Воспоминания К.И.Скрябина. 2. Прибытие в Туркестанский край. Чимкент и Аулие-Ата
К. И. Скрябин. Моя жизнь в науке. - М.: Политиздат, 1969.
1. Юрьевский ветеринарный институт. Кавказ. Распределение в Среднюю Азию
2. Прибытие в Туркестанский край. Чимкент и Аулие-Ата
3. Аулие-Ата. Лаборатория МВД в Петрограде. Переезд в Кузьминки. Москва
4. Среднеазиатские гельминтологические экспедиции 1921 и 1926 годов
Чимкент. Вид с цитадели
Пересекли Каспийское море, промчались в окрашенных белой краской вагонах через знойную Каракумскую пустыню, амударьинский мост, Самарканд и очутились в сердце тогдашнего Туркестанского генерал-губернаторства - Ташкенте, в гостинице «Франция», на Пушкинской улице [Угол Пушкинской улицы и Куропаткинского проспекта. - rus_turk.].
Хорошее чувство переживали мы, попав в далекий экзотический край, где нам предстояло «работать, мыслить, жить». Молодость, взаимное доверие, жажда знаний и интерес к жизни, острая любознательность и вера в свои силы - все это принадлежало нам, все это украшало наше существование. Приятно волновало сознание, что начинается самостоятельная работа, которая мне представлялась многогранной, научно-интересной и общественно полезной. Мечталось о том, что здесь, в малоизученном крае, я повседневно буду натыкаться на новые факты, смогу наблюдать и изучать новые явления, сумею сочетать практическую работу с научной, буду не только врачом, но и исследователем. Профиль моей будущей специальности к тому времени еще не выкристаллизовался. Моя миссия представлялась мне так: я обязан быть прежде всего натуралистом, который все регистрирует, описывает, накапливает материал, содействуя тем самым развитию науки. Ученым, в настоящем высоком понимании этого слова, я себя не мнил. Накапливать научный материал, изучать его и описывать, а что не в силах сделать самому - передать для разработки серьезным ученым, живущим в центрах и работающим в лабораториях, служить промежуточным звеном между практикой и наукой - вот к чему я тогда стремился. И эту линию я проводил все шесть лет работы в Средней Азии.
Туркестанское генерал-губернаторство подразделялось 5 административных единиц: Закаспийскую, Самаркандскую, Сырдарьинскую, Ферганскую и Семиреченскую области и включало два среднеазиатских ханства - Хиву и Бухару.
Одновременно с этим Ташкент был главным городом Сырдарьинской области, которой, как и прочими областями Туркестанского края, управлял военный губернатор. Сырдарьинская область занимала огромную территорию: на севере она граничила с Тургайской и Семипалатинской областями, включая Казалинск, на востоке выходила за границу крупного селения Мерке, находившегося на Ташкентско-Верненском грунтовом тракте, на юге граничила с Ферганой, а на западе - с Хивинским ханством и включала в свой состав низовья Амударьи, современную Каракалпакию.
Сырдарьинская область была разбита на несколько уездов. Площадь каждого из них превышала во много раз губернии средней полосы России. И если учесть, что в каждом уезде, как правило, имелось всего лишь по одному уездному и одному пунктовому ветврачу, то картина обеспечения населения ветеринарной помощью станет достаточно ясной. В те времена Туркестанский край, в частности Сырдарьинская область и особенно Семиречье, часто страдал от чумы крупного рогатого скота. Это заставляло министерство внутренних дел периодически командировать значительное число молодых врачей в Туркестанский край «на борьбу с эпизоотиями». Под эпизоотией разумелась главным образом чума крупного рогатого скота, а потому и ветеринарные врачи, прикомандированные для этой цели, называли себя «чумогонами».
Организация ветеринарного дела в Туркестанском крае носила в то время двойственный характер. Лечебно-профилактическая работа, имевшая чрезвычайно скромный масштаб, лежала на так называемых уездных ветврачах, которые были военными и подчинялись военному губернатору. Все областные ветеринарные инспекторы в свою очередь подчинялись инспектору Туркестанского военного округа, который состоял при генерал-губернаторе.
Параллельно с военно-ветеринарной организацией при генерал-губернаторе состояло «Управление ветеринарной частью гражданского ведомства в Туркестанском крае», подчиненное непосредственно Центральному ветеринарному управлению министерства внутренних дел. Это управление, с одной стороны, ведало всеми мероприятиями по борьбе с эпизоотиями, особенно чумой крупного рогатого скота; с другой стороны, в его руках находилась вся транспортная ветеринария, ведавшая благополучием животных продуктов, направляемых по грунтовым дорогам и другим видам транспорта. Гражданская ветеринария отвечала и за промышленный скот, приводимый на базары для продажи.
Одна часть гражданских ветеринарных врачей вела оседлый образ жизни, занимая должность пунктовых врачей, с резиденцией в областных или уездных городах или крупных селениях. Другая, и притом большая часть врачей, составляла контингент «командированных по борьбе с эпизоотиями». Они вели кочевой образ жизни, меняя место жительства в зависимости от динамики эпизоотий.
В первых числах августа 1905 года я прибыл в Ташкент в распоряжение управляющего ветеринарной частью гражданского ведомства. От него я должен был получить назначение либо в какой-нибудь городок на пункт, либо в Семиречье на чуму.
Ташкент нам с Лизой очень понравился. В городе жило около 200 тысяч человек, главным образом узбеки, называвшиеся в то время сартами. Они составляли 75 процентов городского населения и жили в так называемой туземной части.
Фотографически точно описывал эту часть города один из знатоков Туркестана, Масальский, в своей книге «Туркестанский край»: «Огромное пространство, занятое туземным Ташкентом, представляет по внешнему виду массу желтовато-серых, большей частью одноэтажных глинобитных домов и построек (свыше 21 тыс. жилых домов), то тесно скученных и изрезанных лабиринтом узких немощеных улиц и проходов, то разделенных, в особенности по окраинам, обширными садами, огородами и даже полями. Узкие улицы извиваются среди глиняных стен домов без окон и заборов; на них почти нет арыков, так как все сады и насаждения скрыты за высокими стенами глиняных домов и дувалов (заборов).
Почти на каждой улице встречаются невзрачные приходские мечети с невысокими колоннами минаретов, на которых вьют гнезда аисты, заброшенные кладбища и отдельные могилы, нередко со знаменами и бунчуками, указывающими на то, что здесь похоронен святой или именитый туземец. Лишь отдельные старинные мечети, медресе и мазары особо чтимых святых выделяются своими размерами и архитектурой на этом фоне и невольно привлекают взор путешественника, утомленного прогулкой по душным и пыльным улицам туземного города. Центр города занимает обширный базар, состоящий из системы улиц (частью крытых) и рядов со множеством (4500) лавок чайных, харчевен, мастерских и караван-сараев, переполненных туземной толпой. В базарные дни улицы, ведущие к базару, и сам базар заполнялся народом, местным и пришлым, стадами овец, караванами верблюдов, всадниками и арбами до такой степени, что движение становилось крайне затруднительным. Гул толпы, крики разносчиков снеди и лакомств, возгласы нищих, завывание странствующих дервишей, рев верблюдов и ослов сливаются в гвалт, который разносится далеко во все стороны от базара. В обыкновенные дни улицы, в особенности вдали от базара, тихи и пустынны; проскрипит арба с огромным коробом самана, протрусит маленький ослик, изнемогающий под тяжестью сарта в пестром халате и огромной белой чалме; прошмыгнет, прижимаясь к стене, мрачная фигура сартянки в темно-синем халате с завешанным черной волосяной сеткой лицом, и улица вновь засыпает под палящими лучами солнца».
За глинобитными дувалами скрывалась безрадостная жизнь узбекского народа. Здесь, рождаясь и умирая, сменялось одно поколение за другим. Здесь, возле мутного арыка, изнывали под тяжестью труда и от беспросветности жизни узбекские женщины, которых адат нарядил в душную черную паранджу.
