Академгородок, 1960. Часть 9.
Академгородок, 1960. Продолжение.
Начало см. Академгородок, 1960. Части 1, 2, 3, 4, 5, 6. 7, 8.
См. также Академгородок, 1959. "Как я попал в Академгородок". Части 1 - 20.
танцплощадка
Возвращаясь с занятий домой, в общежитие, студенты оказывались в полной изоляции. На многие километры вокруг не было никаких развлечений.
Возможно, некоторым развлечения и не были нужны, - они все свободное время продолжали заниматься, - читать книги, решать задачи. Другие с увлечением вели общественную работу. Наш Володя, например, был в редакции газеты «Университетская жизнь», и в первых ее выпусках принимал самое деятельное участие. Володя Бойков, Таня Янушевич и Вадим Фомичев. выпускали юмористичекую газету "Щелчок", пользовавшуюся огромным успехом у всех. Значительная же часть студентов не находила для себя никакого путного времяпрепровождения. Об этом говорили многие преподаватели, не зная, что делать, пока нет клуба или дома культуры, где студенты могли бы хотя бы потанцевать.
И опять идея возникла у Любочки.
- А что если прямо напротив общежития, на поляне, примыкающем к лесу между Обводной улицей (теперь улица Валентины Терешковой) и Институтской (теперь Пр. академика Лаврентьева) построить танцплощадку. Она поделилась этой идеей с Александром Павловичем Мартыновым.
Хотя Управление эксплуатации не имело никакого отношения к Университету, он воспринял предложение Любочки, как руководство к действию. Вероятно, танцплощадка была спроектирована в какой-то специализированной организации, а, может быть, он взял готовый типовой проет, но, в отличие от рынка, это было капитальнок сооружение из железобетона, облицованного плиткой с оформленным входом, перилами и скамейками и даже раковиной.
Студенты и институтская молодежь быстро оценили новые возможности для времяпрепровождения. Нашлись организаторы танцев, и теперь к некоторому неудовольствию жителей прилегающих домов, на танцплощадке каждый день до полуночи раздавались громкие звуки танцевальной музыки.
А в институте я спросил Марлена Топчияна, почему бы им не поиграть на этой площадке на своих новых инструментах, которые купил для их джаз-оркестра институт,. Марлен посмотрел и загорелся этой идеей. Вскоре они уже играли там к общему удовольствию. Есть даже фотография, где запечалена их игра 1 мая 1960 г.
Впоследствии, когда были построены студенческие общежития, площадку забросили. Ее попытались демонтировать, но так и не сумели этого сделать. По карайней мере, побывав в Академгородке в 2003 году, я еще видел ее остатки.
Любочка пытается устроиться на работу
Любочка начала искать работу еще до того, как Иринку определили в ясельки. Вакансий лаборантов и младших научных сотрудников в наших химических институтах - институте неорганической химии, институте органической химии, институте катализа - было очень много. Проблемой были не штатные единицы, а сотрудники, которых не было. Так что ставки пустовали. Любочка решила пойти в институт органической химии, где была лаборатория лекарственных растений. Это было ей прямо по специальности, ведь ее специальностью была «Технология производства лекарственных веществ».
Институт органической химии пока все еще размещался на площадях института гидродинамики. Любочка зашла в какую-то комнату, где работали сотрудники ИОХ и объяснила, зачем пришла. Ее сразу препроводили к директору института чл.-корр. Николаю Николаевичу Ворожцову. В ту пору ему было года 63 - 64. Это был приятный человек с умным открытым лицом, на котором выделялась аккуратная бородка клинышком, чуть тронутая сединой. Выглядел он всегда очень импозантно, а движения его всегда были мягкие, почти кошачьи. Мне он нравился, и если мы встречались в коридорах института или в каких-либо других местах, то всегда раскланивались, улыбаясь и приветствуя друг друга, хотя нас никто не знакомил.
