Максимилиан Волошин. Туркестанские письма. 2. Джулек. Степь. Развалины Саурана
М. А. Волошин. Собрание сочинений в 13 (17) томах / Под общ. ред. В. П. Купченко и А. В. Лаврова. - М., 2003-2015.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6.
Среднеазиатский тигр
Я. А. ГЛОТОВУ
23 октября 1900 г. Джулек
Джулек. Берег Сыр-Дарьи. 23 октября 1900 года.
Яша! Ау!! Где ты? А я черт знает где, а именно в городе Джулеке на берегу Сыр-Дарьи. Город состоит из пяти домов, а наш домик почти на самом берегу. Перед домом летают фазаны, а заяцы выскакивают прямо из подворотни. Иногда бывает, что по главной улице города степенно проходят дикие кабаны, а не так давно по городскому парку гуляли тигры и делали глазки или, вернее, зубки проходящим киргизкам. Положим, тигр тут животное тонко образованное и основательно усвоившее себе понятие о табели о рангах, очевидно под влиянием идей обрусения. Обыкновенно он питается дикими кабанами, при отсутствии же их домашним скотом - верблюдами, если их нет, то киргизками, затем киргизами и только в крайнем случае европейцами, обязанности которых здесь исполняют русские; и не было ни одного прецедента, чтобы тигр скушал какое-нибудь должностное лицо; несмотря на то, что здешние тигры без особенного труда закидывают пойманного верблюда себе на спину и продолжают непринужденно галопировать по лесистым берегам Сыр-Дарьи. Положим, все это уже tempi passati [Прошедшие времена (ит.).], так как здесь теперь уже тигров нет - они дальше на севере около Арала. А степь очень хороша. Я полюбил ее за это время. Она вовсе не похожа <ни> на крымские степи, ни на степи Новороссии.
Полмесяца провел я верхом на лошади все время в степи и на рассвете, и днем, и вечером, и ночью, и в палящий жар, и в холод, и в дождь. Степь можно действительно понимать только верхом, точно также как и верховая езда имеет действительный свой смысл в степи. Они так же неразлучны, как готический собор с музыкой органа, и дополняют друг друга. Одно из самых сильных впечатлений это были развалины города Саурана - крепости, построенной китайцами, потом служившей киргизам, а теперь совершенно разрушенной, так что от нее остались только грандиозные остатки высоких глиняных стен из необожженного кирпича, которые вот уже три столетия разве<и>вает степной ветер. Я уехал вперед от каравана в сторону и взъехал с конем на самую вершину широкой стены. Внизу в широком четвероугольнике стен, на фундаментах разбитых домов, растет трава и видны груды синих изразцов - остатки облицовки мечетей. Впереди бесконечная красновато-бурая пустыня, чем дальше, все мутнее, все синее, и горы на горизонте. Все ровно - ни холмика, ни деревца, только фата-моргана развертывает по горизонту свои раск<р>ашенные декорации. Но теперь их мало - вечереет. Тишь полная. Слышно, как стелется по земле степной ветер… слышно, как звенит сухой «джюсан» [Степная трава. (Примеч. Волошина.)]… Слышно, как воздух свистит под крыльями пролетающей большой птицы… Под лучами заходящего солнца степь пылает красным пламенем. Все, что было днем серо, плоско и бесцветно, теперь ожило и оделось в самые яркие, ослепительные краски. От старых стен поползли густые сине-фиолетовые тени. Каждая незаметная травка, каждый крошечный кустик пустил из себя длинную отчетливую тень. Горы розовеют и синеют. Все становится ярче, ярче и начинает постепенно потухать. Степь одевается синевато-пепельным оттенком. На развалинах стены на расплавленной полосе огня, охватившей запад, отчетливо рисуется силуэт одинокого ворона…
Развалины Саурана
Да. Закаты - лучшее, что я видел в степи. Я и теперь каждый вечер хожу гулять по пустым колючим зарослям на берегу Сыр-Дарьи и смотреть закат. Ничего подобного по яркости и красоте цветов не видал я ни в Италии, ни в Греции. И особенно хороши они тут, отраженные в перламутровых водах степной красавицы Сыр-Дарьи.
Ну, а летом на Памир. Памир и Париж - это все, о чем я теперь мечтаю. Ведь только подумать о том редком счастье и так близком и возможном для меня теперь, как побывать на «Крыше Мира», пред которой самые Альпы кажутся карликами, где самые доступные проходы находятся на высоте Монблана, есть еще в русских владениях вершины, достигающие 7 верст высоты (пик Кауфмана), где лошади не выносят разреженной атмосферы, а ездят только на яках, где целые дороги проходят на грандиозной высоте по кольям, вбитым горизонтально в отвесную скалу, где перевалы приходится делать, взбираясь по ветвям арчи с одной площадки на другую. Сидючи в Ташкенте, я уже успел довольно подробно изучить карту Памира и наметать несколько маршрутов к Памирскому посту - крайнему пункту русских владений, всего на какую-нибудь сотню верст отстоящему от начала долины Кашмира. И в то же время постоянно и неотступно предо мной стоят мысли о Париже. Только теперь мои парижские впечатления начали формироваться и вставать со страшной яркостью в воображении. Я теперь так рад, что наконец кончилась моя скучная канитель с русскими университетами и юриспруденцией. Мне теперь кажется, что только теперь, т. е. не теперь, а когда я очучусь в Париже, начнется для меня настоящее истинное развитие учения, когда я буду предоставлен всецело своей воле и своему интересу, который мне послужит лучшим путеводителем в работе. Когда я по вечерам гуляю в степи, я часто с такой яркостью переношусь в Париж, что, выведенный из забытья неожиданным криком верблюда или фырканьем фазана, с шумом вылетевшего у меня из-под ног, останавливаюсь с недоумением и спрашиваю себя: как это я попал сюда? И как это, находясь в центре Азии, в том котле, где кипела всегда народная буря, выбрасывавшая свою пену до самых отдаленных стран Запада и затоплявшая своим внезапным разливом обширные низменности Восточной Европы, как это можно здесь так мечтать о Париже и с такой яркостью переноситься из этих омертвевших пустынь в кипящий котел европейской мысли? Яша! копи деньги. Непременно копи. Мы с тобой поедем за границу, поедем в Париж, понимаешь ли ты? Если я здесь скоплю много денег, а это очень вероятно, то ты у меня возьми. Жаль, что тебе нельзя будет на Памир отправиться со мной - я рассчитываю, что это обойдется из Ташкента не менее ста рублей, т. к. необходимо будет яка покупать, для перевозки юрты, теплых вещей и провизии, а без яка обойтись никак нельзя. Да и для личного передвижения он будет необходим, т. к. первое время с непривычки бывают невыносимые головные боли и страшна<я> одышка и кровотечение при каждом движении от разреженного воздуху. Что ты не пишешь ничего? мне так хочется знать что-нибудь о Москве, а я оттуда только одно письмо от Леонида Кандаурова получил. Что в университете делается? Как наши аресты отозвались? Что делает Иван Христофорович [И. Х. Озеров.] и каков он в своей семейной жизни? Видал ли ты наших новых семейных людей - Блюма и Арнольда? Что Мишель [М. П. Свободин.]? Что делается у Ляминых? Что делают и чем занимаются озерианцы [Подразумеваются студенты, группировавшиеся вокруг И. Х. Озерова.]? Что нового в литературном мире? Ведь я совершенно ничего не знаю, что делается на свете, т. к. получаю здесь только газету «Русский Туркестан», как сотрудник, даром.