Четвертую часть населения Ташкента составляли чиновники и купцы. Жили они в более культурном, так называемом русском городе. Широкие улицы утопали в пышных деревьях, растущих вдоль арыков, в которых приятно журчала прохладная вода. Могучие пирамидальные тополя бросали огромные тени на улицы, залитые горячим солнцем.
Вокруг города расстилались безбрежные фруктовые сады, виноградники, бахчи, хлопчатниковые и люцерновые плантации.
Прожив в Ташкенте несколько хороших, светлых дней, мы с Лизой двинулись на подводе по тракту в Чимкент, куда я получил назначение.
* * *
Мы прожили в Чимкенте два года. В те времена это был уездный городок с 12 тысячами жителей. Для многих туркестанцев Чимкент был своеобразным курортом. Расположенный в живописной местности, он весь утопал в зелени, летом здесь была сравнительно умеренная температура и имелась прекрасная ключевая вода.
Через Чимкент проходил Ташкентско-Верненский тракт - крупнейшая артерия Туркестана; от города ответвлялся и второй тракт - к станции Кабул-сай Оренбурго-Ташкентской железной дороги.
Все грузы, идущие из Центральной России и Южного Туркестана в Семиречье, не могли миновать Чимкент. В городе необходимо было организовать ветеринарный пункт, так как через Чимкент проходили огромные гурты скота.
До моего приезда во всем огромном Чимкентском уезде был единственный ветеринарный врач - Ивлев; он и лечил скот, и был профилактиком, и эпизоотологом, и санитарным врачом.
Прибыв в Чимкент, я организовал ветеринарный пункт. Мы разделили обязанности. Ивлев обслуживал местное животноводство, а я - гуртовый скот, промышленный, передвигающийся по территории края.
Примерно в 10 километрах от Чимкента располагалось крупное торговое узбекское селение Сайрам. На месте Сайрама, по преданию, некогда находился старинный город Исфиджаб, развалины которого относят к X веку. Сайрам я обязан был посещать еженедельно, поскольку каждую субботу сюда приводили на базар огромные гурты крупного рогатого скота и овец для продажи и для ветеринарно-санитарного осмотра.
Приезжал я в Сайрам ранним утром к началу базара, а покидал базар последним, после окончания всех торговых сделок. Обычно я ездил туда верхом в сопровождении переводчика Уразбая и ветфельдшера Бакланова. Когда со мной на целый день уезжала Лиза, мы нанимали извозчика. В течение первых нескольких месяцев ветеринарный пункт в Сайраме не имел никакого помещения. Мы работали под открытым небом, в тени больших деревьев. Вскоре были отпущены грошовые средства для постройки на базаре каркасной будки ветеринарного надзора, с длинными коновязами для измерения температуры у животных. В этой будке мы и спасались от зноя.
Жили мы в Чимкенте в маленьком глинобитном «особняке», который стоял на перекрестке двух улиц, представлявших собой зеленые площадки, поскольку никто по ним не ездил и мало кто ходил. Платили мы за него 15 рублей в месяц. В этом домике протекала наша хотя и несложная, но все же относительно культурная жизнь. Мы были молоды, жизнерадостны, приветливы, мы любили людей; а эти качества в свою очередь, заставляли и других к нам хорошо относиться! Мы выписывали газеты, журналы, ветеринарные издания, следили за новинками литературы; каждый вечер с карандашом в руках мы от корки до корки прочитывали «Русские ведомости», подчеркивая все наиболее интересное.
Нас окружало разнокалиберное общество - весь чиновный мир Чимкентского уезда, с которым мне приходилось вступать в те или иные служебные отношения. Однако постепенно начался отсев тех, с кем мы не имели ничего общего. В результате мы стали поддерживать знакомство с небольшим, но наиболее культурным кругом чимкентских жителей. Это был молодой лесничий Трубицын, питомец Петербургского лесного института, который рассказывал много интересного о своих работах в саксаульных зарослях Кызылкумской пустыни. Это были врачи Елкин и Герценштейн, с ними мне приходилось постоянно обсуждать вопросы медицины и общей патологии; Комаров, немножко этнограф, отчасти ирригатор, с огненно-рыжей лохматой шевелюрой, вечно недовольный, мятущийся искатель. Он пользовался авторитетом среди узбеков и защищал их интересы как в судебных учреждениях, так по мере возможности и в туркестанской периодической прессе, за что слыл политически неблагонадежным.
Наши друзья любили навещать нашу маленькую семью, у нас всем было спокойно и уютно.
В 1906 году началась моя литературно-научная деятельность. Я наблюдал и собирал факты, касающиеся различных вопросов ветеринарии. «Вестник общественной ветеринарии», орган Российского ветеринарного общества, издававшийся в Петербурге под редакцией профессора Н. П. Савваитова, чутко отнесся к моим первым заметкам. Первая из них - «Дивертикул Меккеля у курицы» - появилась в № 2-3 «Вестника общественной ветеринарии» за 1907 год. Меня на первых порах чрезвычайно увлекали тератологические [Тератология - раздел медицины, изучающий отклонения от нормального строения организма.] вопросы; я весьма кустарно и примитивно «дерзал» объяснить встречавшиеся в моей практике аномалии либо явлениями атавизма, либо задержкой эмбрионального развития того или иного органа. Помню, как меня поразили случаи «волчьей пасти» и «заячьей губы» у утенка; эти явления я попытался описать по возможности детально, сопоставить эту аномалию птицы с подобными случаями у человека.
В № 1 «Вестника общественной ветеринарии» за 1908 год была опубликована моя первая гельминтологическая заметка под заглавием «Круглые глисты в мышечном желудке курицы». В ней я отметил резкое отклонение от нормы желудка курицы под влиянием одной патогенной нематоды [Нематоды - это большая группа так называемых круглых паразитических червей - гельминтов.], однако определить этого паразита я, конечно, в то время не имел возможности и из-за отсутствия литературы и незнания методики гельминтологической работы.
Так и текли дни, недели, месяцы. Я делил время между работой, статьями и семьей. Тем более что семья наша выросла. В июне 1906 года родился первенец. Мы назвали его Николаем. Теперь наш маленький домик стал нам тесен, и мы переселились в более просторный дом, принадлежавший узбеку Телебаеву. Дом этот был расположен у самого восточного края города, на пыльном Ташкентско-Верненском тракте.
С апреля 1906 года на меня была возложена организация ветеринарного надзора в селе Карабулак, находящемся в 21 версте от Чимкента. Приходилось два раза в неделю выезжать из дому на целый день и возвращаться поздним вечером.
С каким удовольствием, усталый от напряженной работы, возвращался я домой, где меня поджидала жена с малюткой на руках. Сколько радости доставлял нам наш сын, сколько волнения и огорчений приносило его малейшее недомогание.
Немало забот доставляла мне научная работа. Кроме статей по ветеринарии, меня, как натуралиста, увлекали и другие проблемы. Я собирал тлей и посылал их в Зоологический музей Академии наук для профессора Мордвилко, коллекционировал грибковые (микотические) поражения растений и направлял их в Ботанический сад в Петербург профессору Ячевскому, фотографировал некоторые степные участей, поросшие какими-либо казавшимися мне интересными растениями, и посылал их в столицу профессору Федченко.
Увлекали меня и этнографические сюжеты: я с интересом всматривался в быт узбеков и казахов, посещал базары, народные праздники, «тамашу» [Этим словом обозначались всякого рода общественные и семейные торжества.]; осматривал старинные мечети, склепы и по возможности запечатлевал все виденное на фотопластинку.
Поразил меня до чрезвычайности один эпизод в Сайраме. Упитанный казах, оказавшийся знахарем, «лечил» женщин-узбечек и казашек от бесплодия таким «методом»: казашки лежали на земле, а он перешагивал через них и каждую трижды бил нагайкой. Познакомившись с этим «сокуч» (что означает «бьющий») и выпив с ним за компанию в чайхане изрядную дозу чая, я после длительных уговоров получил согласие на фотосъемку. Соответственная статья с приложением фотоснимка была мной опубликована в «Вестнике общественной ветеринарии».