Николай Николаевич вышел с Любочкой в коридор, чтобы спокойно поговорить. В вомнате было много народу, и конечно, ни о какой конфиденциальности не могло быть и речи. Так что разговор в коридоре - был обычной практикой. Они встали в торце здания у окна на 2-м этаже. Любочка представилась, т.е. назвала свои фамилию, имя и отчество. Сказала, что она закончила Хим.-фарм. институт в Ленинграде и назвала свою специальность. Ворожцов мягко сказал ей, что пока в лаборатории, которая будет заниматься синтезом лекарственных препаратов, никого нет (он имел в виду ведущих специалистов, которые бы определяли тематику) и предложил зайти к нему через пару месяцев. На том они и расстались.
Через два месяца Любочка снова пришла к Ворожцову. Он встретил ее как старую знакомую, но сказал, что она пришла немного раньше, чем следует, поэтому он просит ее прийти еще через месяц.
Прошел месяц. Уже было известно, что лаборатория начала работать, и Любочка надеялась, что уж на этот раз ее возьмут на работу. Ворожцов был по-прежнему любезен и обаятелен. Разговор, который состоялся между ним и Любочкой, я привожу с ее слов. Он очень характерен:
- Скажите, а где Вы работали после окончания института?
- В Ленинградском институте высокомолекулярных соединений.
ИВС был очень известным институтом, который возглавлял не менее известный академик Коттон. Этот институт имел огромный авторитет в науке, и, разумеется, Ворожцов хорошо знал не только академика Коттона, но и других ведущих сотрудников.
- А у кого вы работали?
- У Соколовой.
Соколова тоже была известным ученым, и Ворожцов знал ее.
Пока вопросы были по существу. Дальше по идее надо было спросить:
- А чем Вы занимались в лаборатории?
Но Ворожцов задает совершенно неожиданный вопрос:
- А под какой фамилией Вы работали там?
Этот вопрос абсолютно не относится к делу. «Какая разница, - спросишь ты, мой потомок, - под какой фамилией работать в научно-исследовательской лаборатории? Да еще простым лаборантом или даже младшим научным сотрудником?»
Любочка сразу все поняла.
- Под своей, - сказала она. И внимательно посмотрела на Ворожцова.
- Скажите мне прямо, Николай Николаевич, возьмете Вы меня когда-нибудь на работу или нет. Если возьмете, я буду ждать.
- Нет, - сказал крупный ученый член-корреспондент АН СССР Николай Николаевич Ворожцов, обаятельный и элегантный человек. Сказал честно и откровенно.
- Спасибо, - сказала Любочка и ушла.
Был ли Ворожцов антисемитом. Думаю, что в душе - нет. Но он проводил заданную партией линию - «Евреев на работу не принимать!» Это был государственный антисемитизм, и Ворожцов был антисемитом поневоле. Он просто не хотел никаких неприятностей для себя и своего института. Да и ради кого? Если бы ради кандидата или доктора наук? Но ради лаборанта?! Зачем?
Любочка устроилась на работу
Стало понятно, что нужно искать какие-нибудь окольные пути, чтобы устроиться на работу. Нужна была чья-нибудь рекомендация или просьба человека, которому было бы трудно отказать.
Между тем, прошла зима 1959-1960 г.г., а работы все не было. Жить нам на одну мою зарплату с мизерным приработком за мое преподавание в университете было трудно. Но мы жили. Или, можно сказать, выживали, ничего себе не позволяя, ничего не покупая, а иногда даже продавая последние вещи. Все деньги шли на питание.
Только в августе 1960 г. Любочке повезло. Уже не помню, кто сообщил ей что на кафедре неорганической химии в университете есть вакансия лаборанта. Более того, Любочке дали отличную рекомендацию, и заведующий кафедрой член-корр. Борис Владимирович Птицын решил взять ее на работу.
Оставались формальности - оформление в отделе кадров. Однако, когда Любочка зашла на следующий день в отдел кадров, ее попросили зайти к декану единственного тогда естественного факультета Борису Осиповичу Солоноуцу.
- Мы не можем Вас принять на работу лаборантом, - сказал Борис Осипович Любочке.
- Почему? - спросила Любочка, недоумевая.
- У Вас нет опыта работы, - сказал Солоноуц.
Конечно, Любочка поняла, почему Солоноуц не хочет брать ее на работу в университет. Причина была та же, что и у Ворожцова.