До сих пор я живу, не имея ни одного документа и не имея решительно ни одной неприятности. Когда мы с Валерианом приехали в Ташкент, здешний официоз «Туркестанские ведомости» известил, что приехали «инженеры Вяземский и Волошин», и меня никто не беспокоил. А когда я собирался явиться в полицию и посоветовался с редактором «Русского Туркестана» Гейером, в свое время приговоренным к повешению по лопатинскому делу [Под лопатинским делом подразумевается «процесс 21-го»; по нему Г. А. Лопатин (возглавивший в 1884 г. «Народную волю») в июне 1887 г. был приговорен С.-Петербургским военно-окружным судом к смертной казни, которая была заменена пожизненным заключением в Шлиссельбургской крепости. Освобожден в 1905 г. См. Добрускина-Михайлова Г. Н. Лопатинский процесс. (Процесс 21-го) // Народовольцы. М., 1931. С. 202-212.], а теперь расписывающимся на официальных бумагах за вице-губернатора, то он мне сказал: «Никто у вас пашпорта не спрашивает, вы никуда и не являйтесь. А когда получится об Вас известие из Охранки, то оно должно пройти через мои руки и я Вам все устрою». Я таки остался в качестве «инженера», и даже, представь себе, ездил с именным приказом от генерал-губернатора в местный арсенал получать оружие и боевые припасы для нашей партии. Меня даже для пикантности сняли на извозчике с 12-тью берданками в объятиях. Ну разве здесь не великолепная страна? Гейер между прочим немного знает Влад<имира> Алек<сандровича> Жебунёва по Харькову и просит передать ему поклон, что ты и сделай. «Русский Туркестан» - это только что возродившаяся газета [Газета «Русский Туркестан» издавалась с 25 сентября 1898 г., не выходила затем в течение года (с 4 сентября 1899 г. по 30 сентября 1900 г.).], известная по громкому делу об убийстве ее издателя Сморгунера, застреленного полковником Сташевским. Помнишь, Короленко писал об этом в статье о дуэли [Редактор «Русского Туркестана» адвокат А. А. Сморгунер был застрелен из револьвера 4 сентября 1899 г. в канцелярии ташкентского окружного суда командиром 5-го Оренбургского казачьего полка полковником А. Д. Сташевским (пытавшимся таким образом выразить свой протест против адвокатского выступления Сморгунера с разоблачением действий казачьего сотника Н. П. Колокольцова). Разбирательству по этому делу посвящены статьи В. Г. Короленко (за подписью: Вл. Кор.) «Два убийства» (Русское Богатство. 1899. № 7 (10). Отд. II. С. 172-176) и «Суд над убийцей Сморгунера» (Там же. № 8 (11). Отд. II. С. 153-156).]. Гейер тоже тогда был ее редактором. Это удивительно симпатичный и энергичный человек, лучший знаток и исследователь края, почти один собственными руками устраивавший все переселенческое дело во всей Туркестанской области с самого начала колонизации. Поставлена ли уже новая пьеса Чехова [Подразумевается драма «Три сестры», впервые опубликованная в «Русской мысли» (1901. № 2). Ее премьера на сцене Московского Художественного театра состоялась 31 января 1901 г.]? Как она только выйдет, вышли мне, пожалуйста, ее немедленно, а деньги я тогда тебе после сейчас же за нее вышлю. А главное пиши, пиши. Потому что это черт знает что такое: до сих пор ни строчки!! Да ради Бога узнай, где теперь Пешковский? Не был ли он в Москве? Лёля [Е. С. Лямина.], может, знает его адрес - он ей ведь писал. Целую ее, Любу и Мишу. Поклон Екатер<ине> Владимир<овне> [Л. С. и М. С. Лямины, Е. В. Глотова.].
Макс Волошин.
Е. О. КИРИЕНКО-ВОЛОШИНОЙ
25 октября 1900 г. Джулек
Г. Джулек. На берегу Сыр-Дарьи. 25 октября.
Дорогая мама!
Только что я получил Ваше письмо от 5 октября, вместе с планом домика и развитием проекта покупки земли в Коктебеле.
Вероятно, в эту минуту, когда я пишу Вам, вы уже получили мое письмо - ответ на ваше предыдущее, в котором я пишу Вам о Батуме и о землях за Чорохом. Я почти уверен, что Вы соблазнитесь ими и перемените свое решение с Коктебелем на Батум; я сам с удовольствием употребил бы часть своих денег на ту же батумскую землю, но, видевши то, ни за что бы не хотел что-нибудь приобретать в Коктебеле. Валериан тоже с нетерпением ждет Вашего ответа и просит вам сообщить, что его утвердительное решение о покупке земли зависит только от постройки дороги. Если постройка будет решена, то он сейчас же напишет Снегиреву и дело весною уже будет окончено. Ему самому очень улыбается ваше соседство во всех отношениях. Мне это улыбается еще больше, и я с удовольствием прибавлю от себя к вашим 1½ тысячам еще столько же (или, если надо, и больше) из своих денег, для того чтобы только купить клочок земли там. Батум своей природой и растительностью произвел на меня совершенно ослепительное впечатление. Вы представьте себе только эту тропическую растительность в соединении со снежными горами и морем, которые дают постоянную прохладу; полное отсутствие лихорадок и полное отсутствие пыли, которое делает его в климатическом отношении местом совершенно исключительным [Волошин склонен был идеализировать климат Батума; согласно «Энциклопедическому словарю» Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона (Т. 3. СПб., 1891. С. 186), там «вследствие обилия влаги, роскошной растительности в окрестностях города, болот и сильной жары летом господствуют тяжелые формы лихорадок»; «жизненные и санитарные условия крайне плохи», «при западном ветре мутные воды р. Пороха подходят к самому берегу» и т. д.]. И притом это место пока еще дикое, не опоганенное людьми, и притом только в 10 верстах от большого портового города [Здесь речь идет уже не о Батуме (который и был портом), а о том месте за Чорохом, где Волошин мечтал приобрести землю.], почти на границе Малой Азии. Какие прогулки можно будет совершать там и близкие и дальние, и пешком и верхом и на велосипеде, потому что рядом же к северу расстилается большая равнина - дельта Риона [До устья реки Риони от Батума около 50 км.]. Нет, Вы, пожалуйста, бросьте совсем мысль о Коктебеле и купите землю там.
Сейчас мы находимся в маленьком городке Джулеке - конечном пункте наших изысканий, состоящем из 5 домов, из которых тот, в котором обитаем мы, стоит на самом берегу Сыр-Дарьи. Кругом городка бесконечные заросли саксаула и кустарника, в котором живет бесконечное количество фазанов и диких уток, так что, когда идешь, то они вылетают из-под ног в разные стороны, как кузнечики из травы жарким летом. Их так много, что они даже на двор залетают. Заячьи уши так и мелькают в густых зарослях, в которых всюду идут узкие дорожки, протоптанные дикими кабанами, которые иногда невозмутимо проходят по главной улице городка. Я теперь только понимаю старорусское выражение «и всякой дичи тут была великая сила». Тигров теперь уже тут нет, они теперь водятся только к северу около Арала, но еще несколько лет назад их видели еще и здесь и они таскали верблюдов, хватая их за шею и перекидывая себе на спину - вы себе представьте только, каков должен быть зверь, чтоб верблюжую махину стащить. Тут еще уцелела соколиная охота, т. е., вернее, ястребиная. То и дело встречаешь в степи красивые фигуры киргизов с ястребом на руке. Мы с Валерьяном участвовали раз в такой охоте. Она производится верхом. Сперва тихо едут по густым зарослям, выслеживая фазана. Ястреб, вытянув голову вперед, зорко следит своими острыми желтыми глазами. Вдруг из-под ног вырывается с фырканьем огромный фазан с длинным хвостом. Ястреб несется за ним, а охотники за ястребом. Начинается сумасшедшая скачка по бурелому и канавам. С моим Козлом (лошадь) сотворилось что<-то> совершенно необыкновенное. Он прыгал через арыки (водоснабдительные канавы), подскакивая всеми четырьмя лапами в воздух, несся сквозь сплошные чащи колючек, словом, совсем пришел в какое-то остервенение, так что удержать его не было никакой возможности, и при этом совершенно не спотыкался, что он очень любит делать на совершенно ровном месте. Ястреб убивает фазана одним ударом клюва в голову и, гордо выпрямившись, стоит на трупе убитого врага в торжественной позе победителя и с сознанием собственного достоинства поглядывает на окружающих. Ему показывают кусок сырого мяса, и он, взмахнув крыльями, плавно садится снова на руку хозяину.
Другой популярной забавой киргизов служит « драть козла». Это устраивается обыкновенно по какому-нибудь торжественному случаю, напр. свадьбы. Около юрты хозяина, который выставляет козла - т. е. тушу с отсеченной головой и ногами, собирается толпа киргизов из соседних аулов, которые для этого приезжают из-за нескольких десятков верст. Один киргиз, схватив тушу козла, мчится верхом по степи, через арыки, овраги и кустарники, а вся остальная толпа с гиком догоняет его, чтобы отнять козла. Все смешивается в невообразимой каше: люди, лошади, пы<ль> столбом. Иногда двое, схватившись обеими руками за козла, мчатся не глядя куда, пустив лошадей по воле, и валятся вместе с ними в какой-нибудь степной каньон или речку вместе с лошадьми кувырком, но сейчас же опять вскакивают, а козла в это время хватают уже другие. Теперь все киргизы на зиму перекочевывают на зимовки к Сыр-Дарье, так что вся степь пестреет то здесь, то там круглыми точками юрт и постоянно где-нибудь на горизонте встает большой столб пыли - признак, что там дерут козла. Через дня 3 мы уже отправляемся обратно в Ташкент [В обратный путь из Джулека Волошин и Вяземский отправились 4 ноября.], но по дороге должны еще сделать кое-какие работы по вариантам и задержаться еще на несколько дней в Туркестане. Я теперь исполнял и некоторые технические работы по изысканиям, напр.: «вешил», «вел пикетаж» [«Вешил» - то есть ставил вехи (знаковые шесты). Пикетаж - выбор точек на местности при нивелировании.] и т. д. Марья Николаевна [Мария Николаевна Вяземская (урожд. Изотова, 1876-1942) - жена В. О. Вяземского (с 1897 г.).], по соображениям Валериана, должна прибыть в Ташкент так уже к 20 ноябрю, следовательно, выехать из Севастополя около 12 ноября.
