с длинной палкой - знак его достоинства - выводил просителей; в то же время пронесли связку толстых, но гибких и сыроватых прутьев.
Посетители клали подарки и робко излагали суть дела. Резким голосом бросая отрывистые слова, бек решал дело; легкий кивок со стороны казия, и приговор вступал в силу. Просители проходили один за другим; одни, подняв голову, гордо шли, зная, что «богатый прав», другие, плюнув с ожесточением в сторону суда, мрачными ехали домой.
Бек приказал привести арестованных по подозрению в краже.
Явились трое бородатых таджика с голодными взорами и полураздетые в холодное осеннее утро. Связанные по рукам и ногам, они неловко подошли к месту, быстро сели на согнутые колена и поклонились суду до земли. Бек все время задавал вопросы. Ответы, интересные по фигуральности выражений, я привожу дословно.
Обвиняемые отрицали свою виновность, и бек приказал их бить. Есаул-баши заставил одного обхватить связанными руками колени, просунул между теми и другими палку и толчком в голову повалил беспомощного человека. Толстый прут, со свистом рассекая воздух, стал впиваться в тело и отскакивать, как резина, от сухой спины. Есаул-баши, как истый палач, вошел в азарт и бил, не считая; несчастная жертва без стона переносила пытку.
Два его товарища, сидя рядом, ждали той же участи, вздрагивая при ударе углами рта.
- Довольно, - сказал бек.
Таджика посадили, и жгучая слеза не то обиды, не то злобы предательски блестела на реснице.
Дальнейший допрос не привел ни к чему. Допрашивали с пристрастием второго; результат тот же. Принялись за первого.
- Таксыр (господин), - говорит он, - я не брал чужого. Худо Парвардигор (Бог питатель) смотрит на меня невинного.
- Собака, богохульник, не говори нам о Боге, он давно от тебя ушел и закрыл лик.
- Я не брал; что беден, то знают все, но я честный человек, и если я хоть глиною чужой питался, то белый хлеб сейчас отдам, а если воду пил, то масло возвращу.
Вся сцена битья меня, как постороннего зрителя, не видавшего зверской расправы, глубоко возмущала; я стоял в густой толпе слуг и зевак и был беку незаметен, но дальнейшей пытки, битья палкой по кистям рук, когда после удара оставался темно-багровый вздувшийся след, когда из руки получился какой-то бесформенный мешок, я не мог вынести и вышел вперед, порываясь что-то сказать. Бек моментально приказал увести заключенных, прекратив допрос.
В ту же ночь все трое убежали из-под надзора бухарских солдат; часовой по обыкновению спал, навесив винтовку за шейку штыка в кольцо пробоя у ворот.
По закону бек может присудить обвиняемого к 25 ударам палкой; эмир - к 75-ти. В указанном случае было только судебное разбирательство, но бедняки таджики получили невзачет до полусотни ударов каждый. Положим, битье битью рознь, это было «пристрастие», а наказание ведется другим способом. Обвиненного, подлежащего всенародному битью, выводят на площадь, спускают рубашку до пояса, и бьет есаул-баши своей палкой или сам поручает кому-либо, но соблюдается правило шариата, бить в полруки, а не с размаха, т. е. прижимая часть руки от плеча до локтя и размахивая остальной частью до кисти.
Бек и его большой штат чиновников всякого ранга не удовольствуются, понятно, той скромной ролью, которая им выпадает при дележе жалких крох, и они рвут с населения где и что возможно; вот почему фактически сборы с населения превышают много законный процент и заставляют роптать народ. Львиная доля достается беку, но и нижестоящие не упускают своего; помимо неправильного взимания податей существует еще одно условие, дикое на наш взгляд, дающее большую выгоду администрации, а именно: ни один земледелец не имеет нрава продать своего зерна, пока не будет продан хлеб в доход казны.
После уборки хлебов, когда он уже обмолочен и лежит в кучах на токах, амлякдар объезжает свою волость и взимает часть хлеба натурой, причем, понятно, берет больше, чем следует, делится от избытка с писарем и помощниками, а остальное законное отправляет беку, причем не может обойти и бека подарком по чину за сделку. Так поступают во всех случаях взимания пошлин-сборов с купцов, промышленников, откупщиков и арендаторов. Когда сбор податей окончен, бек назначает хлеб в продажу, устанавливает цену выше нормальной и на этой операции наживает деньги. Хлеб покупается волей-неволей, так как о конкуренции не может быть и речи, а время горячее, идет заготовка провианта в гарнизонах русских укреплений, и хлеб скупается подрядчиками и прочими торговцами.
Математически верная часть эмирского дохода посылается в г. Бухару; теперь цены стоят низкие, конкуренция возрастает, острая нужда заставляет население скорее сбыть запас хлеба, в это время бек и зажиточные люди скупают хлеб, чтобы весной продать его на обсеменение еще раз по повышенной цене; но это, положим, уже частное дело.
Кроме того, еще можно предполагать о безгрешном доходе бека. В официальном списке кишлаков по амлякдарствам приходилось наблюдать неполноту списка; в каждой волости пропущено 2, 3 и более кишлаков. Теперь вопрос, кто берет подать с этих непомеченных кишлаков: бек или амлякдар?
Вернее, что оба, так как бек-то всегда узнает через расспросы о количестве поселков, а в г. Бухаре этого могут не знать.
В г. Кулябе квартируют 2 роты 5-го Бухарского батальона, во главе с «тохсуба» (полковн.). Войска поставлены также в г. Бальджуане и Кала-и-Хумбе на случай возможного осложнения внутри страны. Сомнительно, чтобы они принесли правительству существенную помощь и поддержку. Известно, что представляет из себя этот сброд совершенно недисциплинированных солдат, воинов от колыбели до могилы. Части пополняются волонтерами, сдаточными за всякие провинности, общественными батчами, вышедшими за предельный возраст. Естественно, что не для устрашения внешних врагов содержит эмир ходульное войско, наполовину состоящее из немощных стариков и безусых юношей.