И в институтах СОАН, и в университете и так было много евреев - среди профессоров и доцентов, докторов и кандидатов наук. Начальники отделов кадров руководствовались жесткими инструкциями - «Евреев на работу не принимать!» И, конечно, руководители всех уровней знали об этом. Солоноуц был наполовину еврей. Их партийные деятели считали скрытыми евреями, даже если в пункте пять паспорта у них стояло «русский». А такие наполовину евреи боялись, что их могут обвинить в том, что они «протаскивают своих». Многих евреев и полуевреев-руководителей в этом обвиняли партийные власти. И Солоноуц старался не брать «лиц еврейской национальности», когда можно было принять на работу русских, украинцев, белоруссов, татар, да кого угодно.... Мало ли было национальностей, в отношении которых не было запретов. И не важно, лучше он или хуже. Специалист или профан. Трудяга или бездельник. Главное, чтобы не еврей. Кто посмеет обвинить Солоноуца в антисемитизме? И он, полуеврей, был антисемитом поневоле.
Я понимаю, как ему было стыдно, когда он отказывал Любочке. Да еще вынужден был говорить при этом глупости. А Любочка не преминула спросить его:
- Я же устраиваюсь только лаборантом. А что лаборанту нужен опыт? Я же окончила институт, и, наверное, моих знаний для работы лаборантом хватит. Или лаборанты рождаются с опытом? Вы же берете лаборантов сразу после школы.
Борису Осиповичу Солоноуцу нечего было возразить. Но разговор был исчерпан.
- Нам нужен опытный лаборант, - повторил он, давая понять, что разговор закончен.
Любочка пришла домой, не понимая, как можно жить дальше. Ее состояние трудно себе представить человеку, не побывавшему в ее шкуре. Все, что случилось, было полным абсурдом. Не поддавалось никакой логике. И все-таки существовало. Верить в это было невозможно для Любочки. Чтобы такое было в наше время?
Володя был дома, и Любочка рассказала ему о разговоре с Солоноуцем. Володя сорвался с места и побежал в университет. Я не знаю, как он разговаривал с Солоноуцем. Не знаю, что он ему говорил. И в каком тоне. Я знаю только результаты этого разговора. Их два.
Первый результат: приказ о приеме Любочки на работу был подписан.
Второй результат: Володе, круглому отличнику и активному общественнику, не дали Сталинскую стипендию. Ее получил другой студент их курса Юрий Ершов, тоже отличник, и безусловно достойный кандидат, но избегавший общественной работы и учившийся в университете к тому времени чуть больше года. Обычно таким не давали. Володя же получил стипендию им. Чебышева.
Светлана Петровна Храненко о Борисе Владимировиче Птицыне
Птицыну в ту пору было 57 лет, и он был тяжело болен. Но, тем не менее, в ту далекую осень он еще работал в полную силу. Борис Владимирович Птицын был удивительным человеком. Вот что впоследствии напишет о нем студентка первого выпуска НГУ, слушавшая его курс лекций на 1-ом курсе в 1959 году.
Я впервые увидела Бориса Владимировича Птицына, будучи студенткой первого курса на вводной лекции по курсу неорганической химии в 1959 году. Мы были первым набором студентов Новосибирского Госуниверситета по специальности химия. Занятия на первом курсе начались в начале октября в здании школы № 25, которая находится в микрорайоне «А». Мы знали, что курс нам будет читать профессор Борис Владимирович Птицын, который приехал в Сибирь из Ленинграда. И вот перед нами в аудитории предстал элегантный темноволосый мужчина средних лет с военной выправкой, в безукоризненном черном костюме, ослепительно белой сорочке и галстуке. Это привело нас в восхищение. Борис Владимирович поздоровался с нами и назвал себя. Его голос, дикция, речь соответствовали внешности. Прекрасный звучный баритон был в полном согласии с лексикой и грамматикой русского языка. Он начал читать курс. Ни одного ненужного слова, отточенная и законченная мысль, доступная к восприятию. Казалось, что обдумана и расставлена каждая запятая. Все легко записывалось и укладывалось в голове. Конспект этих лекций как память я хранила почти сорок лет. И совсем не так давно с ними рассталась. К каждой прочтенной теме по программе курса профессор давал анализ новейших научных сведений. Информационный материал на стенной доске записывал очень четко и последовательно, было легко прослеживать и записывать материал. Удивительно, работая мелом, Борис Владимирович ни разу им не запачкался. Никогда не стирал с доски ладонью или пальцами. Даже в мелочах прослеживалась высокая культура и организация труда. А преподавание, хорошее преподавание - это большой труд. Это ведь пример для молодого поколения, который остается в памяти на всю жизнь.