Что меня очень поражает и удивляет в здешнем краю - это местные чиновники и чины полиции, как разные уездные начальники, пристава и др. официальные лица, с которыми нам теперь постоянно приходится сталкиваться. Это совершенно другой тип, чем русские, соответствующие чиновники. Они гораздо интеллигентнее, либеральнее и гораздо менее «чиновники», чем в России. По тому, что я видел в Баку и в Закаспийской области, я ожидая найти тут поголовное избиение туземцев и вообще весь тип покорителя, обрусителя, т. е. «ташкентца». Но, к удивлению, здесь этого совсем не оказалось, и сколько я мог наблюдать и слышать, они умеют здесь применяться к довольно своеобразным обычаям и нравам киргизов, и некоторые не только не применяют ни кулачной, ни нагаечной расправы, но и энергично восстают против этого, так что в этом отношении являются много культурнее разных инженеров изыскателей, которых я видел в Ташкенте и которые уверяли, что «с этим народом нельзя иначе». А здешние степные администраторы даже с некоторой похвалой говорили о том, что если ударить киргиза, то он сам немедленно даст сдачи.
Самый Ташкент действительно прелестный городок, и в нем бесконечное количество воды. Это, собственно, не речки, а «арыки», т. е. оросительные канавы, которые отличаются от крымских речек тем, что в них всегда очень много воды, т<ак> что в Ташкенте по каждой стороне улицы оказывается по одной речке довольно широкой и глубокой, так что через них везде сделаны мостики, текущей между рядами деревьев. Недостаток Ташкента - это лихорадки, которых особенно много летом. По пространству он довольно-таки велик, особенно азиатская часть. Замечательно то, что когда к нему подъезжаешь, то до тех пор пока не выедешь на улицу, - города совершенно не видишь, а видишь впереди только один лес.
От бабушки я недавно получил письмо, в ответ на мое поздравление 17 сент. [Поздравление - с днем рождения; Н. Г. Глазер родилась 15 сентября. Это письмо Волошина, так же как и ответное, не сохранилось.], отправленное из Ташкента, и сейчас же ей ответил. Лёле я действительно должен остался [Только мне почему-то кажется, что я должен всего за 5 дней, а не за две недели. Я уехал, кажется, 20 мая, а когда поселился, не помню. Но не было доплачено только за дни свыше месяца, по предложению Лёли.] и совершенно упустил это из виду за всеми происшествиями последних месяцев [Здесь идет речь о Е. С. Ляминой: Волошин поселился у нее в Москве в Гранатном переулке, вернувшись из Европы, около 16 января 1900 г. и жил там до нового отъезда в Европу 26 мая.]. Так что Вы, пожалуйста, отдайте ей за меня, потому что я смогу послать, когда буду в Ташкенте, а тогда до получения пройдет месяца 1½. Валериан все хочет написать Вам сам о Батуме, но его так теребят все время, что он никак не может улучить минуту. До свиданья. Давайте лучше в Батуме землю покупать.
Макс. Волошин.
Е. О. КИРИЕНКО-ВОЛОШИНОЙ
3 ноября 1900 г. Джулек
Дорогая мама, сегодня конец нашего пребывания в Джулеке, которое продолжается уже более двух недель. Завтра мы с Валерьяном выезжаем обратно по направлению к Туркестану, где будем, вероятно, недели через полторы, так как предстоит еще работа по дороге с вариантами изысканий.
Марья Николаевна вчера уже приехала в Севастополь, о чем мы получили телеграмму, и скоро отправится уже сюда. Ее отъезд зависит только от окончания наших работ. Мне будет вручен билет для бесплатного проезда по Закаспийской ж. дороге, как «агенту по изысканиям», и я отправлюсь ее встречать в Баку, а если не успею, то в Красноводск, а Валериан, верно, выедет навстречу позже. Так как сейчас после окончания работ в степи у меня никакого определенного дела не будет, то я отправлюсь со своим бесплатным билетом путешествовать по Средней Азии: в Мерв, Бухару, Самарканд, а если билет будет иметь силу и в другую сторону Закаспийской дороги, то поеду в Маргелан и Андижан. Там пока еще везде прекрасная погода и тепло. Положим, у нас тоже не холодно, но все время пасмурно и изредка моросит дождик, что, положим, для этих краев и для этого времени большая редкость, т<ак> как дожди обыкновенно начинаются позже.
Если будет хорошая погода и времени достаточно, то, пожалуй, сделаю из Андижана маленькую экскурсию в Алайские горы, отделяющие Фергану от Памира. Если это удастся, то я куплю себе для путешествия лошадь. Тут киргизские лошади, очень маленькие, крепкие, выносливые и питающиеся одним бурьяном, стоят по 15-20 р., причем их всегда можно продать за ту же цену. Это будет гораздо выгоднее, чем идти пешком верст 200.
Сегодня почтовый день, и я жду от Вас сегодня ответа на мое первое письмо о Батуме. При благоприятных обстоятельствах он должен прийти сегодня, и Валериан и я ждем его с понятным нетерпением. Положим, я почти и не сомневаюсь в Вашем утвердительном ответе. Если бы вы сами видели Батум и его окрестности во всей их красоте, то и раздумывать бы не стали, и, по-моему, если где-нибудь стоит иметь уголок, то только в таком месте, как Батум. В Коктебеле у меня никогда не являлось желание иметь «свой домик», но тут оно явилось невольно. И подумайте, как благоприятно обстоятельства складываются. Последнее Ваше письмо, которое я получил, была открытка от 14 октября, сколько я мог разобрать по штемпелю [Эта открытка, отправленная из Феодосии 14 октября и полученная в Ташкенте 22 октября 1900 г. (данные почтовых штемпелей), была переслана в Туркестан; в ней Е. О. сообщала: «Писем от тебя давно не получала, последнее было от 20 сентября» (ИРЛИ, ф. 562, оп. 3, ед. хр. 647, л. 49).]. Посмотрим, что принесет с собою сегодняшняя ташкентская почта.
Раздумывая о Париже и о том, как я туда поеду, я думая не раз о выборе наиболее интересного маршрута, и мне приходило в голову, не отправиться ли мне пешком через Памир и Гималаи в Индию и оттуда через Суэцкий канал. Это совсем не так далеко. Английская граница на Памире проходит всего в какой-нибудь сотне верст от русского памирского поста, а оттуда совсем близко до Кашмирской долины, которая, кажется, соединена с Бомбеем железнодорожной сетью. Если это возможно сделать рублей на полтораста, то это будет очень соблазнительно. А на 150 р., мне кажется, это можно, т. к. пешеходное путешествие через Памир (насколько оно возможно, я узнаю будущим летом) будет стоить пустяки, а путь морской от Бомбея до Порт-Саида стоит в ІII-м классе рублей 80 на пассажирском пароходе, а на каком-нибудь купеческом судне, значит, рублей 40. А от Порт-Саида до Марселя можно добраться рублей за 20-30.
А из Охранки [Охранное отделение (до 1903 г. - «Отделение по охранению общественной безопасности и порядка») - местные органы полицейского сыска царской России, подчиненные Департаменту полиции. В Москве Охранное отделение было создано в 1880 г., с 1896 по 1902 г. начальником его был жандармский полковник Сергей Васильевич Зубатов (1864-1917).] полное молчание - ни документов, ни предписаний, ни приговора, ни запроса. Это меня очень интригует. Главное, полная неизвестность того, сколько времени придется находиться здесь в Средней Азии и насколько надо торопиться с осмотром ее. Скоро ли Вы собираетесь в Москву?
Пока я заканчиваю письмо. Если же от Вас получу сегодня что-нибудь с почтой, то еще припишу.
Отправляю это письмо без приписки. Т<ак> как нужно его отправить с той же ташкентской почтой, которая должна мне привезти ваше письмо. Ведь письма отсюда идуг не через Ташкент, а через Оренбург.
Макс.
3 ноября 1900 года. Джулек.
А. М. ПЕТРОВОЙ
3 ноября 1900 г. Джулек
Снова наступили лунные ночи. Бродя по вечерам на берегу Сыр-Дарьи, около которой стоит маленький домик, в котором я живу уже полмесяца, и глядя, как вспыхивали искорки месяца на холодной стальной поверхности реки, я думал все о том, где я видел полнолуние в течение этого года.