Заключение
Поскольку можно видеть из опыта описания, Кулябское бекство, как и вообще Восточная Бухара, находящаяся с ним в одинаковых условиях во всех отношениях, была бы цветущим уголком, если бы не было стеснительных мер, препятствующих ее экономическому развитию. Все данные природы, человеческих сил, весь запас энергии пока задавленного народа, но способного к героическому труду, - говорят в пользу этого заключения. Народ не может даже понять, кто источник его тягот, не только что думать о своем освобождении от тяжелой опеки; люди, создавшие экономический и политический гнет, не хотят уступить своих узурпированных прав велениям здравого рассудка, заботясь более о счастии единиц, чем о благосостоянии народной массы.
Можно только взирать с надеждой на будущее, когда самосознание правительства подскажет ему сделать решительный шаг, хотя с помощью других, отряхнуть прах старинного уклада от ног своих, провести жизнеспособные реформы и урегулировать взаимоотношения правящих классов к рабочей массе.
Теперь же Бухаре необходимы хорошие дороги и телеграф, о пользе которых не приходится говорить, если принять во внимание, что плоды трудовой и умственной жизни здесь передвигаются вьючным путем, когда страна может прогрессировать лишь черепашьим шагом. К тому же это необходимо и по стратегическим соображениям, если мы не хотим, чтобы воинственный клич на горах Авганистана застал нас врасплох.
Провинция Хуталль, ныне Куляб, издавна привлекала взоры народов, она и теперь не потеряла интереса, наоборот, как самобытная страна с патриархальными нравами, отошедшими у нас в область преданий, манит путешественника заглянуть и в хижину бедняка, и в хоромы бека, чтобы воочию видеть образ жизни и быт народа, имеющих много сходных черт с прошлым дореформенной Руси: с челядью, воеводами на кормлении, затворничеством и застенком.
Манит страна ученых - археологов и лингвистов своими тайнами, скрытыми в курганах и пыльных хартиях восточных историков и географов.
Геологу, обнаженные скалы, гигантские сбросы и складки дадут возможность проследить историю этой земли.
Художнику и любителю природы страна даст немало сюжетов и тихой обители с группой тополей, и величаво грозных горных пейзажей с остроконечными снежными пиками, тонущими в синеве неба.
Оканчивая настоящий очерк, я должен сказать, что мы совершенно не знаем, что такое Бухара. Люди, бывшие в этой стране, еще имеют о ней более или менее верное представление, для прочих же, не интересовавшихся прошлой и настоящей судьбой, Бухара terra incognita. Эмир, протекторат, пожалуй, «многоженство», и подарки, которые сыпались как из рога изобилия по пути следования экспресса от Бухары до Петрограда, - вот те сведения, которые имеются о стране.
Несчастный народ, который живет при таких условиях! Русские играют непривлекательную роль - попустителя, закрывшего глаза на деятельность местной администрации. Мы будем ответственны за экономический крах страны, за голод, который уже дает себя чувствовать, за то чувство злобы, которое разовьется в невежественной массе. Ей непонятны дипломатические тонкости, те руководящие принципы, которые позволяют брать все с народа, не заботясь о его благополучии ни на йоту.
Единичные личности понимают настоящее положение вещей и ведут сообразно этому двойную игру: с народом и властью извне, усыпляя внимание последней своею угодливостью и оправдывая свои действия пред первым - давлением со стороны. Такова политика власти, и она спокойно строит свое благополучие на почве будущих осложнений. Народ не любит эмира, севшего на престол благодаря ловкости дяди, заточившего своего брата с семьей в крепость, и сославшего своего благодетеля в ссылку; эмир знает, какое чувство питают к нему, но он знает также, что за его спиной русские штыки, и в то же время он являет себя пред народом угнетенной невинностью, ставя в пример своей зависимости такие затраты народных денег на затеи русских дипломатов, как дворец и железная дорога. Даже эти шаткие пункты примиряют народ со властью, и они сходятся во мнении относительно своего покровителя.
Народ потерял охоту к земледелию, благодаря поборам и неудачам, он забрасывает землю, обращаясь в пролетариат, между тем при иных условиях они были бы сытыми людьми, способными к дальнейшему прогрессу. Хотим ли мы предпринять что-нибудь решительное в Бухаре в смысле улучшения жизненного строя, хотим ли мы содействовать ее экономическому росту и прогрессивному развитию, или оставим это сделать более энергичному поколению или чуждому народу? Кроме того, ведь стоит обратить внимание на этот край как на рынок сбыта.
Будущее Бухары со скрытыми на поверхности и в недрах богатствами покажет всю ценность этого края.
Если же мы этого не хотим, то благоразумнее предоставить Бухаре полную свободу действий и тем снять с себя ответственность за будущее, обеспечив себе мир, спокойствие и приязнь народа, чем его ненависть.
_______
Настоящий опыт является случайным трудом; я не задавался мыслию осветить в возможной степени статистически-экономическое положение страны, так как вообще желание это невыполнимо по многим причинам.
Все это описание есть плод непосредственного наблюдения, довольно поверхностного свойства, так как исполнение своих прямых обязанностей (топографа) не позволяло уделить время на изучение затрагиваемого вопроса.
К сожалению, я не мог иллюстрировать описание фотографическими снимками интересных бытовых и топографических особенностей страны, могу лишь предложить вниманию желающих ознакомиться с видами Бухары, с предметами домашнего обихода и художественными работами туземцев по прекрасным фототипиям в книгах «Горная Бухара» (Липский, I-III), «Этнографический обзор Дарваза» Семенова и «Орнаменты горных таджиков Дарваза» гр. Бобринского. Книги эти касаются Восточной и Горной Бухары, для которой Дарваз, а в частности Куляб, являются прототипом во всей своей полноте.