В этом отдаленном крае нам некогда было скучать, глушь нас не задавила, нам было интересно жить. Интересно потому, что увлекала работа, я видел ее плоды, видел, как она нужна обществу, увлекала творческая работа над статьями, в которых я обобщал свои наблюдения. Интересно было местное общество. Жили мы открыто, у нас бывало много народу.
Мы с Лизой полюбили этот край, нам нравилось его своеобразие и красочность. В летний вечер, когда спадала жара и я на верховой лошади возвращался домой, я любил останавливаться на возвышенности и смотреть в безбрежную степь, исчерченную узкими пыльными тропинками, расходящимися веером от Сайрама к отдаленным кишлакам. Погоняемые чабанами, двигались по пыльным тропам отары овец, тщедушные ослики тащили на себе дюжих седоков, жестикулирующих и оживленно обсуждающих результаты базарной сделки. Точь-в-точь, как это изображено на картине Верещагина.
Вот гарцует казах, на руке которого балансирует беркут, а вот верхом на коне передвигается целое семейство: он, она и ребенок разместились на общем седле и ритмически покачиваются в такт бега лошади. Вечерняя степь полна своеобразного шума: слышен скрип арб, мычание коров, крик гуртоправов, истерический плач ишаков и гортанный рев верблюдов…
Степь очаровывала меня, и я подолгу прислушивался к ее многоголосому шуму. И только тогда, когда вечерние сумерки заволакивали горизонт, я приезжал домой, где меня ждала Лиза, где я находил уют и семейное счастье.
С первых дней работы я убедился, что необходимо поднять общественный престиж ветеринарного врача. Надо было бороться с недооценкой ветеринарного дела, с непониманием значения ветеринарии в народном хозяйстве, в санитарном переустройстве труда и быта.
Мне всегда казалось, что для этого прежде всего нужно привлечь в ветеринарные институты хороших, способных людей, создать кадры, преданные своей специальности. Мне хотелось, чтобы молодежь шла в ветеринарию не по принуждению, не потому, что одному как семинаристу, а другому по каким-либо другим причинам деваться некуда, а по призванию.
Наблюдая окружающее, вспоминая терзания своих товарищей, которые после окончания средней школы не всегда сразу находили себе путь в жизнь, не всегда отчетливо представляли, какую выбрать профессию, я пришел к выводу, что нам не хватает хорошей книги, в которой кратко, но ярко были бы обрисованы объем, содержание и целевая значимость каждой профессии. Мне казалось остро необходимым, чтобы коллектив крупных специалистов приступил к созданию такой книги. Я считал, что ветеринария в таком сборнике должна быть обрисована во всей своей теоретической глубине и практической широте, что соответственная статья о ветеринарии повернет лучших представителей молодежи к этой непопулярной специальности.
Я написал статью «Вниманию оканчивающей среднюю школу молодежи», в которой поставил на обсуждение волновавший меня вопрос. Статья была опубликована во втором номере журнала «Вестник знания» за 1907 год. Идею свою я высказал и теперь не без трепета ожидал, какая же последует ответная реакция. Очередной номер «Вестника знания» я перелистывал с надеждой встретить отклик. Действительно, появились две заметки, в которых было выражено одобрение выдвинутому мною вопросу, а потом все заглохло…
Такое издание, не осуществленное в те времена было бы не поздно осуществить и сейчас, поскольку потребность в нем ощущает и наша советская молодежь.
Вторая половина 1907 года была для нас тяжелой. В июле родилась и вскоре погибла от сепсиса наша дочь Ася. После родов тяжело болела Лиза и в это время Николушка заболел энтеритом. Медицинское обслуживание в те времена было очень плохим, особенно на окраинах. Положение сына было опасным, и я вместе с ним и няней выехал в Ташкент к видному педиатру доктору Броверману.
Дорога была очень тяжелой. Мы ехали сотни верст на перекладных в жару по пыльным, раскаленным дорогам. Сын угасал на моих глазах, и о тех душевных муках, которые я переживал тогда, рассказать трудно.
В Ташкенте Николушка начал поправляться, и через некоторое время я смог уже послать Лизе успокаивающую телеграмму. Я оставил ее еще очень слабой и, как только врач разрешил, немедленно отправился с нашим первенцем и няней обратно в Чимкент.
В Чимкенте у сына вскоре произошел рецидив, и в октябре 1907 года он скончался. На чимкентском кладбище так нелепо и неожиданно выросли маленькие могилки Николая и Ксении Скрябиных…
Снова мы с Лизой остались одни, потрясенные случившимся. Чимкент потерял теперь для нас интерес и всякую значимость; ум говорил о необходимости покинуть этот город, переменить обстановку, а сердце тяготело к этой земле, где были похоронены наши дети.
Истекал срок моей работы в Туркестанском крае, и я имел право на отпуск. Мы решили побывать в Юрьеве, где жила моя мама, с которой Лиза еще не была знакома, и навестить Петербург, где работала Маруся. Кроме того, Лиза хотела побыть у своего отца в Закавказье.
Мое ветеринарное начальство, будучи заинтересовано в том, чтобы я остался в Туркестане, предложило мне штатную должность пунктового ветеринарного врача в городе Аулие-Ата Сырдарьинской области. Туркестан мы за это время успели полюбить. Поэтому приняли и второе решение: после отпуска возвратиться из России уже не в Чимкент, а в Аулие-Ата.
* * *
Итак, в октябре 1907 года едем первый раз по Оренбургско-Ташкентской дороге. Пересекаем безграничные просторы туркестанских и тургайских степей, любуемся Аральским морем и, перешагнув Мугоджарский перевал, попадаем в Россию.
Перенесенное горе сблизило нас еще больше. Мы понимали друг друга без слов и безгранично доверяли друг другу, нам казалось, что, пока мы вместе, вдвоем, нас не сломят никакие житейские невзгоды, мы сумеем их стоически пережить - лишь бы быть вместе.
В Юрьеве я с удовольствием зашел в свою альма-матер - ветеринарный институт, обошел клиники, лаборатории, повидался со своими учителями: Кундзиным, Вальдманом, Пучковским.
Простившись со своей удивительно доброй и умной мамой, которую мы все, пятеро детей, не только любили, но и глубоко уважали, мы с Лизой выехали в Петербург, к Марусе. Разве мог я предполагать, что это была моя последняя встреча с мамой?.. Ровно через год она умерла от воспаления легких в возрасте 56 лет.
Маруся жила в Петербурге, работала в Управлении по сооружению Сибирской железной дороги. Основной свой заработок она посылала в Юрьев маме. Я тоже из получаемого 100-рублевого жалованья 40 рублей посылал маме, оставляя нам на прожитие 60 рублей в месяц.
Здесь, в Петербурге, я познакомился с редактором «Вестника общественной ветеринарии» профессором Н. П. Савваитовым. Первая встреча произвела на меня исключительное впечатление: худощавый, нервный, с блеском беспокойных, глубоко запавших глаз, он сразу приковывал к себе внимание. Особенно мне понравился его фанатический «ветеринарный патриотизм». Ветеринарию он любил, ценил, за нее страдал, успехам ее радовался. Беседуя со мной, молодым провинциальным ветврачом, профессор, магистр ветеринарных наук, редактор общественного журнала проявил чуткость, такт, уважение и высказал неподдельную заинтересованность моей работой. Это было совершенно непохоже на поведение многих маститых ученых того времени. У нас установились очень хорошие взаимоотношения. Особенно они окрепли после 1914 года, когда я вернулся из заграничной научной командировки…
В Петербурге мы пробыли недолго, поскольку заканчивался срок отпуска. Побывав в музеях и театрах, взяв слово с Маруси, что она приедет погостить к нам в Туркестан, мы с Лизой в декабре 1907 года двинулись на юг, но в разных направлениях: я - в Ташкент, чтобы оттуда отправиться на работу в Аулие-Ата, а Лиза - на Кавказ.
* * *
Аулие-Ата - типичный для того времени туркестанский город, был центром торговли скотом. Как и Чимкент, стоял город на Ташкентско-Верненском тракте. До железной дороги - 360 верст. Жило тогда в Аулие-Ата 15 тысяч человек.