Когда я постарался припомнить себе ряд пейзажей, залитых светом полной луны, то разнообразие получилось изумительное. Месяц тому назад я бродил по пустынным улицам Ташкента между бесконечными аллеями тополей, облитых ярким лунным светом. Светло было как днем. Улицы казались очень широкими. Тихо журчали по краям улиц многоводные «арыки». А сквозь освещенные окна одноэтажных домов было видно, как обыватели играют в карты. И где только было освещенное окно, там непременно за ним виднелся зеленый стол. Это было в сентябре.
Во время полнолуния в августе я сидел в Москве в Басманной части. Самой луны не было видно, но противуположная стена пожарной части, видимый край каланчи и кусочек сада были ярко освещены. Видно было также сквозь железную решетку, как на мощеный двор падает черная резкая тень тюремного здания. Какой контраст с предшествующим полнолунием, когда я сидел на окне четвертого этажа Пантелеймоновского подворья в Константинополе и внизу под моими ногами развертывался Золотой Рог, а за ним, как в фантастическом сне «1001 ночи», вставали силуэты дворцов, мечетей и минаретов С<т>амбула, одетые лунной дымкой, легкие, почти прозрачные, нереальные. Ясно можно было отличить купол Софии, мраморные минареты Ахмеде с двумя легкими перехватами и тот плоский мысок, отделяющий Золотой Рог от Босфора, от которого отчаливает обыкновенно лодка, в которой находятся «мешки», сбрасываемые в Босфор. За мыском чуть белела башня Леандра. Во всей картине, несмотря на ее красоту, было что-то страшное, зловещее.
Потом мне вспоминается вид Рима, освещенного луной, с виллы Ланте, находящейся на Яникуле, о котором я Вам тогда писал, и Piazza di Senioria во Флоренции со своими мраморами и суровым Palazzo Vecchio. Еще раньше - в мае - лунная ночь под ледниками у Гох-Иоха, в маленьком доме, наполовину засыпанном снежными сугробами. Из окна виднели заиндевелые, запачканные, мерзлые морды трех ледников, спускающихся в широкую котловину. И снега, бесконечные снега, сиявшие при луне. За месяцы пребывания в Москве я не могу припомнить ни одной ночи, но в январе мне вспоминается ярко один уголок Берлина, куда я любил ходить по ночам. Это за Тиргартеном. По берегу Шпре к Шарлоттенбургу идет узкая дорожка для пешеходов, закрытая густыми деревьями. Тут было всегда безлюдно и тихо. Под ногами дальних прохожих скрипел снег. Шпре текла холодная, блестящая, но не замерзшая. На противуположной стороне, залитые лунным светом, поднимались грандиозные здания каких-то складов. Издали доносился грохот поездов, свистки паровозов; мелькали красные огни поездов окружной дороги, перелетавших поминутно через Шпре по недалекому мосту. Но здесь было все-таки как-то сравнительно тихо и хорошо.
И после всего этого пустыни Средней Азии, берега Сыр-Дарьи, городок Джулек, в котором я уже сижу полмесяца. Поэт превратился в «техника»; юрист в начальника каравана из 20 верблюдов; а «государственный преступник» в «инженера» [В «Справочном указателе» газеты «Туркестанские ведомости» за 21 сентября 1900 г. Волошин был назван среди прибывших в город инженеров.], которому местная администрация оказывает всякое содействие. В общем, я, конечно, всем очень доволен. Доволен и степью, и Сыр-Дарьей, и великолепными закатами над нею, подобных которым я не видал и в Италии; доволен развалинами старых городов, на которые я натыкался в пустыне, и снеговыми горами на горизонте, и предстоящим путешествием на Памир.
Недели через две я вернусь в Ташкент и поеду странствовать по Закаспийской дороге. Я получу бесплатный билет для разъездов и тогда, верно, загляну и в Асхабад к Адриану, посмотрю и Бухару, и Мерв, и Самарканд, а может отправлюсь и в Ферганскую область. Спешу закончить письмо, чтобы сдать его на почту, которая сейчас будет. Все подробности обо мне вы, верно, знаете от мамы, поэтому не буду повторяться. А напишу подробнее из Ташкента, а пока буду ждать Вашего ответа по адресу: «Ташкент. Начальнику ІІІ-ей партии по изысканиям Оренбург-Ташкентской ж. д. Валериану Орестовичу Вяземскому для Макса».
Поклон Михаилу Митрофан. и Нине Алексан. [М. М. и Н. А. Петровы.], и всем знакомым.
Макс.
3 ноября. Джулек.
Е. О. КИРИЕНКО-ВОЛОШИНОЙ
12 ноября 1900 г.
12 ноября 1900.
Милая мама! Ваше письмо от 18 октября застало меня в степи под Туркестаном. Мы с Валерианом было уже обрадовались, думая, что в нем ответ относительно Батума, которого мы оба ждем с громадным нетерпением, и он едва ли даже не больше, чем я. Но оказывается, что вы и до сих пор еще его не получили. Ужасно долго идут письма. В настоящую минуту я сижу на почтовой станции между Туркестаном и Джулеком [По-видимому, здесь описка; подразумевается: «между Туркестаном и Ташкентом» (ср. ниже сообщение о возвращении в Туркестан 10 ноября).] и жду лошадей, а Валериан уехал вперед. Работы в поле наконец кончились, и мы возвращаемся в Ташкент. Да и давно пора. Теперь и холодно и дожди идут и снег даже. Нам надо было сделать на возвратном пути разные варианты, и мы торопились адски. Я не был уже начальником каравана, т. к. караван прямо из Джулека был отправлен в Туркестан, а исполнял обязанности техника - был «пикетажистом», т. е. разбивал намеченную линию на пикеты (пространство в 50 сажен) и делал глазомерную съемку. Утром вся степь бывала покрыта инеем, иногда за ночь выпадал сплошной белый покров, который исчезал к полудню, раз был и довольно сильный снежный буран, который нас застал в степи на работе, но тем не менее мы сделали 82 вер. в 5 дней, т. е. по 16½ верст в день, тогда как средний успех изысканий обыкновенно считается 3½ вер. в день.
Наконец 10 ноября мы вернулись в Туркестан. Даже как-то жалко было расстаться со светлой просторной красивой юртой, так напоминающей римский Пантеон, и променять ее на маленькие тесные комнатки почтовых станций и заменить верховых лошадей почтовым экипажем. Положим, что наш экипаж, в котором мы едем теперь, очень удобен и покоен. В нем мы и спим по ночам, закрывшись шубами и кошмами, и почти и не чувствуем тряски. Но это специальный экипаж, высланный по особому распоряжению почтосодержателем из Ташкента для таких знатных путешественников, а обыкновенно туг приходится довольствоваться удивительными инквизиционными инструментами « трешпанками». Даже в созвучии тут есть что-то общее с треххвосткой. Мне пришлось проехать в трешпанке всего 30 верст, но я никогда в жизни не испытывая ничего более ужасного. Прежде всего это экипаж абсолютно неупругий, не обладающий даже миллионной долей рессорности. Каждый толчок он возводит в кубическую степень, причем даже неисправность дороги и быстрота езды особенной роли не играют. Даже когда лошади шагом идут, что тут делают очень многие почтовые лошади, то кажется, что трясет еще больше. При быстроте и ухабах все сливается в какое-то одно общее ошеломляющее целое, а тут каждый толчок приобретает свою индивидуальность и особенную энергию.
В верховой езде я сделал, кажется, значительные успехи. Мне случалось проезжать верхом до 50-ти верст без особенного утомления, а последние 30 верст, от конца нашей работы до Туркестана, я сделал на таком бешеном жеребце, на котором я бы раньше не только не усидел, но и не в состоянии был бы и сесть на него. Мне его предложил из любезности один киргиз, и как я только на него взгромоздился, он меня с первого же абцуга [Abzug (нем.) - отъезд; здесь в смысле: с первого шага.] понес в карьер, так что я только версты через 4 смог с ним справиться. И так всю дорогу он выплясывая подо мной самые необыкновенные штуки.
В Ташкенте, если не будет особенных задержек, мы будем 15-го. Странно как здесь меняются представления о расстояниях. Эти полтысячи верст, которые отделяют Джулек от Ташкента и которые надо делать на лошадях, кажутся такими маленькими. А ведь это представить себе только по сравнению с расстояниями в Западн. Европе.
Из Ташкента я прямо выеду в Красноводск встречать Марью Николаевну, т<ак> что, по всем вероятиям, буду Вам снова посылать только открытки вплоть до обратного возвращения в Ташкент.
Макс Волошин.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Еще о поэтах:
• М. В. Дандевиль. А. Н. Плещеев в форте Перовском (по неизданным письмам);
• А. И. Макшеев. Путешествия по Киргизским степям и Туркестанскому краю [Т. Г. Шевченко];
• Н. Д. Новицкий. На Сырдарье у ротного командира [Т. Г. Шевченко].