Часть 1. Часть 2.
Танец бачей в Кулябе. Фото Л. С. Барщевского
Между горными таджичками часто встречаются весьма красивые женщины. Правильный овал лица украшен замечательно красивым носом, две дуги черных бровей, миндалевидные глаза и пунцовые губы небольшого рта эффектно гармонируют с матовым цветом румяных щек. Но раннее замужество, непосильная работа и тяжелое положение этих невольниц закона и рабынь полновластных супругов скоро кладет неизгладимый след горя, болезней и недостатка. Женщина законом поставлена как существо второго порядка, безличное, бесправное, эксплоатируемое мужчиной включительно до продажи. Жизнь и требования деспотических правителей научили ее беспрекословно и без сожаления расставаться со своей женской честью и непорочностью; в таком же рабстве находится и мужчина, который не может располагать ни собой, ни семьей, ни имуществом, всецело завися от каприза всесильного бека.
Рабство не может служить залогом процветания наций, оно душит мысль, убивает дух и развращает человечество морально, нравственно и физически. Бухара не избегла этой участи до сего дня, в ней искажены законы, испорчены власти и развращен народ.
Убожество и извращение происходит благодаря затворничеству женщин, когда жена покупается, служащему толчком к развитию противоестественных пороков у мужчин, а женщины, владея частью мужа по очереди, не остаются в долгу, изменяя им с громадным для себя риском. Ко всему этому в Бухаре процветает проституция; следовательно, затворничество не достигает никакой цели.
Перечисленные явления, положим, социальный недуг каждой страны, общественный темперамент, как зло, пока торжествует над добром - этикой нравственности; мусульмане сами, особенно развитые, сознают неудобство и вред установившегося обычая, но по инертности, фанатической приверженности к авторитету Корана или пассивности мысли не решаются отказаться от очевидного предрассудка и пойти навстречу разумной меры, отмены отжившего закона. Затворничество, как источник розни и препятствие для сближения народностей, сугубо вредно, и влияние его на отношения жителей особенно заметно в Русском Туркестане. Завоеватели края сделали большую ошибку, оставив в покое, по незнанию своих прав как победителя, этот вековой обычай мусульманства, вызванный исключительно чувственными побуждениями деспотических правителей и их последователей - богачей. Теперь промах исправить трудно, а между тем ненормальное явление, в связи с последними историческими событиями, усиливает антагонизм. В Коране написано: «Победителю - повинуйся!» Этими немногими словами сказано все, и если бы завоеватели края или его первые администраторы постарались ознакомиться с духом народа, его мировоззрением, то они смело действовали бы в проведении коренной и первоначальной реформы открытия лица женщин и достигли бы успеха.
Если вообще взглянуть на население с точки зрения нравственности, то увидим мало утешительного; здесь процветают все содомские грехи, причем весь трагизм положения вовсе не в том, что грешат против известной заповеди - где этого нет?! Но в Бухаре подобные вещи как бы санкционированы законом, так как делается все почти на виду, и никому нет дела - лишь было бы заплачено.
Прелюбодеяние, например, по шариату наказывается побиванием камнями (относится только к женщинам); несмотря на столь строгую кару, в городах, где стоят бухарские войска, сиречь всякий бездомовый сброд, процветает купля-продажа, не такая, как у нас, нагло-циничная, уличная или покровительствуемая в домах терпимости, а прикрытая семейным флагом. Гешефтмахеры женятся на нескольких девушках, а затем из своего дома устраивают «чайный домик с мусмэ». Хотя с внешней стороны подобный дом вполне благопристоен, но он не избегает популярности. Понятно, что болезни известного рода теперь не редкость среди туземцев, а так как их познания в медицине стоят на ступени шарлатанства, то всякого такого причисляют к «махау» (прокаженный) и тем изолируют от остальных, а прокаженные, как известно, живут вне городов, - обособленно.
Насколько домовиты и хозяйственны туземные женщины, трудно сказать, но по свидетельству мужчин таджички могут только готовить обед, шить свой несложный костюм и делать кизяк (топливо в виде кирпичей из навоза); подобная характеристика ее деятельности может быть отчасти и справедлива, так как все вязанья и плетенья всецело дело рук узбекских женщин.
Кошмы, коврики, попоны, шаровары, халаты шьют узбеки и портные; женские кокошники, уборы и наряды привозятся из г. Бухары, где их заготавливают мастера своего дела; даже тюбитейки и те привозятся из разных городов и отличаются по шитью и узору.
Помещения для жилья как у богатого, так и у бедного строятся по одному шаблону и обладают одним и тем же недостатком - сквозняком, помимо прочих неудобств; разница лишь в том, что у богатого жилье убрано нарядно коврами и палацами, стены выштукатурены и выбелены, а у бедного на полу кошма, стены закопчены до невозможности, и больше грязи.
В стенах устроено много ниш, исполняющих назначение шкапов; иные ниши разделены массою переборок на разнокалиберные отделения, которые служат помещением для книг и всяких мелочей. Промежутки между окнами и дверями расписаны цветами в горшках, не поддающихся никакому определению.
Посреди комнаты квадратное углубление - очаг, где зимой тлеют угли, летом оно закрыто досками; кошма в этом месте имеет соответственный разрез. Зимой ставится над очагом низкий столик, сооружение это накрывается одеялами, под которыми, спрятав туловища, спят обитатели дома; тепло от углей держится под одеялами и греет спящих. В стенах всюду вбиты неуклюжие колышки, на которых обыкновенно развешаны принадлежности костюма, оружие, инструменты и пр.