Аулие-Ата. Река Талас
Меня приветливо встретили будущие сослуживцы: двое санитаров и ветеринарный фельдшер Иван Иванович Анохин, человек умный, с хитрецой, вышколенный моим предшественником пунктовым ветеринарным врачом Баранским.
В начале марта с Кавказа приехала Лиза, и жизнь потекла по-старому. В Аулие-Ата мы прожили с ней 4 года. Приехал я сюда ветеринарным врачом, с уклоном в орнитопатологию и тератологию; уехал гельминтологом, интересующимся и другими разделами паразитологии. Здесь я приобрел вкус к гельминтологической науке, начал разрабатывать методику полных гельминтологических вскрытий, сделал первое свое научное открытие - установил наличие нового гельминтоза - шистозоматоза, возбудитель которого паразитирует в кровеносных сосудах крупного рогатого скота. Гельминтологические коллекции, собранные в Аулие-Ата, послужили материалом для моей будущей магистерской диссертации и явились в дальнейшем основой Центрального гельминтологического музея Всесоюзного института гельминтологии.
Здесь, в Аулие-Ата, помимо пунктового, я стал городским ветеринарным врачом, что заставило меня заниматься вопросами санитарного строительства. В результате я с удовольствием приступил к проектированию и постройке новой каменной бойни, обучал своих помощников методике осмотра мясных продуктов.
Аулие-Ата, современный город Джамбул, должен считаться местом рождения в нашей стране гельминтологической науки, которая после Великой Октябрьской революции выросла в советскую гельминтологическую школу и стала активным участником великого социалистического строительства.
…Позади нашего двора расстилалось клеверное поле, обсаженное пирамидальными тополями. На этих деревьях гнездились разнообразные птицы - от грачей и черных ворон до золотистой иволги, сюда залетали хохлатые удоды и пестрые сизоворонки. Это позволяло мне, не выходя за пределы арендованной площади, производить отстрел различных птиц. Все мои охотничьи трофеи я подвергал гельминтологическим вскрытиям. Так было положено начало гельминтологическому музею. С интересом и азартом вскрывал я птиц и отыскивал в их органах различнейших гельминтов.
Обилие и разнообразие гельминтологического материала, полученного в результате первых же вскрытий, заставили меня расширить диапазон моих изысканий и обратиться к исследованию гельминтов различных охотничьих и промысловых птиц. Я начал интересоваться охотой; хотя хорошего стрелка из меня не получилось, все же я отстреливал чибисов, стрепетов, куликов, дупелей и диких уток. Не пропускал я и хищных птиц, а при случае покупал и исследовал горных куропаток и перепелов. Совершил я несколько поездок на озеро Куль-Кайнар, где удалось добыть диких гусей, серых цапель и колпицу-лопатень. Гельминтологический музей обогащался ценными экспонатами, гельминтами, определить которые я не имел возможности, так как не был научно образованным гельминтологом. У меня не было ни гельминтологической эрудиции, ни специальной литературы. Единственно, чем я был богат, - это безграничным интересом к естествознанию вообще и к гельминтологии в частности.
Наша жизнь в Аулие-Ата была не очень богата внешними событиями. В марте 1908 года возвратилась с Кавказа Лиза. В июле у нас родился Сережа, над здоровьем которого мы дрожали ежечасно. И это было понятно…
К концу 1909 года приехали к нам погостить мои сестры: Маруся, Нюся и Женя. Брата Колю я после смерти матери перевел из юрьевской в ташкентскую гимназию, взял на свое иждивение.
В конце 1909 года предполагалось открытие в Москве двух Всероссийских научных съездов, меня чрезвычайно интересовавших: XII съезда естествоиспытателей и врачей и II съезда ветеринарных врачей. Само собою разумеется, мне очень хотелось на них присутствовать, а на ветеринарном съезде - выступить с докладом и подготовить к нему ряд экспонатов для организуемой выставки. Началась подготовительная работа. Я познакомился с неким энтомологом Фишером, жившим в одном из селений Аулие-Атинского уезда и собиравшим коллекцию жуков. Его многолетние сборы, тщательно монтированные, заполнявшие несколько огромных шкафов, произвели на меня большое впечатление. О Фишере ходила слава как об искусном оформителе, умеющем монтировать различные зоологические коллекции.
Я пригласил его, и Фишер оформил мне 8 таблиц.
18 декабря 1909 года я получил месячный отпуск, и мы отправились в Москву, нагруженные гельминтологическими экспонатами. Я подготовил также три доклада, на которые сделал заявку II Всероссийскому съезду ветеринарных врачей.
Полуторагодовалого Сережу мы оставили на попечение сестер, в надежных руках Маруси.
Эта поездка в Москву осталась яркой страницей в нашей жизни. Я работал в далекой глуши, где не с кем было поделиться сомнениями и находками, посоветоваться по тем многим теоретическим и практическим вопросам, которые интересовали и волновали городского ветврача.
На XII съезде естествоиспытателей и врачей я слушал доклады и выступления корифеев науки. Помню на трибуне съезда А. И. Северцова, находившегося в ореоле славы. Мензбир, Кожевников, Насонов, Берг, Шимкевич, старик Догель, Книпович, Ливанов, Елпатьевский, Щелкановцев, П. Ю. Шмидт - каждого из них я знал заочно, по литературе, и теперь жадно, с восторгом слушал.
С восхищением смотрел я на зоолога А. К. Мордвилко, который привез из Беловежской пущи сборы гельминтов от зубров, на профессора Н. М. Кулагина, еще сравнительно молодого человека, так многого достигшего в своей работе. Я был глубоко тронут интересом и вниманием ко мне, рядовому провинциальному работнику.
На II съезде ветеринарных врачей я выступил с тремя докладами, один из которых был посвящен чисто гельминтологической теме: «Кишечно-глистная болезнь цыплят, вызванная нематодой рода аскаридия».
Но Москва взволновала меня не только тем, что я был участником интересного съезда. Она заставила нас с Лизой по-новому взглянуть на нашу общественную жизнь, раздвинула рамки наших интересов, всколыхнула нас.
Как изголодавшийся человек жадно набрасывается на хлеб, так и мы с Лизой набросились на культурные ценности Москвы. Мы были неутомимы: ходили в Третьяковскую галерею, в оперу, театр… Нас взволновал Художественный театр, взволновал не только изумительной игрой актеров, но больше всего идейной устремленностью спектаклей, его духом.
Мы увидели в Художественном театре «Трех сестер». Мы очень любили Чехова и с нетерпением ждали этого спектакля. Но мы не ожидали того огромного впечатления, которое он произведет. Пьеса настолько была актуальной, что заставила нас посмотреть как бы со стороны на нашу собственную жизнь, на то общество, в котором мы вращались, оглянуться на жизнь всей России. <…>
Мы восприняли трагедию сестер как призыв покончить с безволием, призыв к борьбе. И не только мы так воспринимали в то время пьесу. Выходя из зала, мы услышали за спиной разговор. Кто-то взволнованно говорил:
- В пьесе три черта. К черту уныние! К черту слабость! К черту бездействие!
Мы оглянулись. Сзади нас шли студенты. Видя, что мы оглянулись, они извинились за слишком громкий разговор.
- Что ж, Костя, - засмеялась Лиза, - эти три черта не посещают нашу семью. Но какое счастье, - уже серьезно проговорила она, - что ты имеешь любимое дело. А если бы его не было? Чем бы мы жили в этой глуши? Страшно подумать.
Я полностью согласился с Лизой. Работа наполняет нашу жизнь глубоким смыслом, делает ее содержательной и нужной. И мне захотелось сделать мою работу более творческой.
Из Москвы мы возвращались в Аулие-Ата бодрыми и радостными, с яростным желанием жить и творить. Мы привезли с собой томики Чехова и часто поздними вечерами вслух перечитывали пьесу «Три сестры»…
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Того же автора: Лечение ударами нагайки у киргизов.