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6.
Среднеазиатский тигр
Я. А. ГЛОТОВУ
23 октября 1900 г. Джулек
Джулек. Берег Сыр-Дарьи. 23 октября 1900 года.
Яша! Ау!! Где ты? А я черт знает где, а именно в городе Джулеке на берегу Сыр-Дарьи. Город состоит из пяти домов, а наш домик почти на самом берегу. Перед домом летают фазаны, а заяцы выскакивают прямо из подворотни. Иногда бывает, что по главной улице города степенно проходят дикие кабаны, а не так давно по городскому парку гуляли тигры и делали глазки или, вернее, зубки проходящим киргизкам. Положим, тигр тут животное тонко образованное и основательно усвоившее себе понятие о табели о рангах, очевидно под влиянием идей обрусения. Обыкновенно он питается дикими кабанами, при отсутствии же их домашним скотом - верблюдами, если их нет, то киргизками, затем киргизами и только в крайнем случае европейцами, обязанности которых здесь исполняют русские; и не было ни одного прецедента, чтобы тигр скушал какое-нибудь должностное лицо; несмотря на то, что здешние тигры без особенного труда закидывают пойманного верблюда себе на спину и продолжают непринужденно галопировать по лесистым берегам Сыр-Дарьи. Положим, все это уже tempi passati [Прошедшие времена (ит.).], так как здесь теперь уже тигров нет - они дальше на севере около Арала. А степь очень хороша. Я полюбил ее за это время. Она вовсе не похожа <ни> на крымские степи, ни на степи Новороссии.
Полмесяца провел я верхом на лошади все время в степи и на рассвете, и днем, и вечером, и ночью, и в палящий жар, и в холод, и в дождь. Степь можно действительно понимать только верхом, точно также как и верховая езда имеет действительный свой смысл в степи. Они так же неразлучны, как готический собор с музыкой органа, и дополняют друг друга. Одно из самых сильных впечатлений это были развалины города Саурана - крепости, построенной китайцами, потом служившей киргизам, а теперь совершенно разрушенной, так что от нее остались только грандиозные остатки высоких глиняных стен из необожженного кирпича, которые вот уже три столетия разве<и>вает степной ветер. Я уехал вперед от каравана в сторону и взъехал с конем на самую вершину широкой стены. Внизу в широком четвероугольнике стен, на фундаментах разбитых домов, растет трава и видны груды синих изразцов - остатки облицовки мечетей. Впереди бесконечная красновато-бурая пустыня, чем дальше, все мутнее, все синее, и горы на горизонте. Все ровно - ни холмика, ни деревца, только фата-моргана развертывает по горизонту свои раск<р>ашенные декорации. Но теперь их мало - вечереет. Тишь полная. Слышно, как стелется по земле степной ветер… слышно, как звенит сухой «джюсан» [Степная трава. (Примеч. Волошина.)]… Слышно, как воздух свистит под крыльями пролетающей большой птицы… Под лучами заходящего солнца степь пылает красным пламенем. Все, что было днем серо, плоско и бесцветно, теперь ожило и оделось в самые яркие, ослепительные краски. От старых стен поползли густые сине-фиолетовые тени. Каждая незаметная травка, каждый крошечный кустик пустил из себя длинную отчетливую тень. Горы розовеют и синеют. Все становится ярче, ярче и начинает постепенно потухать. Степь одевается синевато-пепельным оттенком. На развалинах стены на расплавленной полосе огня, охватившей запад, отчетливо рисуется силуэт одинокого ворона…
Развалины Саурана
Да. Закаты - лучшее, что я видел в степи. Я и теперь каждый вечер хожу гулять по пустым колючим зарослям на берегу Сыр-Дарьи и смотреть закат. Ничего подобного по яркости и красоте цветов не видал я ни в Италии, ни в Греции. И особенно хороши они тут, отраженные в перламутровых водах степной красавицы Сыр-Дарьи.
Ну, а летом на Памир. Памир и Париж - это все, о чем я теперь мечтаю. Ведь только подумать о том редком счастье и так близком и возможном для меня теперь, как побывать на «Крыше Мира», пред которой самые Альпы кажутся карликами, где самые доступные проходы находятся на высоте Монблана, есть еще в русских владениях вершины, достигающие 7 верст высоты (пик Кауфмана), где лошади не выносят разреженной атмосферы, а ездят только на яках, где целые дороги проходят на грандиозной высоте по кольям, вбитым горизонтально в отвесную скалу, где перевалы приходится делать, взбираясь по ветвям арчи с одной площадки на другую. Сидючи в Ташкенте, я уже успел довольно подробно изучить карту Памира и наметать несколько маршрутов к Памирскому посту - крайнему пункту русских владений, всего на какую-нибудь сотню верст отстоящему от начала долины Кашмира. И в то же время постоянно и неотступно предо мной стоят мысли о Париже. Только теперь мои парижские впечатления начали формироваться и вставать со страшной яркостью в воображении. Я теперь так рад, что наконец кончилась моя скучная канитель с русскими университетами и юриспруденцией. Мне теперь кажется, что только теперь, т. е. не теперь, а когда я очучусь в Париже, начнется для меня настоящее истинное развитие учения, когда я буду предоставлен всецело своей воле и своему интересу, который мне послужит лучшим путеводителем в работе. Когда я по вечерам гуляю в степи, я часто с такой яркостью переношусь в Париж, что, выведенный из забытья неожиданным криком верблюда или фырканьем фазана, с шумом вылетевшего у меня из-под ног, останавливаюсь с недоумением и спрашиваю себя: как это я попал сюда? И как это, находясь в центре Азии, в том котле, где кипела всегда народная буря, выбрасывавшая свою пену до самых отдаленных стран Запада и затоплявшая своим внезапным разливом обширные низменности Восточной Европы, как это можно здесь так мечтать о Париже и с такой яркостью переноситься из этих омертвевших пустынь в кипящий котел европейской мысли? Яша! копи деньги. Непременно копи. Мы с тобой поедем за границу, поедем в Париж, понимаешь ли ты? Если я здесь скоплю много денег, а это очень вероятно, то ты у меня возьми. Жаль, что тебе нельзя будет на Памир отправиться со мной - я рассчитываю, что это обойдется из Ташкента не менее ста рублей, т. к. необходимо будет яка покупать, для перевозки юрты, теплых вещей и провизии, а без яка обойтись никак нельзя. Да и для личного передвижения он будет необходим, т. к. первое время с непривычки бывают невыносимые головные боли и страшна<я> одышка и кровотечение при каждом движении от разреженного воздуху. Что ты не пишешь ничего? мне так хочется знать что-нибудь о Москве, а я оттуда только одно письмо от Леонида Кандаурова получил. Что в университете делается? Как наши аресты отозвались? Что делает Иван Христофорович [И. Х. Озеров.] и каков он в своей семейной жизни? Видал ли ты наших новых семейных людей - Блюма и Арнольда? Что Мишель [М. П. Свободин.]? Что делается у Ляминых? Что делают и чем занимаются озерианцы [Подразумеваются студенты, группировавшиеся вокруг И. Х. Озерова.]? Что нового в литературном мире? Ведь я совершенно ничего не знаю, что делается на свете, т. к. получаю здесь только газету «Русский Туркестан», как сотрудник, даром.