Оружие, особенно хорошее, редко бывает на виду, оно ценится у туземцев, и они его прячут. Сложилась поговорка из припева в одной песне, что нужно джигиту «яхши от, яхши клыч, яхши хотун». Хорошую лошадь, хорошую саблю, а потом - хорошую женщину; не похоже на европейцев, у которых на первом месте вино и карты. Мне не удалось видеть старинных шашек, которые у них слывут под именем «испаган», туземцы ревниво берегут оружие от глаз русских, падких на эту древность, и старательно скрывают от беков и чиновников, зная, что те не преминут воспользоваться своим правом, чтобы отнять приглянувшуюся вещь. Но и между теми, что я встречал, попадались отличные дамасские клинки с золотыми надписями и орнаментами, металл настолько хорошо выкован, что дамаск при ударе пальцами звенел как серебро, обладая чрезвычайной легкостью; пятьдесят рублей золотом не прельщали сравнительно бедняков, у которых родовое оружие переходит от отца к сыну. «Мултуки» (ружья) весьма грубой работы и в большинстве случаев фитильные, на сошках. Теперь, быть может, только в глуши Бухары найдутся кустари-оружейники, удовлетворяющие ограниченному спросу охотников; в настоящее время, с появлением русских, туземцы, прельстясь усовершенствованным оружием, обзаводятся плохенькими двухстволками, приносимыми иногда путешественниками в подарок, а также и револьверами вроде «Лефошэ» и «Бульдога».
Стреляют из ружей серым бухарским порохом, собственного приготовления; русский порох в большом почете и ценится в 3-4 руб. фунт, вместо 49 коп.
Утварь туземцев в домашнем обиходе крайне скудна: котел, редко два, несколько железных или медных, у богатых, «кунганов» (чайники и кувшины), деревянные чашки и блюда. Для носки воды - глиняные кувшины весьма простой работы. У киргиз, узбеков для той же цели служат меха ягнят и козлов, хорошо выделанные.
Как одежда, утварь, дома, так и пища - все у туземцев до крайности одинаково; различие заключается лишь в размерах, качестве и обилии. Так и план построек, покрой платья и меню обеда нисколько не отличаются в хоромах бека от лачуг бедняка. Достаточно ознакомиться с бытом какого-либо двора, чтобы знать в главных чертах быт, нравы всего населения.
Разница в пище в том, что богатый каждый день видит в плове баранину, а бедняк раз в год по праздникам. Когда фунт мяса стоит 15 коп., а рабочий день оценивается в ту же монету, ясно, что бедняку остается только рис на кунджутном масле.
Грамотность туго проникает в народ. В Кулябе имеется школа при мечети, но в ней обучаются лишь дети зажиточных туземцев. Среди чиновников сплошь и рядом находятся неграмотные, и «мирза» (писарь) неизменный их спутник, что же требовать от бедноты, когда им дороги даже детские рабочие руки, хотя бы в собирании «курая» (сорные травы) для топлива.
Игры и развлечения у бухарцев той и байга; музыка и пение грубы и негармоничны; эстетическое чувство удовлетворяется дикими выкриками какой-либо импровизации. Песни поются с объяснением текста и речитативом. Певец сначала расскажет событие. Затем поет. Музыка громоподобна, где часто solo e tutti исключительно ведется бубнами. За неимением струнных инструментов ограничиваются одним, двумя и более бубнами.
Взрослые развлекаются с масхарабазами-шутами, грубыми порнографами; подделываясь под вкус зрителей, потешают они публику сценами из жизни животных, проделывая несложные телодвижения под гомерический хохот зрителей, не стесняясь даже тем, что из-за заборов горят огнем любопытства глаза женщин и девушек. Странно, как уживаются и укладываются понятия. Лишь бы на женщину не смотрели, а она может глядеть на что угодно!
Но верхом всякого удовольствия - это, понятно, батча, им увлекается и стар и млад; ради «батчей» бросаются деньги, семья, совершаются убийства. Батчи и их антрепренеры разъезжают по Бухаре из конца в конец, точь-в-точь как у нас принято оперными певцами гастролировать по городам.
Игр и забав среди детей, насколько я мог заметить, не существует. Они с малых лет выглядят сосредоточенными, а потому и кажутся старше своих лет. Нужда, преждевременная работа кладут свой суровый отпечаток. Ребятишки копошатся по огородам, погоняют ишаков из гор, со степи с хворостом и травой; сторожат далеко от дома бахчи. Единственно, что служит игрушкой у детей, и то только в Кулябе и Бальджуанском бекстве, - это лук-праща; даже взрослые не отстают от детей. Широкое употребление лука, тщательность выделки дают основание предполагать, что во дни оны эта игрушка у горных жителей была оружием, средством обороны и нападения.
К числу предметов, обращающих внимание путешественников по бекству, принадлежат старинные русские монеты. Даты последних от 1735 по 1846 г. Эти монеты обращаются исключительно в двух бекствах, в Кулябском и Бальджуанском, в большом количестве; на 15 коп. идет 15 шт. независимо от ценности, которая на ней обозначена в 1, 2 и 3 коп. Появление и нахождение монет туземцы не могут объяснить; одни даже доходят в предположениях до геркулесовых столпов, будто бы бухарцы их сами подделывали. Овчинка выделки не стоит, во-первых, а во-вторых, им это и не под силу, так как они до сего дня свои монеты чеканят вручную - молотом. Очевидно, наши первые неудачные походы и торговые сношения с Хивой и Бухарой обогатили бухарцев медной монетой, когда принуждены были бросать всякий груз при отступлении, а как деньги попали в Куляб, на этом догадки прерываются.