Материалы о Ташкенте, Чимкенте, Аулие-Ата и других населенных пунктах Сырдарьинской области:
https://rus-turk.livejournal.com/539147.html
1. Юрьевский ветеринарный институт. Кавказ. Распределение в Среднюю Азию
2. Прибытие в Туркестанский край. Чимкент и Аулие-Ата
3. Аулие-Ата. Лаборатория МВД в Петрограде. Переезд в Кузьминки. Москва
4. Среднеазиатские гельминтологические экспедиции 1921 и 1926 годов
Чимкент. Вид с цитадели
Пересекли Каспийское море, промчались в окрашенных белой краской вагонах через знойную Каракумскую пустыню, амударьинский мост, Самарканд и очутились в сердце тогдашнего Туркестанского генерал-губернаторства - Ташкенте, в гостинице «Франция», на Пушкинской улице [Угол Пушкинской улицы и Куропаткинского проспекта. - rus_turk.].
Хорошее чувство переживали мы, попав в далекий экзотический край, где нам предстояло «работать, мыслить, жить». Молодость, взаимное доверие, жажда знаний и интерес к жизни, острая любознательность и вера в свои силы - все это принадлежало нам, все это украшало наше существование. Приятно волновало сознание, что начинается самостоятельная работа, которая мне представлялась многогранной, научно-интересной и общественно полезной. Мечталось о том, что здесь, в малоизученном крае, я повседневно буду натыкаться на новые факты, смогу наблюдать и изучать новые явления, сумею сочетать практическую работу с научной, буду не только врачом, но и исследователем. Профиль моей будущей специальности к тому времени еще не выкристаллизовался. Моя миссия представлялась мне так: я обязан быть прежде всего натуралистом, который все регистрирует, описывает, накапливает материал, содействуя тем самым развитию науки. Ученым, в настоящем высоком понимании этого слова, я себя не мнил. Накапливать научный материал, изучать его и описывать, а что не в силах сделать самому - передать для разработки серьезным ученым, живущим в центрах и работающим в лабораториях, служить промежуточным звеном между практикой и наукой - вот к чему я тогда стремился. И эту линию я проводил все шесть лет работы в Средней Азии.
Туркестанское генерал-губернаторство подразделялось 5 административных единиц: Закаспийскую, Самаркандскую, Сырдарьинскую, Ферганскую и Семиреченскую области и включало два среднеазиатских ханства - Хиву и Бухару.
Одновременно с этим Ташкент был главным городом Сырдарьинской области, которой, как и прочими областями Туркестанского края, управлял военный губернатор. Сырдарьинская область занимала огромную территорию: на севере она граничила с Тургайской и Семипалатинской областями, включая Казалинск, на востоке выходила за границу крупного селения Мерке, находившегося на Ташкентско-Верненском грунтовом тракте, на юге граничила с Ферганой, а на западе - с Хивинским ханством и включала в свой состав низовья Амударьи, современную Каракалпакию.
Сырдарьинская область была разбита на несколько уездов. Площадь каждого из них превышала во много раз губернии средней полосы России. И если учесть, что в каждом уезде, как правило, имелось всего лишь по одному уездному и одному пунктовому ветврачу, то картина обеспечения населения ветеринарной помощью станет достаточно ясной. В те времена Туркестанский край, в частности Сырдарьинская область и особенно Семиречье, часто страдал от чумы крупного рогатого скота. Это заставляло министерство внутренних дел периодически командировать значительное число молодых врачей в Туркестанский край «на борьбу с эпизоотиями». Под эпизоотией разумелась главным образом чума крупного рогатого скота, а потому и ветеринарные врачи, прикомандированные для этой цели, называли себя «чумогонами».
Организация ветеринарного дела в Туркестанском крае носила в то время двойственный характер. Лечебно-профилактическая работа, имевшая чрезвычайно скромный масштаб, лежала на так называемых уездных ветврачах, которые были военными и подчинялись военному губернатору. Все областные ветеринарные инспекторы в свою очередь подчинялись инспектору Туркестанского военного округа, который состоял при генерал-губернаторе.
Параллельно с военно-ветеринарной организацией при генерал-губернаторе состояло «Управление ветеринарной частью гражданского ведомства в Туркестанском крае», подчиненное непосредственно Центральному ветеринарному управлению министерства внутренних дел. Это управление, с одной стороны, ведало всеми мероприятиями по борьбе с эпизоотиями, особенно чумой крупного рогатого скота; с другой стороны, в его руках находилась вся транспортная ветеринария, ведавшая благополучием животных продуктов, направляемых по грунтовым дорогам и другим видам транспорта. Гражданская ветеринария отвечала и за промышленный скот, приводимый на базары для продажи.
Одна часть гражданских ветеринарных врачей вела оседлый образ жизни, занимая должность пунктовых врачей, с резиденцией в областных или уездных городах или крупных селениях. Другая, и притом большая часть врачей, составляла контингент «командированных по борьбе с эпизоотиями». Они вели кочевой образ жизни, меняя место жительства в зависимости от динамики эпизоотий.
В первых числах августа 1905 года я прибыл в Ташкент в распоряжение управляющего ветеринарной частью гражданского ведомства. От него я должен был получить назначение либо в какой-нибудь городок на пункт, либо в Семиречье на чуму.
Ташкент нам с Лизой очень понравился. В городе жило около 200 тысяч человек, главным образом узбеки, называвшиеся в то время сартами. Они составляли 75 процентов городского населения и жили в так называемой туземной части.
Фотографически точно описывал эту часть города один из знатоков Туркестана, Масальский, в своей книге «Туркестанский край»: «Огромное пространство, занятое туземным Ташкентом, представляет по внешнему виду массу желтовато-серых, большей частью одноэтажных глинобитных домов и построек (свыше 21 тыс. жилых домов), то тесно скученных и изрезанных лабиринтом узких немощеных улиц и проходов, то разделенных, в особенности по окраинам, обширными садами, огородами и даже полями. Узкие улицы извиваются среди глиняных стен домов без окон и заборов; на них почти нет арыков, так как все сады и насаждения скрыты за высокими стенами глиняных домов и дувалов (заборов).
Почти на каждой улице встречаются невзрачные приходские мечети с невысокими колоннами минаретов, на которых вьют гнезда аисты, заброшенные кладбища и отдельные могилы, нередко со знаменами и бунчуками, указывающими на то, что здесь похоронен святой или именитый туземец. Лишь отдельные старинные мечети, медресе и мазары особо чтимых святых выделяются своими размерами и архитектурой на этом фоне и невольно привлекают взор путешественника, утомленного прогулкой по душным и пыльным улицам туземного города. Центр города занимает обширный базар, состоящий из системы улиц (частью крытых) и рядов со множеством (4500) лавок чайных, харчевен, мастерских и караван-сараев, переполненных туземной толпой. В базарные дни улицы, ведущие к базару, и сам базар заполнялся народом, местным и пришлым, стадами овец, караванами верблюдов, всадниками и арбами до такой степени, что движение становилось крайне затруднительным. Гул толпы, крики разносчиков снеди и лакомств, возгласы нищих, завывание странствующих дервишей, рев верблюдов и ослов сливаются в гвалт, который разносится далеко во все стороны от базара. В обыкновенные дни улицы, в особенности вдали от базара, тихи и пустынны; проскрипит арба с огромным коробом самана, протрусит маленький ослик, изнемогающий под тяжестью сарта в пестром халате и огромной белой чалме; прошмыгнет, прижимаясь к стене, мрачная фигура сартянки в темно-синем халате с завешанным черной волосяной сеткой лицом, и улица вновь засыпает под палящими лучами солнца».
За глинобитными дувалами скрывалась безрадостная жизнь узбекского народа. Здесь, рождаясь и умирая, сменялось одно поколение за другим. Здесь, возле мутного арыка, изнывали под тяжестью труда и от беспросветности жизни узбекские женщины, которых адат нарядил в душную черную паранджу.
Четвертую часть населения Ташкента составляли чиновники и купцы. Жили они в более культурном, так называемом русском городе. Широкие улицы утопали в пышных деревьях, растущих вдоль арыков, в которых приятно журчала прохладная вода. Могучие пирамидальные тополя бросали огромные тени на улицы, залитые горячим солнцем.
