Академгородок, 1963. Часть 22. Турпоездка в ГДР. Пост 5. Встреча с коллективом конфетной фабрики.
Продолжение главы Академгородок, 1963.
Начало см. части 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21.
См. также предыдущие главы: Академгородок 1959, 1960, 1961 и 1962 гг.
Встреча с коллективом конфетной фабрики
После осмотра города нас очень долго везли к месту нашего ночлега. Оказалось, что мы уже покинули Дрезден, и оказались в небольшом городке Радебойль. Знакомство с хозяевами особняка. Ставшая уже привычной процедура размещения по комнатам. Хороший ужин. Плотно поужинав, уставшие, мы разбрелись по отведенным нам комнатам, предвкушая отдых.
Неожиданно нас всех позвали в холл особняка. Оказалось, нас ждут. Мне кажется, это была незапланированная для нас встреча, иначе мы ужинали не в особняке, а на встрече. Видимо, какая-то группа не приехала, и ее срочно заменили нашей.
Нас уже ждали. Это были рабочие и служащие кондитерской фабрики во главе со своим директором. Мы зашли в довольно большое помещение, где были накрыты столы.
Как только мы пришли и поздоровались, нас сразу пригласили за стол. Мы расселись через одного - немец - русский - немец- русский. Было много шнапса, да и мы принесли не одну бутылку водки. Различных бутербродов было неимоверное количество. Директор фабрики произнес тост. Кто-то переводил. Конечно тост был за советский народ и за дружбу с немецким народом. Наш руководитель произнес ответный тост, уже не помню, что он говорил, но тоже что-то стандартное. Потом все перезнакомились со своими соседями. Все это сопровождалось выпивкой. Я ничего есть не мог. Был сыт. Остальные наши - тоже.
Потом все встали из-за стола и разбрелись по кучкам. Я подошел к директору. На вид ему было лет пятьдесят. Невысокий, слегка одутловатый, усталый. Он что-то говорил, переводя маленькие глазки с одного человека на другого. Всматривался в чье-то лицо, потом отводил свои глазки. Находил другие глаза, всматривался в них и снова отводил взгляд.
Он улыбался, но улыбка была какой-то жалкой. Даже неестественной. Он рассказывал:
- До прихода Гитлера к власти я был немецким коммунистом.
- Оказывается он был коммунистом? -подумал я. теперь все, кто может, вспоминают об этом. А тогда...
- Но потом партию разгромили. Многих арестовали. Во время войны меня призвали в вермахт, и я попал на восточный фронт.
- Как? Он, коммунист, оказался на советско-германском фронте. В голове не укладывалось.
- Но я очень быстро сдался в плен. Потом несколько лет был в советском лагере для военнопленных. Сейчас я член Социалистической единой партии Германии. Теперь мне доверили руководить фабрикой.
На меня неожиданно нахлынуло снова, в который уже раз, чувство ненависти, и я ничего не мог поделать с собой. Перед моими глазами стоял немец в форме солдата вермахта с винтовкой в руках. И он целился в наших. С большим усилием я сбросил с себя этот образ и спросил:
- И Вы стреляли в наших солдат?
Вышло грубо и некрасиво.
Он пристально посмотрел на меня. Наверное, он что-то увидел в моих глазах, потому что быстро, даже поспешно ответил:
- Я стрелял в воздух. Я никого не убил.
Потом добавил:
- Это было ужасное время. Я не мог не пойти в вермахт, - меня бы расстреляли. Я не мог не стрелять, - меня бы тоже сразу расстреляли. Я много думал, как мне поступить и решил, что мне остается только сдаться в плен при первом удобном случае. Я так и поступил.
У него был несчастный вид. И я представил, как его берут в плен и подгоняют прикладом, а то и штыком: «Шнелль, шнелль!» А он повторяет: «Гитлер капут!» Могли бы и прихлопнуть. Многие солдаты были злы на немцев. Особенно те, у кого погибли семьи. Они не брали немцев в плен, а сразу убивали. У них была одна мысль - отомстить.