Администрация и несколько слов о ее деятельности
Большая часть бекства по пространству находится в ведении амлякдаров и в отношении управления и сбора податей подчинена общему закону, а меньшая часть - в арендных условиях у выходцев из Бадахшана, которые здесь пользуются некоторыми привилегиями и податей в том смысле, как это принято понимать у туземцев, в эмирскую казну не вносят. Уже одно то обстоятельство, что бадахшанцы в Бухаре пришлые люди, делает их положение сносным, и бухарцы из боязни потерять половину населения бекства не решаются применить к ним свой излюбленный способ управления - выколачивание податей.
Кулябский бек. Фото Л. С. Барщевского
Бек является высшим административным лицом, в руках которого сосредоточена вся власть; он вместе с казием (судья) «бог и царь», вольный в животе и смерти подчиненного. Казалось бы, при всей неограниченности власти, при тех широких полномочиях, которые даны беку, можно было бы проявить свою деятельность во всех случаях, полезных для процветания края и блага его населения, но с точки зрения бухарских властей заботы эти совершенно излишни и бесполезны; вся сущность их деятельности заключается в исправном внесении в казну налогов, а следовательно, и во взимании с населения податей, причем характер этих сборов напоминает скорее военный приз, дань победителям, чем действия благоразумного хозяина. При таком положении вещей, понятно, все заботы о процветании края сведены к нулю; на долю народа остается бремя налогов, страх и палка, как средство достижения уничижения.
Все, что ни дает земля, труд человека, все, кроме воздуха, в Бухаре обложено сбором; помимо этого, незаконные штрафы, грабительские конфискации имуществ применяются в «благородной» Бухаре, и покорно несет иго терпеливое население, забитое, усыпленное мусульманскими догматистами, виртуозами по части толкования законов вкривь и вкось. Народ проливает пот и кровь, за труды получая жалкие крохи, он рабски несет свой тяжелый труд в пользу жадных чиновников, в награду чуть не умирает с голода.
Такова деятельность бухарской администрации и положение народа. Как уже было сказано, положение бадахшанцев значительно лучше коренного населения. 299 кишлаков выходцев, если можно полагаться на данные сведения, уплачивают со двора 20 тенег (3 руб.), всего же 14478 р., и тем их повинность исчерпывается, если не считать подарков должностным лицам и расходов чисто случайного происхождения. Говорят, что некоторые шахства (те же волости, что и амлякдарства) уплачивают со двора до 80 тенег, но в общем эта плата так незначительна по сравнению с тем, что дает бухарец, что о ней не приходится говорить. Бухарские правители заигрывают с бадахшанцами по соображениям, быть может, политического или экономического свойства, точно так же, как и с отважным родом узбеков-лакайцев. Лакайцы, недовольные Бухарой, одно время подняли знамя восстания, на усмирение которого были посланы казаки. Они и теперь не отрешились от мысли устроиться самостоятельно, почему у них идет глухая вражда с победителями, которые их иначе не зовут, как бунтовщиками. Несмотря на то, что обстоятельства благоприятствуют бухарцам, они не смеют наложить свою тяжелую руку на непокорных, зная, что могут потерять навсегда часть населения, возбудить ропот в остальных, а потому оставили лакайцев в покое, сняв с них подати за разведение лошадей. Эта отрасль хозяйства свободна от налога, и лакайцы, понимая свою выгоду, исключительно заняты коннозаводством, чем избегли опеки начальства, подняли свое благосостояние, не утратили самостоятельность и упрочили славу за своими лошадьми, улучшив их породу. Подобными льготами бухарцы видимо хотят приручить к себе свободолюбивое население, найти в них союзников и покорных слуг, но сколько бы они ни старались, им не добиться желаемого результата. Бадахшанцы и катаганы в Бухаре лишь гости. Их выгнала из Афганистана нужда и притеснения, но при первых проблесках спокойствия, при гарантии полной неприкосновенности и легализации прав, все выходцы променяют бухарский хлеб на камень своей родины; они слишком любят землю предков, как вообще все самобытные люди, не тронутые разлагающим духом сомнения и критики.
Теперь этим людям живется значительно легче, чем даже родственникам бека, которые бросают службу и бегут от свояка, преследуемые толпой нукаров; им живется спокойнее, чем должностным лицам, ставленникам бека, которых он штрафует по ничтожному поводу на тысячи тенег. Беженцам безопаснее живется, чем бухарцу, спина которого трещит под ударами палок, рассыпаемых свыше всякой меры, положенной по шариату. Благодаря тому, что сборы хлеба не подлежат оценке амлякдара, бадахшанцы старательно возделывают свои поля, у них все участки удобной земли, даже по кручам гор, под запашкой; пашни обработаны, как в благоустроенном поместье, они собирают хлеб, всецело им пользуются, не отделяя «кошей» [Кош - собственно, пара быков. Понимается в смысле известного участка земли, которая может быть обработана парой волов - своего рода единица меры. Каждому чину соответствует определенное количество кошей, так, напр., мирахур (подполковник) имеет 15 кошей.] на кормление штата чиновников, не подчиняясь и тем диким условиям оценки и продажи хлеба, которые применяются к своим людям.
Чувствуя себя более самостоятельными, бадахшанцы и выглядят лучше, чем их соседи; если бы не саранча, появившаяся уже 2 года, то зажиточность их была бы обеспечена, тем более что теперь, с развитием торговли, с появлением русских в местечках Сарай, Термез и пр., увеличился спрос на продукты сельского хозяйства.
Бороться со злом бухарцам не под силу, правительство поддержки не оказывает, оно относится ко всему безучастно, да и воззрение у туземцев таково, что «все от Бога, а против него идти нельзя».