Борис Владимирович был блестящим лектором. Лучше, чем его, лекций я больше ни у кого не слушала. Когда в 1962 году в НГУ кафедру неорганической химии возглавил Лев Моисеевич Волштейн, у которого была репутация талантливого лектора, и мы пришли к нему на курс координационной химии в надежде услышать «второго Птицына», то были глубоко разочарованы. Второй Птицын не состоялся, и мы на следующую лекцию не явились. Кстати, Лев Моисеевич не ожидал от нас такой наглости и в дальнейшем отказался нам читать курс. Он ведь не знал, что нас постигло большое разочарование в лекторском искусстве профессора. В университете было много хороших лекторов, но с Борисом Владимировичем сравниться никто не мог. Какая жалость, что только мы могли слушать его. Пусть на меня не обижаются физики, которые славят А.М. Будкера за лекционное мастерство. Мы слушали общий курс физики, который читал Будкер, и можем с уверенностью сказать, что в лекторском искусстве совершенства Бориса Владимировича он достичь не смог.
Б.В. Птицын был в высшей степени образованным и интеллигентным человеком и не терпел жаргона. Будучи заведующим отделом химии координационных соединений, он периодически собирал студентов и беседовал с нами. И однажды одна из наших сокурсниц, беседуя с Борисом Владимировичем, по неосторожности, характеризуя своего товарища, сказала, что ему «все до лампочки». Борис Владимирович приставил ладонь к уху и попросил повторить еще раз, не ослышался ли он. А потом попросил объяснить, что это значит, чем привел нас в явное смущение. Мы поняли, что объясняемся на языке Элочки-людоедки. И нам было стыдно. Память о Борисе Владимировиче поддерживает в нас лучшие человеческие качества и традиции. Это большое счастье, когда по жизненному пути идешь рядом с такими людьми, пусть даже короткое время. Но след остается навсегда.
Продолжение следует
Начало см. Академгородок, 1960. Части 1, 2, 3, 4, 5, 6. 7, 8.
См. также Академгородок, 1959. "Как я попал в Академгородок". Части 1 - 20.
танцплощадка
Возвращаясь с занятий домой, в общежитие, студенты оказывались в полной изоляции. На многие километры вокруг не было никаких развлечений.
Возможно, некоторым развлечения и не были нужны, - они все свободное время продолжали заниматься, - читать книги, решать задачи. Другие с увлечением вели общественную работу. Наш Володя, например, был в редакции газеты «Университетская жизнь», и в первых ее выпусках принимал самое деятельное участие. Володя Бойков, Таня Янушевич и Вадим Фомичев. выпускали юмористичекую газету "Щелчок", пользовавшуюся огромным успехом у всех. Значительная же часть студентов не находила для себя никакого путного времяпрепровождения. Об этом говорили многие преподаватели, не зная, что делать, пока нет клуба или дома культуры, где студенты могли бы хотя бы потанцевать.
И опять идея возникла у Любочки.
- А что если прямо напротив общежития, на поляне, примыкающем к лесу между Обводной улицей (теперь улица Валентины Терешковой) и Институтской (теперь Пр. академика Лаврентьева) построить танцплощадку. Она поделилась этой идеей с Александром Павловичем Мартыновым.
Хотя Управление эксплуатации не имело никакого отношения к Университету, он воспринял предложение Любочки, как руководство к действию. Вероятно, танцплощадка была спроектирована в какой-то специализированной организации, а, может быть, он взял готовый типовой проет, но, в отличие от рынка, это было капитальнок сооружение из железобетона, облицованного плиткой с оформленным входом, перилами и скамейками и даже раковиной.
Студенты и институтская молодежь быстро оценили новые возможности для времяпрепровождения. Нашлись организаторы танцев, и теперь к некоторому неудовольствию жителей прилегающих домов, на танцплощадке каждый день до полуночи раздавались громкие звуки танцевальной музыки.