До сих пор я живу, не имея ни одного документа и не имея решительно ни одной неприятности. Когда мы с Валерианом приехали в Ташкент, здешний официоз «Туркестанские ведомости» известил, что приехали «инженеры Вяземский и Волошин», и меня никто не беспокоил. А когда я собирался явиться в полицию и посоветовался с редактором «Русского Туркестана» Гейером, в свое время приговоренным к повешению по лопатинскому делу [Под лопатинским делом подразумевается «процесс 21-го»; по нему Г. А. Лопатин (возглавивший в 1884 г. «Народную волю») в июне 1887 г. был приговорен С.-Петербургским военно-окружным судом к смертной казни, которая была заменена пожизненным заключением в Шлиссельбургской крепости. Освобожден в 1905 г. См. Добрускина-Михайлова Г. Н. Лопатинский процесс. (Процесс 21-го) // Народовольцы. М., 1931. С. 202-212.], а теперь расписывающимся на официальных бумагах за вице-губернатора, то он мне сказал: «Никто у вас пашпорта не спрашивает, вы никуда и не являйтесь. А когда получится об Вас известие из Охранки, то оно должно пройти через мои руки и я Вам все устрою». Я таки остался в качестве «инженера», и даже, представь себе, ездил с именным приказом от генерал-губернатора в местный арсенал получать оружие и боевые припасы для нашей партии. Меня даже для пикантности сняли на извозчике с 12-тью берданками в объятиях. Ну разве здесь не великолепная страна? Гейер между прочим немного знает Влад<имира> Алек<сандровича> Жебунёва по Харькову и просит передать ему поклон, что ты и сделай. «Русский Туркестан» - это только что возродившаяся газета [Газета «Русский Туркестан» издавалась с 25 сентября 1898 г., не выходила затем в течение года (с 4 сентября 1899 г. по 30 сентября 1900 г.).], известная по громкому делу об убийстве ее издателя Сморгунера, застреленного полковником Сташевским. Помнишь, Короленко писал об этом в статье о дуэли [Редактор «Русского Туркестана» адвокат А. А. Сморгунер был застрелен из револьвера 4 сентября 1899 г. в канцелярии ташкентского окружного суда командиром 5-го Оренбургского казачьего полка полковником А. Д. Сташевским (пытавшимся таким образом выразить свой протест против адвокатского выступления Сморгунера с разоблачением действий казачьего сотника Н. П. Колокольцова). Разбирательству по этому делу посвящены статьи В. Г. Короленко (за подписью: Вл. Кор.) «Два убийства» (Русское Богатство. 1899. № 7 (10). Отд. II. С. 172-176) и «Суд над убийцей Сморгунера» (Там же. № 8 (11). Отд. II. С. 153-156).]. Гейер тоже тогда был ее редактором. Это удивительно симпатичный и энергичный человек, лучший знаток и исследователь края, почти один собственными руками устраивавший все переселенческое дело во всей Туркестанской области с самого начала колонизации. Поставлена ли уже новая пьеса Чехова [Подразумевается драма «Три сестры», впервые опубликованная в «Русской мысли» (1901. № 2). Ее премьера на сцене Московского Художественного театра состоялась 31 января 1901 г.]? Как она только выйдет, вышли мне, пожалуйста, ее немедленно, а деньги я тогда тебе после сейчас же за нее вышлю. А главное пиши, пиши. Потому что это черт знает что такое: до сих пор ни строчки!! Да ради Бога узнай, где теперь Пешковский? Не был ли он в Москве? Лёля [Е. С. Лямина.], может, знает его адрес - он ей ведь писал. Целую ее, Любу и Мишу. Поклон Екатер<ине> Владимир<овне> [Л. С. и М. С. Лямины, Е. В. Глотова.].
Макс Волошин.
Е. О. КИРИЕНКО-ВОЛОШИНОЙ
25 октября 1900 г. Джулек
Г. Джулек. На берегу Сыр-Дарьи. 25 октября.
Дорогая мама!
Только что я получил Ваше письмо от 5 октября, вместе с планом домика и развитием проекта покупки земли в Коктебеле.
Вероятно, в эту минуту, когда я пишу Вам, вы уже получили мое письмо - ответ на ваше предыдущее, в котором я пишу Вам о Батуме и о землях за Чорохом. Я почти уверен, что Вы соблазнитесь ими и перемените свое решение с Коктебелем на Батум; я сам с удовольствием употребил бы часть своих денег на ту же батумскую землю, но, видевши то, ни за что бы не хотел что-нибудь приобретать в Коктебеле. Валериан тоже с нетерпением ждет Вашего ответа и просит вам сообщить, что его утвердительное решение о покупке земли зависит только от постройки дороги. Если постройка будет решена, то он сейчас же напишет Снегиреву и дело весною уже будет окончено. Ему самому очень улыбается ваше соседство во всех отношениях. Мне это улыбается еще больше, и я с удовольствием прибавлю от себя к вашим 1½ тысячам еще столько же (или, если надо, и больше) из своих денег, для того чтобы только купить клочок земли там. Батум своей природой и растительностью произвел на меня совершенно ослепительное впечатление. Вы представьте себе только эту тропическую растительность в соединении со снежными горами и морем, которые дают постоянную прохладу; полное отсутствие лихорадок и полное отсутствие пыли, которое делает его в климатическом отношении местом совершенно исключительным [Волошин склонен был идеализировать климат Батума; согласно «Энциклопедическому словарю» Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона (Т. 3. СПб., 1891. С. 186), там «вследствие обилия влаги, роскошной растительности в окрестностях города, болот и сильной жары летом господствуют тяжелые формы лихорадок»; «жизненные и санитарные условия крайне плохи», «при западном ветре мутные воды р. Пороха подходят к самому берегу» и т. д.]. И притом это место пока еще дикое, не опоганенное людьми, и притом только в 10 верстах от большого портового города [Здесь речь идет уже не о Батуме (который и был портом), а о том месте за Чорохом, где Волошин мечтал приобрести землю.], почти на границе Малой Азии. Какие прогулки можно будет совершать там и близкие и дальние, и пешком и верхом и на велосипеде, потому что рядом же к северу расстилается большая равнина - дельта Риона [До устья реки Риони от Батума около 50 км.]. Нет, Вы, пожалуйста, бросьте совсем мысль о Коктебеле и купите землю там.
Сейчас мы находимся в маленьком городке Джулеке - конечном пункте наших изысканий, состоящем из 5 домов, из которых тот, в котором обитаем мы, стоит на самом берегу Сыр-Дарьи. Кругом городка бесконечные заросли саксаула и кустарника, в котором живет бесконечное количество фазанов и диких уток, так что, когда идешь, то они вылетают из-под ног в разные стороны, как кузнечики из травы жарким летом. Их так много, что они даже на двор залетают. Заячьи уши так и мелькают в густых зарослях, в которых всюду идут узкие дорожки, протоптанные дикими кабанами, которые иногда невозмутимо проходят по главной улице городка. Я теперь только понимаю старорусское выражение «и всякой дичи тут была великая сила». Тигров теперь уже тут нет, они теперь водятся только к северу около Арала, но еще несколько лет назад их видели еще и здесь и они таскали верблюдов, хватая их за шею и перекидывая себе на спину - вы себе представьте только, каков должен быть зверь, чтоб верблюжую махину стащить. Тут еще уцелела соколиная охота, т. е., вернее, ястребиная. То и дело встречаешь в степи красивые фигуры киргизов с ястребом на руке. Мы с Валерьяном участвовали раз в такой охоте. Она производится верхом. Сперва тихо едут по густым зарослям, выслеживая фазана. Ястреб, вытянув голову вперед, зорко следит своими острыми желтыми глазами. Вдруг из-под ног вырывается с фырканьем огромный фазан с длинным хвостом. Ястреб несется за ним, а охотники за ястребом. Начинается сумасшедшая скачка по бурелому и канавам. С моим Козлом (лошадь) сотворилось что<-то> совершенно необыкновенное. Он прыгал через арыки (водоснабдительные канавы), подскакивая всеми четырьмя лапами в воздух, несся сквозь сплошные чащи колючек, словом, совсем пришел в какое-то остервенение, так что удержать его не было никакой возможности, и при этом совершенно не спотыкался, что он очень любит делать на совершенно ровном месте. Ястреб убивает фазана одним ударом клюва в голову и, гордо выпрямившись, стоит на трупе убитого врага в торжественной позе победителя и с сознанием собственного достоинства поглядывает на окружающих. Ему показывают кусок сырого мяса, и он, взмахнув крыльями, плавно садится снова на руку хозяину.
Другой популярной забавой киргизов служит « драть козла». Это устраивается обыкновенно по какому-нибудь торжественному случаю, напр. свадьбы. Около юрты хозяина, который выставляет козла - т. е. тушу с отсеченной головой и ногами, собирается толпа киргизов из соседних аулов, которые для этого приезжают из-за нескольких десятков верст. Один киргиз, схватив тушу козла, мчится верхом по степи, через арыки, овраги и кустарники, а вся остальная толпа с гиком догоняет его, чтобы отнять козла. Все смешивается в невообразимой каше: люди, лошади, пы<ль> столбом. Иногда двое, схватившись обеими руками за козла, мчатся не глядя куда, пустив лошадей по воле, и валятся вместе с ними в какой-нибудь степной каньон или речку вместе с лошадьми кувырком, но сейчас же опять вскакивают, а козла в это время хватают уже другие. Теперь все киргизы на зиму перекочевывают на зимовки к Сыр-Дарье, так что вся степь пестреет то здесь, то там круглыми точками юрт и постоянно где-нибудь на горизонте встает большой столб пыли - признак, что там дерут козла. Через дня 3 мы уже отправляемся обратно в Ташкент [В обратный путь из Джулека Волошин и Вяземский отправились 4 ноября.], но по дороге должны еще сделать кое-какие работы по вариантам и задержаться еще на несколько дней в Туркестане. Я теперь исполнял и некоторые технические работы по изысканиям, напр.: «вешил», «вел пикетаж» [«Вешил» - то есть ставил вехи (знаковые шесты). Пикетаж - выбор точек на местности при нивелировании.] и т. д. Марья Николаевна [Мария Николаевна Вяземская (урожд. Изотова, 1876-1942) - жена В. О. Вяземского (с 1897 г.).], по соображениям Валериана, должна прибыть в Ташкент так уже к 20 ноябрю, следовательно, выехать из Севастополя около 12 ноября.