Благодаря такому пассивному отношению к бедствию, постигшему страну со стороны народа и властей, Бухара почти вся во власти саранчи, и есть бекства, которые десятки лет не видят своего хлеба; такая же участь видимо ожидает плодороднейшие области, как, напр., Гиссарскую долину и Кулябское бекство. В данном случае русское правительство могло бы оказать большую помощь населению, принимая во внимание свою роль разумного, вооруженного знанием протектора, долей участия и указанием эмиру на его обязанность заботиться о населении, тем более что русские владения не гарантированы от саранчи и теперь, а когда Бухара станет ее очагом, то нам в Туркестане будет еще труднее бороться с ней. Но русские с равнодушием проходят мимо грустного факта, точно он не может их касаться ни в настоящем, ни в будущем.
По установившемуся в Бухаре обычаю или порядку, почти все амлякдары - родственники бека или, по крайней мере, люди с ним сжившиеся и изучившие друг друга. Вся эта тесно сплоченная семья перекочевывает с беком, по мере его переездов, так как им не дают возможности долго засиживаться на одном месте, чтобы не произошло какого-либо конфликта между администрацией и народом.
Это, так сказать, мудрый прием внутренней политики, добытый практикой и жизненным опытом: население не успеет возненавидеть бека за поборы, бек не успеет слишком восстановить народ, как через год нужно привыкать к новым лицам. Редкий из беков пользуется хорошей памятью у населения, единственно только умерший теперь кушбеги Астананул-кул еще при жизни приобрел симпатию всего населения и уважение в Бухаре.
У кулябского бека «при дворе» находятся следующие должностные лица: есаул-баши, правая рука, его помощник, диван-беги, эконом, 2 секретаря, несколько мирахуров, караул-беги, джевачи и пр. чиновников до «дарго» [надсмотрщик, ведающий районом по сбору податей со скотопромышленников за разведение баранов], который при случае обращается в конюха.
Чины даются в Бухаре не за образование, не за службу, а за принадлежность к известному роду или за родство с важным лицом; поэтому в чине генерала «датхо» есть безусые юноши, точно так же, как мирахуром бывают 14- и 15-летние мальчики (сын бека). Чины даются эмиром при указе - это правительственным чиновникам, а беки раздают должность местным чиновникам до караул-беги включительно за деньги, - привилегия беков, источник арендного дохода. Местные чиновники исполняют различные поручения, наблюдают за сборами податей, производят судебные дознания и чуть ли не вершат суд и расправу. Бек с казием является уже высшей инстанцией; далее следует кушбеги (вроде наместника Восточной Бухары), а затем эмир, который, кстати сказать, больше внимания уделяет Керминэ, чем всем областям своего ханства.
Местные чиновники с переходом бека теряют права на чин и должность и должны умилостивить нового бека, соответственно его аппетиту, надлежащим приношением.
Всякий скандал, а тем более убийство, для чиновников - случай, когда можно поправить обстоятельства. Процедура судебного разбирательства у них сводится к штрафу, налагаемому на обе стороны, и если виновные богаты, то дело кончается скоро, если же заплатить нечем, то таких бедняков сажают в темницу, но не для того, чтобы отделить нарушителя закона от общества и получить нравственное удовлетворение, а для того, чтобы заставить скорее выплатить штраф.
Тяжелое положение узников и условия, в которых они находятся, побуждают родственников к складчине, чтобы выручить провинившегося, и самый скупой согласится скорее расстаться с кошельком, чем побывать в тюрьме или, еще хуже, клоповнике-яме. Местом заключения служит темная комната под воротами в кургане, кишащая всякими насекомыми, так как уборки не производится, а о дезинфекции здесь не имеют понятия; арестантов держат скученно, кормят скудно, и только тех, кого никто не призревает. Заботы и способы питания предоставляются самим заключенным, причем существует широкая льгота пользоваться доброхотными пожертвованиями. На ночь их заковывают в общее бревно, куда вкладываются ноги между 2 половинами; приходится лежать на спине, почти не поворачиваясь в продолжение 12 час., так как заковывают при закате солнца и освобождают при восходе его. Как отличие от прочих людей, в случае побега, арестантам не бреют голову; у иных вырастают косы от долгого сидения. Мера, которая, однако, не гарантирует побега и нахождения беглецов.
Мне пришлось однажды быть свидетелем столкновения двух узбекских родов на Даште-и-Тиряе. Спор возгорелся из-за места, потом он перешел в ожесточенную драку, в которой принимали участие даже женщины. Обиженные бросились с жалобой на притеснение к чиновнику, который меня сопровождал. Он лихорадочно ухватился за этот случай, написал письмо беку с просьбой поручить ему разбор дела, и в предвкушении заработка говорил: «Меньше тысячи не возьму» (300 р.). За что?
Но он был не в ладах с беком, тот сухо ему ответил, что у него есть свои люди, которым тоже хочется кушать. Обиженный чиновник возгорелся местью, тем более что посредники сидели у него с деньгами и ждали только письма. Узбеки уже успели поладить между собой; поняв слишком поздно свою оплошность, теперь старались какой бы то ни было ценой отделаться от судебной волокиты.
Заговорив о способах судебного разбирательства, не могу обойти молчанием одной картины, поразившей меня.
В базарные дни бухарский «помпадур» принимает просителей и творит суд. Уже с раннего утра, еще до первого «намаза» (молитва) все, кто имеет дело к беку, сидят с подарками, без чего немыслима церемония приема, и смиренно ждут зова. После молитвы бек, казий и приближенные напились чаю в беседке, посреди кургана, и начался прием.
Есаул-баши с длинной палкой - знак его достоинства - выводил просителей; в то же время пронесли связку толстых, но гибких и сыроватых прутьев.