А в институте я спросил Марлена Топчияна, почему бы им не поиграть на этой площадке на своих новых инструментах, которые купил для их джаз-оркестра институт,. Марлен посмотрел и загорелся этой идеей. Вскоре они уже играли там к общему удовольствию. Есть даже фотография, где запечалена их игра 1 мая 1960 г.
Впоследствии, когда были построены студенческие общежития, площадку забросили. Ее попытались демонтировать, но так и не сумели этого сделать. По карайней мере, побывав в Академгородке в 2003 году, я еще видел ее остатки.
Любочка пытается устроиться на работу
Любочка начала искать работу еще до того, как Иринку определили в ясельки. Вакансий лаборантов и младших научных сотрудников в наших химических институтах - институте неорганической химии, институте органической химии, институте катализа - было очень много. Проблемой были не штатные единицы, а сотрудники, которых не было. Так что ставки пустовали. Любочка решила пойти в институт органической химии, где была лаборатория лекарственных растений. Это было ей прямо по специальности, ведь ее специальностью была «Технология производства лекарственных веществ».
Институт органической химии пока все еще размещался на площадях института гидродинамики. Любочка зашла в какую-то комнату, где работали сотрудники ИОХ и объяснила, зачем пришла. Ее сразу препроводили к директору института чл.-корр. Николаю Николаевичу Ворожцову. В ту пору ему было года 63 - 64. Это был приятный человек с умным открытым лицом, на котором выделялась аккуратная бородка клинышком, чуть тронутая сединой. Выглядел он всегда очень импозантно, а движения его всегда были мягкие, почти кошачьи. Мне он нравился, и если мы встречались в коридорах института или в каких-либо других местах, то всегда раскланивались, улыбаясь и приветствуя друг друга, хотя нас никто не знакомил.
Николай Николаевич вышел с Любочкой в коридор, чтобы спокойно поговорить. В вомнате было много народу, и конечно, ни о какой конфиденциальности не могло быть и речи. Так что разговор в коридоре - был обычной практикой. Они встали в торце здания у окна на 2-м этаже. Любочка представилась, т.е. назвала свои фамилию, имя и отчество. Сказала, что она закончила Хим.-фарм. институт в Ленинграде и назвала свою специальность. Ворожцов мягко сказал ей, что пока в лаборатории, которая будет заниматься синтезом лекарственных препаратов, никого нет (он имел в виду ведущих специалистов, которые бы определяли тематику) и предложил зайти к нему через пару месяцев. На том они и расстались.
Через два месяца Любочка снова пришла к Ворожцову. Он встретил ее как старую знакомую, но сказал, что она пришла немного раньше, чем следует, поэтому он просит ее прийти еще через месяц.
Прошел месяц. Уже было известно, что лаборатория начала работать, и Любочка надеялась, что уж на этот раз ее возьмут на работу. Ворожцов был по-прежнему любезен и обаятелен. Разговор, который состоялся между ним и Любочкой, я привожу с ее слов. Он очень характерен:
- Скажите, а где Вы работали после окончания института?
- В Ленинградском институте высокомолекулярных соединений.
ИВС был очень известным институтом, который возглавлял не менее известный академик Коттон. Этот институт имел огромный авторитет в науке, и, разумеется, Ворожцов хорошо знал не только академика Коттона, но и других ведущих сотрудников.
- А у кого вы работали?
- У Соколовой.
Соколова тоже была известным ученым, и Ворожцов знал ее.
Пока вопросы были по существу. Дальше по идее надо было спросить:
- А чем Вы занимались в лаборатории?
Но Ворожцов задает совершенно неожиданный вопрос:
- А под какой фамилией Вы работали там?
Этот вопрос абсолютно не относится к делу. «Какая разница, - спросишь ты, мой потомок, - под какой фамилией работать в научно-исследовательской лаборатории? Да еще простым лаборантом или даже младшим научным сотрудником?»
Любочка сразу все поняла.
- Под своей, - сказала она. И внимательно посмотрела на Ворожцова.
- Скажите мне прямо, Николай Николаевич, возьмете Вы меня когда-нибудь на работу или нет. Если возьмете, я буду ждать.
- Нет, - сказал крупный ученый член-корреспондент АН СССР Николай Николаевич Ворожцов, обаятельный и элегантный человек. Сказал честно и откровенно.