Что меня очень поражает и удивляет в здешнем краю - это местные чиновники и чины полиции, как разные уездные начальники, пристава и др. официальные лица, с которыми нам теперь постоянно приходится сталкиваться. Это совершенно другой тип, чем русские, соответствующие чиновники. Они гораздо интеллигентнее, либеральнее и гораздо менее «чиновники», чем в России. По тому, что я видел в Баку и в Закаспийской области, я ожидая найти тут поголовное избиение туземцев и вообще весь тип покорителя, обрусителя, т. е. «ташкентца». Но, к удивлению, здесь этого совсем не оказалось, и сколько я мог наблюдать и слышать, они умеют здесь применяться к довольно своеобразным обычаям и нравам киргизов, и некоторые не только не применяют ни кулачной, ни нагаечной расправы, но и энергично восстают против этого, так что в этом отношении являются много культурнее разных инженеров изыскателей, которых я видел в Ташкенте и которые уверяли, что «с этим народом нельзя иначе». А здешние степные администраторы даже с некоторой похвалой говорили о том, что если ударить киргиза, то он сам немедленно даст сдачи.
Самый Ташкент действительно прелестный городок, и в нем бесконечное количество воды. Это, собственно, не речки, а «арыки», т. е. оросительные канавы, которые отличаются от крымских речек тем, что в них всегда очень много воды, т<ак> что в Ташкенте по каждой стороне улицы оказывается по одной речке довольно широкой и глубокой, так что через них везде сделаны мостики, текущей между рядами деревьев. Недостаток Ташкента - это лихорадки, которых особенно много летом. По пространству он довольно-таки велик, особенно азиатская часть. Замечательно то, что когда к нему подъезжаешь, то до тех пор пока не выедешь на улицу, - города совершенно не видишь, а видишь впереди только один лес.
От бабушки я недавно получил письмо, в ответ на мое поздравление 17 сент. [Поздравление - с днем рождения; Н. Г. Глазер родилась 15 сентября. Это письмо Волошина, так же как и ответное, не сохранилось.], отправленное из Ташкента, и сейчас же ей ответил. Лёле я действительно должен остался [Только мне почему-то кажется, что я должен всего за 5 дней, а не за две недели. Я уехал, кажется, 20 мая, а когда поселился, не помню. Но не было доплачено только за дни свыше месяца, по предложению Лёли.] и совершенно упустил это из виду за всеми происшествиями последних месяцев [Здесь идет речь о Е. С. Ляминой: Волошин поселился у нее в Москве в Гранатном переулке, вернувшись из Европы, около 16 января 1900 г. и жил там до нового отъезда в Европу 26 мая.]. Так что Вы, пожалуйста, отдайте ей за меня, потому что я смогу послать, когда буду в Ташкенте, а тогда до получения пройдет месяца 1½. Валериан все хочет написать Вам сам о Батуме, но его так теребят все время, что он никак не может улучить минуту. До свиданья. Давайте лучше в Батуме землю покупать.
Макс. Волошин.
Е. О. КИРИЕНКО-ВОЛОШИНОЙ
3 ноября 1900 г. Джулек
Дорогая мама, сегодня конец нашего пребывания в Джулеке, которое продолжается уже более двух недель. Завтра мы с Валерьяном выезжаем обратно по направлению к Туркестану, где будем, вероятно, недели через полторы, так как предстоит еще работа по дороге с вариантами изысканий.
Марья Николаевна вчера уже приехала в Севастополь, о чем мы получили телеграмму, и скоро отправится уже сюда. Ее отъезд зависит только от окончания наших работ. Мне будет вручен билет для бесплатного проезда по Закаспийской ж. дороге, как «агенту по изысканиям», и я отправлюсь ее встречать в Баку, а если не успею, то в Красноводск, а Валериан, верно, выедет навстречу позже. Так как сейчас после окончания работ в степи у меня никакого определенного дела не будет, то я отправлюсь со своим бесплатным билетом путешествовать по Средней Азии: в Мерв, Бухару, Самарканд, а если билет будет иметь силу и в другую сторону Закаспийской дороги, то поеду в Маргелан и Андижан. Там пока еще везде прекрасная погода и тепло. Положим, у нас тоже не холодно, но все время пасмурно и изредка моросит дождик, что, положим, для этих краев и для этого времени большая редкость, т<ак> как дожди обыкновенно начинаются позже.
Если будет хорошая погода и времени достаточно, то, пожалуй, сделаю из Андижана маленькую экскурсию в Алайские горы, отделяющие Фергану от Памира. Если это удастся, то я куплю себе для путешествия лошадь. Тут киргизские лошади, очень маленькие, крепкие, выносливые и питающиеся одним бурьяном, стоят по 15-20 р., причем их всегда можно продать за ту же цену. Это будет гораздо выгоднее, чем идти пешком верст 200.
Сегодня почтовый день, и я жду от Вас сегодня ответа на мое первое письмо о Батуме. При благоприятных обстоятельствах он должен прийти сегодня, и Валериан и я ждем его с понятным нетерпением. Положим, я почти и не сомневаюсь в Вашем утвердительном ответе. Если бы вы сами видели Батум и его окрестности во всей их красоте, то и раздумывать бы не стали, и, по-моему, если где-нибудь стоит иметь уголок, то только в таком месте, как Батум. В Коктебеле у меня никогда не являлось желание иметь «свой домик», но тут оно явилось невольно. И подумайте, как благоприятно обстоятельства складываются. Последнее Ваше письмо, которое я получил, была открытка от 14 октября, сколько я мог разобрать по штемпелю [Эта открытка, отправленная из Феодосии 14 октября и полученная в Ташкенте 22 октября 1900 г. (данные почтовых штемпелей), была переслана в Туркестан; в ней Е. О. сообщала: «Писем от тебя давно не получала, последнее было от 20 сентября» (ИРЛИ, ф. 562, оп. 3, ед. хр. 647, л. 49).]. Посмотрим, что принесет с собою сегодняшняя ташкентская почта.
Раздумывая о Париже и о том, как я туда поеду, я думая не раз о выборе наиболее интересного маршрута, и мне приходило в голову, не отправиться ли мне пешком через Памир и Гималаи в Индию и оттуда через Суэцкий канал. Это совсем не так далеко. Английская граница на Памире проходит всего в какой-нибудь сотне верст от русского памирского поста, а оттуда совсем близко до Кашмирской долины, которая, кажется, соединена с Бомбеем железнодорожной сетью. Если это возможно сделать рублей на полтораста, то это будет очень соблазнительно. А на 150 р., мне кажется, это можно, т. к. пешеходное путешествие через Памир (насколько оно возможно, я узнаю будущим летом) будет стоить пустяки, а путь морской от Бомбея до Порт-Саида стоит в ІII-м классе рублей 80 на пассажирском пароходе, а на каком-нибудь купеческом судне, значит, рублей 40. А от Порт-Саида до Марселя можно добраться рублей за 20-30.
А из Охранки [Охранное отделение (до 1903 г. - «Отделение по охранению общественной безопасности и порядка») - местные органы полицейского сыска царской России, подчиненные Департаменту полиции. В Москве Охранное отделение было создано в 1880 г., с 1896 по 1902 г. начальником его был жандармский полковник Сергей Васильевич Зубатов (1864-1917).] полное молчание - ни документов, ни предписаний, ни приговора, ни запроса. Это меня очень интригует. Главное, полная неизвестность того, сколько времени придется находиться здесь в Средней Азии и насколько надо торопиться с осмотром ее. Скоро ли Вы собираетесь в Москву?
Пока я заканчиваю письмо. Если же от Вас получу сегодня что-нибудь с почтой, то еще припишу.
Отправляю это письмо без приписки. Т<ак> как нужно его отправить с той же ташкентской почтой, которая должна мне привезти ваше письмо. Ведь письма отсюда идуг не через Ташкент, а через Оренбург.
Макс.
3 ноября 1900 года. Джулек.
А. М. ПЕТРОВОЙ
3 ноября 1900 г. Джулек
Снова наступили лунные ночи. Бродя по вечерам на берегу Сыр-Дарьи, около которой стоит маленький домик, в котором я живу уже полмесяца, и глядя, как вспыхивали искорки месяца на холодной стальной поверхности реки, я думал все о том, где я видел полнолуние в течение этого года.