Посетители клали подарки и робко излагали суть дела. Резким голосом бросая отрывистые слова, бек решал дело; легкий кивок со стороны казия, и приговор вступал в силу. Просители проходили один за другим; одни, подняв голову, гордо шли, зная, что «богатый прав», другие, плюнув с ожесточением в сторону суда, мрачными ехали домой.
Бек приказал привести арестованных по подозрению в краже.
Явились трое бородатых таджика с голодными взорами и полураздетые в холодное осеннее утро. Связанные по рукам и ногам, они неловко подошли к месту, быстро сели на согнутые колена и поклонились суду до земли. Бек все время задавал вопросы. Ответы, интересные по фигуральности выражений, я привожу дословно.
Обвиняемые отрицали свою виновность, и бек приказал их бить. Есаул-баши заставил одного обхватить связанными руками колени, просунул между теми и другими палку и толчком в голову повалил беспомощного человека. Толстый прут, со свистом рассекая воздух, стал впиваться в тело и отскакивать, как резина, от сухой спины. Есаул-баши, как истый палач, вошел в азарт и бил, не считая; несчастная жертва без стона переносила пытку.
Два его товарища, сидя рядом, ждали той же участи, вздрагивая при ударе углами рта.
- Довольно, - сказал бек.
Таджика посадили, и жгучая слеза не то обиды, не то злобы предательски блестела на реснице.
Дальнейший допрос не привел ни к чему. Допрашивали с пристрастием второго; результат тот же. Принялись за первого.
- Таксыр (господин), - говорит он, - я не брал чужого. Худо Парвардигор (Бог питатель) смотрит на меня невинного.
- Собака, богохульник, не говори нам о Боге, он давно от тебя ушел и закрыл лик.
- Я не брал; что беден, то знают все, но я честный человек, и если я хоть глиною чужой питался, то белый хлеб сейчас отдам, а если воду пил, то масло возвращу.
Вся сцена битья меня, как постороннего зрителя, не видавшего зверской расправы, глубоко возмущала; я стоял в густой толпе слуг и зевак и был беку незаметен, но дальнейшей пытки, битья палкой по кистям рук, когда после удара оставался темно-багровый вздувшийся след, когда из руки получился какой-то бесформенный мешок, я не мог вынести и вышел вперед, порываясь что-то сказать. Бек моментально приказал увести заключенных, прекратив допрос.
В ту же ночь все трое убежали из-под надзора бухарских солдат; часовой по обыкновению спал, навесив винтовку за шейку штыка в кольцо пробоя у ворот.
По закону бек может присудить обвиняемого к 25 ударам палкой; эмир - к 75-ти. В указанном случае было только судебное разбирательство, но бедняки таджики получили невзачет до полусотни ударов каждый. Положим, битье битью рознь, это было «пристрастие», а наказание ведется другим способом. Обвиненного, подлежащего всенародному битью, выводят на площадь, спускают рубашку до пояса, и бьет есаул-баши своей палкой или сам поручает кому-либо, но соблюдается правило шариата, бить в полруки, а не с размаха, т. е. прижимая часть руки от плеча до локтя и размахивая остальной частью до кисти.
Бек и его большой штат чиновников всякого ранга не удовольствуются, понятно, той скромной ролью, которая им выпадает при дележе жалких крох, и они рвут с населения где и что возможно; вот почему фактически сборы с населения превышают много законный процент и заставляют роптать народ. Львиная доля достается беку, но и нижестоящие не упускают своего; помимо неправильного взимания податей существует еще одно условие, дикое на наш взгляд, дающее большую выгоду администрации, а именно: ни один земледелец не имеет нрава продать своего зерна, пока не будет продан хлеб в доход казны.
После уборки хлебов, когда он уже обмолочен и лежит в кучах на токах, амлякдар объезжает свою волость и взимает часть хлеба натурой, причем, понятно, берет больше, чем следует, делится от избытка с писарем и помощниками, а остальное законное отправляет беку, причем не может обойти и бека подарком по чину за сделку. Так поступают во всех случаях взимания пошлин-сборов с купцов, промышленников, откупщиков и арендаторов. Когда сбор податей окончен, бек назначает хлеб в продажу, устанавливает цену выше нормальной и на этой операции наживает деньги. Хлеб покупается волей-неволей, так как о конкуренции не может быть и речи, а время горячее, идет заготовка провианта в гарнизонах русских укреплений, и хлеб скупается подрядчиками и прочими торговцами.
Математически верная часть эмирского дохода посылается в г. Бухару; теперь цены стоят низкие, конкуренция возрастает, острая нужда заставляет население скорее сбыть запас хлеба, в это время бек и зажиточные люди скупают хлеб, чтобы весной продать его на обсеменение еще раз по повышенной цене; но это, положим, уже частное дело.
Кроме того, еще можно предполагать о безгрешном доходе бека. В официальном списке кишлаков по амлякдарствам приходилось наблюдать неполноту списка; в каждой волости пропущено 2, 3 и более кишлаков. Теперь вопрос, кто берет подать с этих непомеченных кишлаков: бек или амлякдар?
Вернее, что оба, так как бек-то всегда узнает через расспросы о количестве поселков, а в г. Бухаре этого могут не знать.
В г. Кулябе квартируют 2 роты 5-го Бухарского батальона, во главе с «тохсуба» (полковн.). Войска поставлены также в г. Бальджуане и Кала-и-Хумбе на случай возможного осложнения внутри страны. Сомнительно, чтобы они принесли правительству существенную помощь и поддержку. Известно, что представляет из себя этот сброд совершенно недисциплинированных солдат, воинов от колыбели до могилы. Части пополняются волонтерами, сдаточными за всякие провинности, общественными батчами, вышедшими за предельный возраст. Естественно, что не для устрашения внешних врагов содержит эмир ходульное войско, наполовину состоящее из немощных стариков и безусых юношей.