- Спасибо, - сказала Любочка и ушла.
Был ли Ворожцов антисемитом. Думаю, что в душе - нет. Но он проводил заданную партией линию - «Евреев на работу не принимать!» Это был государственный антисемитизм, и Ворожцов был антисемитом поневоле. Он просто не хотел никаких неприятностей для себя и своего института. Да и ради кого? Если бы ради кандидата или доктора наук? Но ради лаборанта?! Зачем?
Любочка устроилась на работу
Стало понятно, что нужно искать какие-нибудь окольные пути, чтобы устроиться на работу. Нужна была чья-нибудь рекомендация или просьба человека, которому было бы трудно отказать.
Между тем, прошла зима 1959-1960 г.г., а работы все не было. Жить нам на одну мою зарплату с мизерным приработком за мое преподавание в университете было трудно. Но мы жили. Или, можно сказать, выживали, ничего себе не позволяя, ничего не покупая, а иногда даже продавая последние вещи. Все деньги шли на питание.
Только в августе 1960 г. Любочке повезло. Уже не помню, кто сообщил ей что на кафедре неорганической химии в университете есть вакансия лаборанта. Более того, Любочке дали отличную рекомендацию, и заведующий кафедрой член-корр. Борис Владимирович Птицын решил взять ее на работу.
Оставались формальности - оформление в отделе кадров. Однако, когда Любочка зашла на следующий день в отдел кадров, ее попросили зайти к декану единственного тогда естественного факультета Борису Осиповичу Солоноуцу.
- Мы не можем Вас принять на работу лаборантом, - сказал Борис Осипович Любочке.
- Почему? - спросила Любочка, недоумевая.
- У Вас нет опыта работы, - сказал Солоноуц.
Конечно, Любочка поняла, почему Солоноуц не хочет брать ее на работу в университет. Причина была та же, что и у Ворожцова.
И в институтах СОАН, и в университете и так было много евреев - среди профессоров и доцентов, докторов и кандидатов наук. Начальники отделов кадров руководствовались жесткими инструкциями - «Евреев на работу не принимать!» И, конечно, руководители всех уровней знали об этом. Солоноуц был наполовину еврей. Их партийные деятели считали скрытыми евреями, даже если в пункте пять паспорта у них стояло «русский». А такие наполовину евреи боялись, что их могут обвинить в том, что они «протаскивают своих». Многих евреев и полуевреев-руководителей в этом обвиняли партийные власти. И Солоноуц старался не брать «лиц еврейской национальности», когда можно было принять на работу русских, украинцев, белоруссов, татар, да кого угодно.... Мало ли было национальностей, в отношении которых не было запретов. И не важно, лучше он или хуже. Специалист или профан. Трудяга или бездельник. Главное, чтобы не еврей. Кто посмеет обвинить Солоноуца в антисемитизме? И он, полуеврей, был антисемитом поневоле.
Я понимаю, как ему было стыдно, когда он отказывал Любочке. Да еще вынужден был говорить при этом глупости. А Любочка не преминула спросить его:
- Я же устраиваюсь только лаборантом. А что лаборанту нужен опыт? Я же окончила институт, и, наверное, моих знаний для работы лаборантом хватит. Или лаборанты рождаются с опытом? Вы же берете лаборантов сразу после школы.
Борису Осиповичу Солоноуцу нечего было возразить. Но разговор был исчерпан.
- Нам нужен опытный лаборант, - повторил он, давая понять, что разговор закончен.
Любочка пришла домой, не понимая, как можно жить дальше. Ее состояние трудно себе представить человеку, не побывавшему в ее шкуре. Все, что случилось, было полным абсурдом. Не поддавалось никакой логике. И все-таки существовало. Верить в это было невозможно для Любочки. Чтобы такое было в наше время?
Володя был дома, и Любочка рассказала ему о разговоре с Солоноуцем. Володя сорвался с места и побежал в университет. Я не знаю, как он разговаривал с Солоноуцем. Не знаю, что он ему говорил. И в каком тоне. Я знаю только результаты этого разговора. Их два.
Первый результат: приказ о приеме Любочки на работу был подписан.