Вокруг города расстилались безбрежные фруктовые сады, виноградники, бахчи, хлопчатниковые и люцерновые плантации.
Прожив в Ташкенте несколько хороших, светлых дней, мы с Лизой двинулись на подводе по тракту в Чимкент, куда я получил назначение.
* * *
Мы прожили в Чимкенте два года. В те времена это был уездный городок с 12 тысячами жителей. Для многих туркестанцев Чимкент был своеобразным курортом. Расположенный в живописной местности, он весь утопал в зелени, летом здесь была сравнительно умеренная температура и имелась прекрасная ключевая вода.
Через Чимкент проходил Ташкентско-Верненский тракт - крупнейшая артерия Туркестана; от города ответвлялся и второй тракт - к станции Кабул-сай Оренбурго-Ташкентской железной дороги.
Все грузы, идущие из Центральной России и Южного Туркестана в Семиречье, не могли миновать Чимкент. В городе необходимо было организовать ветеринарный пункт, так как через Чимкент проходили огромные гурты скота.
До моего приезда во всем огромном Чимкентском уезде был единственный ветеринарный врач - Ивлев; он и лечил скот, и был профилактиком, и эпизоотологом, и санитарным врачом.
Прибыв в Чимкент, я организовал ветеринарный пункт. Мы разделили обязанности. Ивлев обслуживал местное животноводство, а я - гуртовый скот, промышленный, передвигающийся по территории края.
Примерно в 10 километрах от Чимкента располагалось крупное торговое узбекское селение Сайрам. На месте Сайрама, по преданию, некогда находился старинный город Исфиджаб, развалины которого относят к X веку. Сайрам я обязан был посещать еженедельно, поскольку каждую субботу сюда приводили на базар огромные гурты крупного рогатого скота и овец для продажи и для ветеринарно-санитарного осмотра.
Приезжал я в Сайрам ранним утром к началу базара, а покидал базар последним, после окончания всех торговых сделок. Обычно я ездил туда верхом в сопровождении переводчика Уразбая и ветфельдшера Бакланова. Когда со мной на целый день уезжала Лиза, мы нанимали извозчика. В течение первых нескольких месяцев ветеринарный пункт в Сайраме не имел никакого помещения. Мы работали под открытым небом, в тени больших деревьев. Вскоре были отпущены грошовые средства для постройки на базаре каркасной будки ветеринарного надзора, с длинными коновязами для измерения температуры у животных. В этой будке мы и спасались от зноя.
Жили мы в Чимкенте в маленьком глинобитном «особняке», который стоял на перекрестке двух улиц, представлявших собой зеленые площадки, поскольку никто по ним не ездил и мало кто ходил. Платили мы за него 15 рублей в месяц. В этом домике протекала наша хотя и несложная, но все же относительно культурная жизнь. Мы были молоды, жизнерадостны, приветливы, мы любили людей; а эти качества в свою очередь, заставляли и других к нам хорошо относиться! Мы выписывали газеты, журналы, ветеринарные издания, следили за новинками литературы; каждый вечер с карандашом в руках мы от корки до корки прочитывали «Русские ведомости», подчеркивая все наиболее интересное.
Нас окружало разнокалиберное общество - весь чиновный мир Чимкентского уезда, с которым мне приходилось вступать в те или иные служебные отношения. Однако постепенно начался отсев тех, с кем мы не имели ничего общего. В результате мы стали поддерживать знакомство с небольшим, но наиболее культурным кругом чимкентских жителей. Это был молодой лесничий Трубицын, питомец Петербургского лесного института, который рассказывал много интересного о своих работах в саксаульных зарослях Кызылкумской пустыни. Это были врачи Елкин и Герценштейн, с ними мне приходилось постоянно обсуждать вопросы медицины и общей патологии; Комаров, немножко этнограф, отчасти ирригатор, с огненно-рыжей лохматой шевелюрой, вечно недовольный, мятущийся искатель. Он пользовался авторитетом среди узбеков и защищал их интересы как в судебных учреждениях, так по мере возможности и в туркестанской периодической прессе, за что слыл политически неблагонадежным.
Наши друзья любили навещать нашу маленькую семью, у нас всем было спокойно и уютно.
В 1906 году началась моя литературно-научная деятельность. Я наблюдал и собирал факты, касающиеся различных вопросов ветеринарии. «Вестник общественной ветеринарии», орган Российского ветеринарного общества, издававшийся в Петербурге под редакцией профессора Н. П. Савваитова, чутко отнесся к моим первым заметкам. Первая из них - «Дивертикул Меккеля у курицы» - появилась в № 2-3 «Вестника общественной ветеринарии» за 1907 год. Меня на первых порах чрезвычайно увлекали тератологические [Тератология - раздел медицины, изучающий отклонения от нормального строения организма.] вопросы; я весьма кустарно и примитивно «дерзал» объяснить встречавшиеся в моей практике аномалии либо явлениями атавизма, либо задержкой эмбрионального развития того или иного органа. Помню, как меня поразили случаи «волчьей пасти» и «заячьей губы» у утенка; эти явления я попытался описать по возможности детально, сопоставить эту аномалию птицы с подобными случаями у человека.
В № 1 «Вестника общественной ветеринарии» за 1908 год была опубликована моя первая гельминтологическая заметка под заглавием «Круглые глисты в мышечном желудке курицы». В ней я отметил резкое отклонение от нормы желудка курицы под влиянием одной патогенной нематоды [Нематоды - это большая группа так называемых круглых паразитических червей - гельминтов.], однако определить этого паразита я, конечно, в то время не имел возможности и из-за отсутствия литературы и незнания методики гельминтологической работы.
Так и текли дни, недели, месяцы. Я делил время между работой, статьями и семьей. Тем более что семья наша выросла. В июне 1906 года родился первенец. Мы назвали его Николаем. Теперь наш маленький домик стал нам тесен, и мы переселились в более просторный дом, принадлежавший узбеку Телебаеву. Дом этот был расположен у самого восточного края города, на пыльном Ташкентско-Верненском тракте.
С апреля 1906 года на меня была возложена организация ветеринарного надзора в селе Карабулак, находящемся в 21 версте от Чимкента. Приходилось два раза в неделю выезжать из дому на целый день и возвращаться поздним вечером.
С каким удовольствием, усталый от напряженной работы, возвращался я домой, где меня поджидала жена с малюткой на руках. Сколько радости доставлял нам наш сын, сколько волнения и огорчений приносило его малейшее недомогание.
Немало забот доставляла мне научная работа. Кроме статей по ветеринарии, меня, как натуралиста, увлекали и другие проблемы. Я собирал тлей и посылал их в Зоологический музей Академии наук для профессора Мордвилко, коллекционировал грибковые (микотические) поражения растений и направлял их в Ботанический сад в Петербург профессору Ячевскому, фотографировал некоторые степные участей, поросшие какими-либо казавшимися мне интересными растениями, и посылал их в столицу профессору Федченко.
Увлекали меня и этнографические сюжеты: я с интересом всматривался в быт узбеков и казахов, посещал базары, народные праздники, «тамашу» [Этим словом обозначались всякого рода общественные и семейные торжества.]; осматривал старинные мечети, склепы и по возможности запечатлевал все виденное на фотопластинку.
Поразил меня до чрезвычайности один эпизод в Сайраме. Упитанный казах, оказавшийся знахарем, «лечил» женщин-узбечек и казашек от бесплодия таким «методом»: казашки лежали на земле, а он перешагивал через них и каждую трижды бил нагайкой. Познакомившись с этим «сокуч» (что означает «бьющий») и выпив с ним за компанию в чайхане изрядную дозу чая, я после длительных уговоров получил согласие на фотосъемку. Соответственная статья с приложением фотоснимка была мной опубликована в «Вестнике общественной ветеринарии».