Когда я постарался припомнить себе ряд пейзажей, залитых светом полной луны, то разнообразие получилось изумительное. Месяц тому назад я бродил по пустынным улицам Ташкента между бесконечными аллеями тополей, облитых ярким лунным светом. Светло было как днем. Улицы казались очень широкими. Тихо журчали по краям улиц многоводные «арыки». А сквозь освещенные окна одноэтажных домов было видно, как обыватели играют в карты. И где только было освещенное окно, там непременно за ним виднелся зеленый стол. Это было в сентябре.
Во время полнолуния в августе я сидел в Москве в Басманной части. Самой луны не было видно, но противуположная стена пожарной части, видимый край каланчи и кусочек сада были ярко освещены. Видно было также сквозь железную решетку, как на мощеный двор падает черная резкая тень тюремного здания. Какой контраст с предшествующим полнолунием, когда я сидел на окне четвертого этажа Пантелеймоновского подворья в Константинополе и внизу под моими ногами развертывался Золотой Рог, а за ним, как в фантастическом сне «1001 ночи», вставали силуэты дворцов, мечетей и минаретов С<т>амбула, одетые лунной дымкой, легкие, почти прозрачные, нереальные. Ясно можно было отличить купол Софии, мраморные минареты Ахмеде с двумя легкими перехватами и тот плоский мысок, отделяющий Золотой Рог от Босфора, от которого отчаливает обыкновенно лодка, в которой находятся «мешки», сбрасываемые в Босфор. За мыском чуть белела башня Леандра. Во всей картине, несмотря на ее красоту, было что-то страшное, зловещее.
Потом мне вспоминается вид Рима, освещенного луной, с виллы Ланте, находящейся на Яникуле, о котором я Вам тогда писал, и Piazza di Senioria во Флоренции со своими мраморами и суровым Palazzo Vecchio. Еще раньше - в мае - лунная ночь под ледниками у Гох-Иоха, в маленьком доме, наполовину засыпанном снежными сугробами. Из окна виднели заиндевелые, запачканные, мерзлые морды трех ледников, спускающихся в широкую котловину. И снега, бесконечные снега, сиявшие при луне. За месяцы пребывания в Москве я не могу припомнить ни одной ночи, но в январе мне вспоминается ярко один уголок Берлина, куда я любил ходить по ночам. Это за Тиргартеном. По берегу Шпре к Шарлоттенбургу идет узкая дорожка для пешеходов, закрытая густыми деревьями. Тут было всегда безлюдно и тихо. Под ногами дальних прохожих скрипел снег. Шпре текла холодная, блестящая, но не замерзшая. На противуположной стороне, залитые лунным светом, поднимались грандиозные здания каких-то складов. Издали доносился грохот поездов, свистки паровозов; мелькали красные огни поездов окружной дороги, перелетавших поминутно через Шпре по недалекому мосту. Но здесь было все-таки как-то сравнительно тихо и хорошо.
И после всего этого пустыни Средней Азии, берега Сыр-Дарьи, городок Джулек, в котором я уже сижу полмесяца. Поэт превратился в «техника»; юрист в начальника каравана из 20 верблюдов; а «государственный преступник» в «инженера» [В «Справочном указателе» газеты «Туркестанские ведомости» за 21 сентября 1900 г. Волошин был назван среди прибывших в город инженеров.], которому местная администрация оказывает всякое содействие. В общем, я, конечно, всем очень доволен. Доволен и степью, и Сыр-Дарьей, и великолепными закатами над нею, подобных которым я не видал и в Италии; доволен развалинами старых городов, на которые я натыкался в пустыне, и снеговыми горами на горизонте, и предстоящим путешествием на Памир.
Недели через две я вернусь в Ташкент и поеду странствовать по Закаспийской дороге. Я получу бесплатный билет для разъездов и тогда, верно, загляну и в Асхабад к Адриану, посмотрю и Бухару, и Мерв, и Самарканд, а может отправлюсь и в Ферганскую область. Спешу закончить письмо, чтобы сдать его на почту, которая сейчас будет. Все подробности обо мне вы, верно, знаете от мамы, поэтому не буду повторяться. А напишу подробнее из Ташкента, а пока буду ждать Вашего ответа по адресу: «Ташкент. Начальнику ІІІ-ей партии по изысканиям Оренбург-Ташкентской ж. д. Валериану Орестовичу Вяземскому для Макса».
Поклон Михаилу Митрофан. и Нине Алексан. [М. М. и Н. А. Петровы.], и всем знакомым.
Макс.
3 ноября. Джулек.
Е. О. КИРИЕНКО-ВОЛОШИНОЙ
12 ноября 1900 г.
12 ноября 1900.
Милая мама! Ваше письмо от 18 октября застало меня в степи под Туркестаном. Мы с Валерианом было уже обрадовались, думая, что в нем ответ относительно Батума, которого мы оба ждем с громадным нетерпением, и он едва ли даже не больше, чем я. Но оказывается, что вы и до сих пор еще его не получили. Ужасно долго идут письма. В настоящую минуту я сижу на почтовой станции между Туркестаном и Джулеком [По-видимому, здесь описка; подразумевается: «между Туркестаном и Ташкентом» (ср. ниже сообщение о возвращении в Туркестан 10 ноября).] и жду лошадей, а Валериан уехал вперед. Работы в поле наконец кончились, и мы возвращаемся в Ташкент. Да и давно пора. Теперь и холодно и дожди идут и снег даже. Нам надо было сделать на возвратном пути разные варианты, и мы торопились адски. Я не был уже начальником каравана, т. к. караван прямо из Джулека был отправлен в Туркестан, а исполнял обязанности техника - был «пикетажистом», т. е. разбивал намеченную линию на пикеты (пространство в 50 сажен) и делал глазомерную съемку. Утром вся степь бывала покрыта инеем, иногда за ночь выпадал сплошной белый покров, который исчезал к полудню, раз был и довольно сильный снежный буран, который нас застал в степи на работе, но тем не менее мы сделали 82 вер. в 5 дней, т. е. по 16½ верст в день, тогда как средний успех изысканий обыкновенно считается 3½ вер. в день.
Наконец 10 ноября мы вернулись в Туркестан. Даже как-то жалко было расстаться со светлой просторной красивой юртой, так напоминающей римский Пантеон, и променять ее на маленькие тесные комнатки почтовых станций и заменить верховых лошадей почтовым экипажем. Положим, что наш экипаж, в котором мы едем теперь, очень удобен и покоен. В нем мы и спим по ночам, закрывшись шубами и кошмами, и почти и не чувствуем тряски. Но это специальный экипаж, высланный по особому распоряжению почтосодержателем из Ташкента для таких знатных путешественников, а обыкновенно туг приходится довольствоваться удивительными инквизиционными инструментами « трешпанками». Даже в созвучии тут есть что-то общее с треххвосткой. Мне пришлось проехать в трешпанке всего 30 верст, но я никогда в жизни не испытывая ничего более ужасного. Прежде всего это экипаж абсолютно неупругий, не обладающий даже миллионной долей рессорности. Каждый толчок он возводит в кубическую степень, причем даже неисправность дороги и быстрота езды особенной роли не играют. Даже когда лошади шагом идут, что тут делают очень многие почтовые лошади, то кажется, что трясет еще больше. При быстроте и ухабах все сливается в какое-то одно общее ошеломляющее целое, а тут каждый толчок приобретает свою индивидуальность и особенную энергию.
В верховой езде я сделал, кажется, значительные успехи. Мне случалось проезжать верхом до 50-ти верст без особенного утомления, а последние 30 верст, от конца нашей работы до Туркестана, я сделал на таком бешеном жеребце, на котором я бы раньше не только не усидел, но и не в состоянии был бы и сесть на него. Мне его предложил из любезности один киргиз, и как я только на него взгромоздился, он меня с первого же абцуга [Abzug (нем.) - отъезд; здесь в смысле: с первого шага.] понес в карьер, так что я только версты через 4 смог с ним справиться. И так всю дорогу он выплясывая подо мной самые необыкновенные штуки.
В Ташкенте, если не будет особенных задержек, мы будем 15-го. Странно как здесь меняются представления о расстояниях. Эти полтысячи верст, которые отделяют Джулек от Ташкента и которые надо делать на лошадях, кажутся такими маленькими. А ведь это представить себе только по сравнению с расстояниями в Западн. Европе.
Из Ташкента я прямо выеду в Красноводск встречать Марью Николаевну, т<ак> что, по всем вероятиям, буду Вам снова посылать только открытки вплоть до обратного возвращения в Ташкент.
Макс Волошин.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Еще о поэтах:
• М. В. Дандевиль. А. Н. Плещеев в форте Перовском (по неизданным письмам);
• А. И. Макшеев. Путешествия по Киргизским степям и Туркестанскому краю [Т. Г. Шевченко];
• Н. Д. Новицкий. На Сырдарье у ротного командира [Т. Г. Шевченко].