Заключение
Поскольку можно видеть из опыта описания, Кулябское бекство, как и вообще Восточная Бухара, находящаяся с ним в одинаковых условиях во всех отношениях, была бы цветущим уголком, если бы не было стеснительных мер, препятствующих ее экономическому развитию. Все данные природы, человеческих сил, весь запас энергии пока задавленного народа, но способного к героическому труду, - говорят в пользу этого заключения. Народ не может даже понять, кто источник его тягот, не только что думать о своем освобождении от тяжелой опеки; люди, создавшие экономический и политический гнет, не хотят уступить своих узурпированных прав велениям здравого рассудка, заботясь более о счастии единиц, чем о благосостоянии народной массы.
Можно только взирать с надеждой на будущее, когда самосознание правительства подскажет ему сделать решительный шаг, хотя с помощью других, отряхнуть прах старинного уклада от ног своих, провести жизнеспособные реформы и урегулировать взаимоотношения правящих классов к рабочей массе.
Теперь же Бухаре необходимы хорошие дороги и телеграф, о пользе которых не приходится говорить, если принять во внимание, что плоды трудовой и умственной жизни здесь передвигаются вьючным путем, когда страна может прогрессировать лишь черепашьим шагом. К тому же это необходимо и по стратегическим соображениям, если мы не хотим, чтобы воинственный клич на горах Авганистана застал нас врасплох.
Провинция Хуталль, ныне Куляб, издавна привлекала взоры народов, она и теперь не потеряла интереса, наоборот, как самобытная страна с патриархальными нравами, отошедшими у нас в область преданий, манит путешественника заглянуть и в хижину бедняка, и в хоромы бека, чтобы воочию видеть образ жизни и быт народа, имеющих много сходных черт с прошлым дореформенной Руси: с челядью, воеводами на кормлении, затворничеством и застенком.
Манит страна ученых - археологов и лингвистов своими тайнами, скрытыми в курганах и пыльных хартиях восточных историков и географов.
Геологу, обнаженные скалы, гигантские сбросы и складки дадут возможность проследить историю этой земли.
Художнику и любителю природы страна даст немало сюжетов и тихой обители с группой тополей, и величаво грозных горных пейзажей с остроконечными снежными пиками, тонущими в синеве неба.
Оканчивая настоящий очерк, я должен сказать, что мы совершенно не знаем, что такое Бухара. Люди, бывшие в этой стране, еще имеют о ней более или менее верное представление, для прочих же, не интересовавшихся прошлой и настоящей судьбой, Бухара terra incognita. Эмир, протекторат, пожалуй, «многоженство», и подарки, которые сыпались как из рога изобилия по пути следования экспресса от Бухары до Петрограда, - вот те сведения, которые имеются о стране.
Несчастный народ, который живет при таких условиях! Русские играют непривлекательную роль - попустителя, закрывшего глаза на деятельность местной администрации. Мы будем ответственны за экономический крах страны, за голод, который уже дает себя чувствовать, за то чувство злобы, которое разовьется в невежественной массе. Ей непонятны дипломатические тонкости, те руководящие принципы, которые позволяют брать все с народа, не заботясь о его благополучии ни на йоту.
Единичные личности понимают настоящее положение вещей и ведут сообразно этому двойную игру: с народом и властью извне, усыпляя внимание последней своею угодливостью и оправдывая свои действия пред первым - давлением со стороны. Такова политика власти, и она спокойно строит свое благополучие на почве будущих осложнений. Народ не любит эмира, севшего на престол благодаря ловкости дяди, заточившего своего брата с семьей в крепость, и сославшего своего благодетеля в ссылку; эмир знает, какое чувство питают к нему, но он знает также, что за его спиной русские штыки, и в то же время он являет себя пред народом угнетенной невинностью, ставя в пример своей зависимости такие затраты народных денег на затеи русских дипломатов, как дворец и железная дорога. Даже эти шаткие пункты примиряют народ со властью, и они сходятся во мнении относительно своего покровителя.
Народ потерял охоту к земледелию, благодаря поборам и неудачам, он забрасывает землю, обращаясь в пролетариат, между тем при иных условиях они были бы сытыми людьми, способными к дальнейшему прогрессу. Хотим ли мы предпринять что-нибудь решительное в Бухаре в смысле улучшения жизненного строя, хотим ли мы содействовать ее экономическому росту и прогрессивному развитию, или оставим это сделать более энергичному поколению или чуждому народу? Кроме того, ведь стоит обратить внимание на этот край как на рынок сбыта.
Будущее Бухары со скрытыми на поверхности и в недрах богатствами покажет всю ценность этого края.
Если же мы этого не хотим, то благоразумнее предоставить Бухаре полную свободу действий и тем снять с себя ответственность за будущее, обеспечив себе мир, спокойствие и приязнь народа, чем его ненависть.
_______
Настоящий опыт является случайным трудом; я не задавался мыслию осветить в возможной степени статистически-экономическое положение страны, так как вообще желание это невыполнимо по многим причинам.
Все это описание есть плод непосредственного наблюдения, довольно поверхностного свойства, так как исполнение своих прямых обязанностей (топографа) не позволяло уделить время на изучение затрагиваемого вопроса.
К сожалению, я не мог иллюстрировать описание фотографическими снимками интересных бытовых и топографических особенностей страны, могу лишь предложить вниманию желающих ознакомиться с видами Бухары, с предметами домашнего обихода и художественными работами туземцев по прекрасным фототипиям в книгах «Горная Бухара» (Липский, I-III), «Этнографический обзор Дарваза» Семенова и «Орнаменты горных таджиков Дарваза» гр. Бобринского. Книги эти касаются Восточной и Горной Бухары, для которой Дарваз, а в частности Куляб, являются прототипом во всей своей полноте.