В этом отдаленном крае нам некогда было скучать, глушь нас не задавила, нам было интересно жить. Интересно потому, что увлекала работа, я видел ее плоды, видел, как она нужна обществу, увлекала творческая работа над статьями, в которых я обобщал свои наблюдения. Интересно было местное общество. Жили мы открыто, у нас бывало много народу.
Мы с Лизой полюбили этот край, нам нравилось его своеобразие и красочность. В летний вечер, когда спадала жара и я на верховой лошади возвращался домой, я любил останавливаться на возвышенности и смотреть в безбрежную степь, исчерченную узкими пыльными тропинками, расходящимися веером от Сайрама к отдаленным кишлакам. Погоняемые чабанами, двигались по пыльным тропам отары овец, тщедушные ослики тащили на себе дюжих седоков, жестикулирующих и оживленно обсуждающих результаты базарной сделки. Точь-в-точь, как это изображено на картине Верещагина.
Вот гарцует казах, на руке которого балансирует беркут, а вот верхом на коне передвигается целое семейство: он, она и ребенок разместились на общем седле и ритмически покачиваются в такт бега лошади. Вечерняя степь полна своеобразного шума: слышен скрип арб, мычание коров, крик гуртоправов, истерический плач ишаков и гортанный рев верблюдов…
Степь очаровывала меня, и я подолгу прислушивался к ее многоголосому шуму. И только тогда, когда вечерние сумерки заволакивали горизонт, я приезжал домой, где меня ждала Лиза, где я находил уют и семейное счастье.
С первых дней работы я убедился, что необходимо поднять общественный престиж ветеринарного врача. Надо было бороться с недооценкой ветеринарного дела, с непониманием значения ветеринарии в народном хозяйстве, в санитарном переустройстве труда и быта.
Мне всегда казалось, что для этого прежде всего нужно привлечь в ветеринарные институты хороших, способных людей, создать кадры, преданные своей специальности. Мне хотелось, чтобы молодежь шла в ветеринарию не по принуждению, не потому, что одному как семинаристу, а другому по каким-либо другим причинам деваться некуда, а по призванию.
Наблюдая окружающее, вспоминая терзания своих товарищей, которые после окончания средней школы не всегда сразу находили себе путь в жизнь, не всегда отчетливо представляли, какую выбрать профессию, я пришел к выводу, что нам не хватает хорошей книги, в которой кратко, но ярко были бы обрисованы объем, содержание и целевая значимость каждой профессии. Мне казалось остро необходимым, чтобы коллектив крупных специалистов приступил к созданию такой книги. Я считал, что ветеринария в таком сборнике должна быть обрисована во всей своей теоретической глубине и практической широте, что соответственная статья о ветеринарии повернет лучших представителей молодежи к этой непопулярной специальности.
Я написал статью «Вниманию оканчивающей среднюю школу молодежи», в которой поставил на обсуждение волновавший меня вопрос. Статья была опубликована во втором номере журнала «Вестник знания» за 1907 год. Идею свою я высказал и теперь не без трепета ожидал, какая же последует ответная реакция. Очередной номер «Вестника знания» я перелистывал с надеждой встретить отклик. Действительно, появились две заметки, в которых было выражено одобрение выдвинутому мною вопросу, а потом все заглохло…
Такое издание, не осуществленное в те времена было бы не поздно осуществить и сейчас, поскольку потребность в нем ощущает и наша советская молодежь.
Вторая половина 1907 года была для нас тяжелой. В июле родилась и вскоре погибла от сепсиса наша дочь Ася. После родов тяжело болела Лиза и в это время Николушка заболел энтеритом. Медицинское обслуживание в те времена было очень плохим, особенно на окраинах. Положение сына было опасным, и я вместе с ним и няней выехал в Ташкент к видному педиатру доктору Броверману.
Дорога была очень тяжелой. Мы ехали сотни верст на перекладных в жару по пыльным, раскаленным дорогам. Сын угасал на моих глазах, и о тех душевных муках, которые я переживал тогда, рассказать трудно.
В Ташкенте Николушка начал поправляться, и через некоторое время я смог уже послать Лизе успокаивающую телеграмму. Я оставил ее еще очень слабой и, как только врач разрешил, немедленно отправился с нашим первенцем и няней обратно в Чимкент.
В Чимкенте у сына вскоре произошел рецидив, и в октябре 1907 года он скончался. На чимкентском кладбище так нелепо и неожиданно выросли маленькие могилки Николая и Ксении Скрябиных…
Снова мы с Лизой остались одни, потрясенные случившимся. Чимкент потерял теперь для нас интерес и всякую значимость; ум говорил о необходимости покинуть этот город, переменить обстановку, а сердце тяготело к этой земле, где были похоронены наши дети.
Истекал срок моей работы в Туркестанском крае, и я имел право на отпуск. Мы решили побывать в Юрьеве, где жила моя мама, с которой Лиза еще не была знакома, и навестить Петербург, где работала Маруся. Кроме того, Лиза хотела побыть у своего отца в Закавказье.
Мое ветеринарное начальство, будучи заинтересовано в том, чтобы я остался в Туркестане, предложило мне штатную должность пунктового ветеринарного врача в городе Аулие-Ата Сырдарьинской области. Туркестан мы за это время успели полюбить. Поэтому приняли и второе решение: после отпуска возвратиться из России уже не в Чимкент, а в Аулие-Ата.
* * *
Итак, в октябре 1907 года едем первый раз по Оренбургско-Ташкентской дороге. Пересекаем безграничные просторы туркестанских и тургайских степей, любуемся Аральским морем и, перешагнув Мугоджарский перевал, попадаем в Россию.
Перенесенное горе сблизило нас еще больше. Мы понимали друг друга без слов и безгранично доверяли друг другу, нам казалось, что, пока мы вместе, вдвоем, нас не сломят никакие житейские невзгоды, мы сумеем их стоически пережить - лишь бы быть вместе.
В Юрьеве я с удовольствием зашел в свою альма-матер - ветеринарный институт, обошел клиники, лаборатории, повидался со своими учителями: Кундзиным, Вальдманом, Пучковским.
Простившись со своей удивительно доброй и умной мамой, которую мы все, пятеро детей, не только любили, но и глубоко уважали, мы с Лизой выехали в Петербург, к Марусе. Разве мог я предполагать, что это была моя последняя встреча с мамой?.. Ровно через год она умерла от воспаления легких в возрасте 56 лет.
Маруся жила в Петербурге, работала в Управлении по сооружению Сибирской железной дороги. Основной свой заработок она посылала в Юрьев маме. Я тоже из получаемого 100-рублевого жалованья 40 рублей посылал маме, оставляя нам на прожитие 60 рублей в месяц.
Здесь, в Петербурге, я познакомился с редактором «Вестника общественной ветеринарии» профессором Н. П. Савваитовым. Первая встреча произвела на меня исключительное впечатление: худощавый, нервный, с блеском беспокойных, глубоко запавших глаз, он сразу приковывал к себе внимание. Особенно мне понравился его фанатический «ветеринарный патриотизм». Ветеринарию он любил, ценил, за нее страдал, успехам ее радовался. Беседуя со мной, молодым провинциальным ветврачом, профессор, магистр ветеринарных наук, редактор общественного журнала проявил чуткость, такт, уважение и высказал неподдельную заинтересованность моей работой. Это было совершенно непохоже на поведение многих маститых ученых того времени. У нас установились очень хорошие взаимоотношения. Особенно они окрепли после 1914 года, когда я вернулся из заграничной научной командировки…
В Петербурге мы пробыли недолго, поскольку заканчивался срок отпуска. Побывав в музеях и театрах, взяв слово с Маруси, что она приедет погостить к нам в Туркестан, мы с Лизой в декабре 1907 года двинулись на юг, но в разных направлениях: я - в Ташкент, чтобы оттуда отправиться на работу в Аулие-Ата, а Лиза - на Кавказ.
* * *
Аулие-Ата - типичный для того времени туркестанский город, был центром торговли скотом. Как и Чимкент, стоял город на Ташкентско-Верненском тракте. До железной дороги - 360 верст. Жило тогда в Аулие-Ата 15 тысяч человек.