Второй результат: Володе, круглому отличнику и активному общественнику, не дали Сталинскую стипендию. Ее получил другой студент их курса Юрий Ершов, тоже отличник, и безусловно достойный кандидат, но избегавший общественной работы и учившийся в университете к тому времени чуть больше года. Обычно таким не давали. Володя же получил стипендию им. Чебышева.
Светлана Петровна Храненко о Борисе Владимировиче Птицыне
Птицыну в ту пору было 57 лет, и он был тяжело болен. Но, тем не менее, в ту далекую осень он еще работал в полную силу. Борис Владимирович Птицын был удивительным человеком. Вот что впоследствии напишет о нем студентка первого выпуска НГУ, слушавшая его курс лекций на 1-ом курсе в 1959 году.
Я впервые увидела Бориса Владимировича Птицына, будучи студенткой первого курса на вводной лекции по курсу неорганической химии в 1959 году. Мы были первым набором студентов Новосибирского Госуниверситета по специальности химия. Занятия на первом курсе начались в начале октября в здании школы № 25, которая находится в микрорайоне «А». Мы знали, что курс нам будет читать профессор Борис Владимирович Птицын, который приехал в Сибирь из Ленинграда. И вот перед нами в аудитории предстал элегантный темноволосый мужчина средних лет с военной выправкой, в безукоризненном черном костюме, ослепительно белой сорочке и галстуке. Это привело нас в восхищение. Борис Владимирович поздоровался с нами и назвал себя. Его голос, дикция, речь соответствовали внешности. Прекрасный звучный баритон был в полном согласии с лексикой и грамматикой русского языка. Он начал читать курс. Ни одного ненужного слова, отточенная и законченная мысль, доступная к восприятию. Казалось, что обдумана и расставлена каждая запятая. Все легко записывалось и укладывалось в голове. Конспект этих лекций как память я хранила почти сорок лет. И совсем не так давно с ними рассталась. К каждой прочтенной теме по программе курса профессор давал анализ новейших научных сведений. Информационный материал на стенной доске записывал очень четко и последовательно, было легко прослеживать и записывать материал. Удивительно, работая мелом, Борис Владимирович ни разу им не запачкался. Никогда не стирал с доски ладонью или пальцами. Даже в мелочах прослеживалась высокая культура и организация труда. А преподавание, хорошее преподавание - это большой труд. Это ведь пример для молодого поколения, который остается в памяти на всю жизнь.
Борис Владимирович был блестящим лектором. Лучше, чем его, лекций я больше ни у кого не слушала. Когда в 1962 году в НГУ кафедру неорганической химии возглавил Лев Моисеевич Волштейн, у которого была репутация талантливого лектора, и мы пришли к нему на курс координационной химии в надежде услышать «второго Птицына», то были глубоко разочарованы. Второй Птицын не состоялся, и мы на следующую лекцию не явились. Кстати, Лев Моисеевич не ожидал от нас такой наглости и в дальнейшем отказался нам читать курс. Он ведь не знал, что нас постигло большое разочарование в лекторском искусстве профессора. В университете было много хороших лекторов, но с Борисом Владимировичем сравниться никто не мог. Какая жалость, что только мы могли слушать его. Пусть на меня не обижаются физики, которые славят А.М. Будкера за лекционное мастерство. Мы слушали общий курс физики, который читал Будкер, и можем с уверенностью сказать, что в лекторском искусстве совершенства Бориса Владимировича он достичь не смог.
Б.В. Птицын был в высшей степени образованным и интеллигентным человеком и не терпел жаргона. Будучи заведующим отделом химии координационных соединений, он периодически собирал студентов и беседовал с нами. И однажды одна из наших сокурсниц, беседуя с Борисом Владимировичем, по неосторожности, характеризуя своего товарища, сказала, что ему «все до лампочки». Борис Владимирович приставил ладонь к уху и попросил повторить еще раз, не ослышался ли он. А потом попросил объяснить, что это значит, чем привел нас в явное смущение. Мы поняли, что объясняемся на языке Элочки-людоедки. И нам было стыдно. Память о Борисе Владимировиче поддерживает в нас лучшие человеческие качества и традиции. Это большое счастье, когда по жизненному пути идешь рядом с такими людьми, пусть даже короткое время. Но след остается навсегда.
Продолжение следует