Аулие-Ата. Река Талас
Меня приветливо встретили будущие сослуживцы: двое санитаров и ветеринарный фельдшер Иван Иванович Анохин, человек умный, с хитрецой, вышколенный моим предшественником пунктовым ветеринарным врачом Баранским.
В начале марта с Кавказа приехала Лиза, и жизнь потекла по-старому. В Аулие-Ата мы прожили с ней 4 года. Приехал я сюда ветеринарным врачом, с уклоном в орнитопатологию и тератологию; уехал гельминтологом, интересующимся и другими разделами паразитологии. Здесь я приобрел вкус к гельминтологической науке, начал разрабатывать методику полных гельминтологических вскрытий, сделал первое свое научное открытие - установил наличие нового гельминтоза - шистозоматоза, возбудитель которого паразитирует в кровеносных сосудах крупного рогатого скота. Гельминтологические коллекции, собранные в Аулие-Ата, послужили материалом для моей будущей магистерской диссертации и явились в дальнейшем основой Центрального гельминтологического музея Всесоюзного института гельминтологии.
Здесь, в Аулие-Ата, помимо пунктового, я стал городским ветеринарным врачом, что заставило меня заниматься вопросами санитарного строительства. В результате я с удовольствием приступил к проектированию и постройке новой каменной бойни, обучал своих помощников методике осмотра мясных продуктов.
Аулие-Ата, современный город Джамбул, должен считаться местом рождения в нашей стране гельминтологической науки, которая после Великой Октябрьской революции выросла в советскую гельминтологическую школу и стала активным участником великого социалистического строительства.
…Позади нашего двора расстилалось клеверное поле, обсаженное пирамидальными тополями. На этих деревьях гнездились разнообразные птицы - от грачей и черных ворон до золотистой иволги, сюда залетали хохлатые удоды и пестрые сизоворонки. Это позволяло мне, не выходя за пределы арендованной площади, производить отстрел различных птиц. Все мои охотничьи трофеи я подвергал гельминтологическим вскрытиям. Так было положено начало гельминтологическому музею. С интересом и азартом вскрывал я птиц и отыскивал в их органах различнейших гельминтов.
Обилие и разнообразие гельминтологического материала, полученного в результате первых же вскрытий, заставили меня расширить диапазон моих изысканий и обратиться к исследованию гельминтов различных охотничьих и промысловых птиц. Я начал интересоваться охотой; хотя хорошего стрелка из меня не получилось, все же я отстреливал чибисов, стрепетов, куликов, дупелей и диких уток. Не пропускал я и хищных птиц, а при случае покупал и исследовал горных куропаток и перепелов. Совершил я несколько поездок на озеро Куль-Кайнар, где удалось добыть диких гусей, серых цапель и колпицу-лопатень. Гельминтологический музей обогащался ценными экспонатами, гельминтами, определить которые я не имел возможности, так как не был научно образованным гельминтологом. У меня не было ни гельминтологической эрудиции, ни специальной литературы. Единственно, чем я был богат, - это безграничным интересом к естествознанию вообще и к гельминтологии в частности.
Наша жизнь в Аулие-Ата была не очень богата внешними событиями. В марте 1908 года возвратилась с Кавказа Лиза. В июле у нас родился Сережа, над здоровьем которого мы дрожали ежечасно. И это было понятно…
К концу 1909 года приехали к нам погостить мои сестры: Маруся, Нюся и Женя. Брата Колю я после смерти матери перевел из юрьевской в ташкентскую гимназию, взял на свое иждивение.
В конце 1909 года предполагалось открытие в Москве двух Всероссийских научных съездов, меня чрезвычайно интересовавших: XII съезда естествоиспытателей и врачей и II съезда ветеринарных врачей. Само собою разумеется, мне очень хотелось на них присутствовать, а на ветеринарном съезде - выступить с докладом и подготовить к нему ряд экспонатов для организуемой выставки. Началась подготовительная работа. Я познакомился с неким энтомологом Фишером, жившим в одном из селений Аулие-Атинского уезда и собиравшим коллекцию жуков. Его многолетние сборы, тщательно монтированные, заполнявшие несколько огромных шкафов, произвели на меня большое впечатление. О Фишере ходила слава как об искусном оформителе, умеющем монтировать различные зоологические коллекции.
Я пригласил его, и Фишер оформил мне 8 таблиц.
18 декабря 1909 года я получил месячный отпуск, и мы отправились в Москву, нагруженные гельминтологическими экспонатами. Я подготовил также три доклада, на которые сделал заявку II Всероссийскому съезду ветеринарных врачей.
Полуторагодовалого Сережу мы оставили на попечение сестер, в надежных руках Маруси.
Эта поездка в Москву осталась яркой страницей в нашей жизни. Я работал в далекой глуши, где не с кем было поделиться сомнениями и находками, посоветоваться по тем многим теоретическим и практическим вопросам, которые интересовали и волновали городского ветврача.
На XII съезде естествоиспытателей и врачей я слушал доклады и выступления корифеев науки. Помню на трибуне съезда А. И. Северцова, находившегося в ореоле славы. Мензбир, Кожевников, Насонов, Берг, Шимкевич, старик Догель, Книпович, Ливанов, Елпатьевский, Щелкановцев, П. Ю. Шмидт - каждого из них я знал заочно, по литературе, и теперь жадно, с восторгом слушал.
С восхищением смотрел я на зоолога А. К. Мордвилко, который привез из Беловежской пущи сборы гельминтов от зубров, на профессора Н. М. Кулагина, еще сравнительно молодого человека, так многого достигшего в своей работе. Я был глубоко тронут интересом и вниманием ко мне, рядовому провинциальному работнику.
На II съезде ветеринарных врачей я выступил с тремя докладами, один из которых был посвящен чисто гельминтологической теме: «Кишечно-глистная болезнь цыплят, вызванная нематодой рода аскаридия».
Но Москва взволновала меня не только тем, что я был участником интересного съезда. Она заставила нас с Лизой по-новому взглянуть на нашу общественную жизнь, раздвинула рамки наших интересов, всколыхнула нас.
Как изголодавшийся человек жадно набрасывается на хлеб, так и мы с Лизой набросились на культурные ценности Москвы. Мы были неутомимы: ходили в Третьяковскую галерею, в оперу, театр… Нас взволновал Художественный театр, взволновал не только изумительной игрой актеров, но больше всего идейной устремленностью спектаклей, его духом.
Мы увидели в Художественном театре «Трех сестер». Мы очень любили Чехова и с нетерпением ждали этого спектакля. Но мы не ожидали того огромного впечатления, которое он произведет. Пьеса настолько была актуальной, что заставила нас посмотреть как бы со стороны на нашу собственную жизнь, на то общество, в котором мы вращались, оглянуться на жизнь всей России. <…>
Мы восприняли трагедию сестер как призыв покончить с безволием, призыв к борьбе. И не только мы так воспринимали в то время пьесу. Выходя из зала, мы услышали за спиной разговор. Кто-то взволнованно говорил:
- В пьесе три черта. К черту уныние! К черту слабость! К черту бездействие!
Мы оглянулись. Сзади нас шли студенты. Видя, что мы оглянулись, они извинились за слишком громкий разговор.
- Что ж, Костя, - засмеялась Лиза, - эти три черта не посещают нашу семью. Но какое счастье, - уже серьезно проговорила она, - что ты имеешь любимое дело. А если бы его не было? Чем бы мы жили в этой глуши? Страшно подумать.
Я полностью согласился с Лизой. Работа наполняет нашу жизнь глубоким смыслом, делает ее содержательной и нужной. И мне захотелось сделать мою работу более творческой.
Из Москвы мы возвращались в Аулие-Ата бодрыми и радостными, с яростным желанием жить и творить. Мы привезли с собой томики Чехова и часто поздними вечерами вслух перечитывали пьесу «Три сестры»…
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Того же автора: Лечение ударами нагайки у киргизов.
Материалы о Ташкенте, Чимкенте, Аулие-Ата и других населенных пунктах Сырдарьинской области:
https://rus-turk.livejournal.com/539147.html