- Этому директору еще повезло, что его сразу не убили, - подумал я. Темное чувство, которое поднялось во мне, внезапно улеглось, и я увидел немолодого уставшего человека, настрадавшегося в жизни. Я увидел человека, а не немца-солдата, которого во время войны на плакатах, висеших повсюду, нас призывали убивать. На плакатах было написано: «Убей немца!» Да-да, именно так. Не фашиста, а немца. Но мне уже не хотелось его убивать. И я даже порадовался, что его не убили.
- Вот, убили бы тогда его и не сидел бы он здесь и не рассказывал бы о своей войне и своем плене.
- У Вас есть семья, - жена, дети? - неожиданно спросил я.
Он достал из кармана фотографии. На одной семейной фотографии он с женой были молодыми, а мальчик и девочка - его дети - маленькими. На другой семейной фотографии были он с женой, уже далеко не молодые. Рядом с ними стояли юноша и девушка, молодые и красивые. Счастливая семья.
- У него счастливая семья. А сколько таких семей было уничтожено!?
- Вы счастливый человек, - сказал я. - У Вас замечательная жена, красивые дети. Война давно закончилась. Теперь это история. Мы должны привыкнуть жить в новом мире.
Когда ему перевели мои слова, его лицо прояснилось. Мы пожали друг другу руки.
Объявили, что теперь выступит самодеятельность Кондитерской фабрики. У них была довольно большая программа, которую мы смотрели с интересом, потому что она несла ярко выраженный немецкий колорит.
Поразил нас оркестр губных гармоник. Эти гармоники были разных размеров - от малюсенькой еле видимой, издававшей тоненькие писклявые звуки, до полутораметровой, установленной на ножках, вдоль нее бегал «гармонист» и дул поочередно в соответствующие щели, вызывая басовые звуки. Гармоник про-межуточных размеров было еще десятка полтора, и игра на каждой из них требовала специфического навыка и довольно больших затрат энергии. Зрелище было неожиданным и, в какой-то мере, даже страшным. Не знаю, почему у меня возникло такое чувство.
Вся сцена казалась нежизненной, а какой-то каррикатурной. Но играли они слаженно. Звуки, извлекаемые из гармошек всех мастей, создавали определенные образы. Оркестр звучал вполне прилично.
Потом выступали наши: кто-то пел, кто-то показывал акробатические этюды. Немцы хлопали, - они были снисходительны.
Расходились поздно. Все оставшиеся бутерброды, а их было много, потому что мы практически ничего не ели, были уложены на подносы и поставлены вдоль узкого прохода. На выход выстроилась импровизированная очередь. Каждый немец, проходя мимо подносов, брал бутерброд и быстро его съедал, потом брал второй, третий, - сколько успевал. Зрелище было не из приятных. Мы проходили спокойно. Нам по-прежнему не хотелось есть.
Продолжение следует
Начало см. части 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21.
См. также предыдущие главы: Академгородок 1959, 1960, 1961 и 1962 гг.
Встреча с коллективом конфетной фабрики
После осмотра города нас очень долго везли к месту нашего ночлега. Оказалось, что мы уже покинули Дрезден, и оказались в небольшом городке Радебойль. Знакомство с хозяевами особняка. Ставшая уже привычной процедура размещения по комнатам. Хороший ужин. Плотно поужинав, уставшие, мы разбрелись по отведенным нам комнатам, предвкушая отдых.
Неожиданно нас всех позвали в холл особняка. Оказалось, нас ждут. Мне кажется, это была незапланированная для нас встреча, иначе мы ужинали не в особняке, а на встрече. Видимо, какая-то группа не приехала, и ее срочно заменили нашей.
Нас уже ждали. Это были рабочие и служащие кондитерской фабрики во главе со своим директором. Мы зашли в довольно большое помещение, где были накрыты столы.
Как только мы пришли и поздоровались, нас сразу пригласили за стол. Мы расселись через одного - немец - русский - немец- русский. Было много шнапса, да и мы принесли не одну бутылку водки. Различных бутербродов было неимоверное количество. Директор фабрики произнес тост. Кто-то переводил. Конечно тост был за советский народ и за дружбу с немецким народом. Наш руководитель произнес ответный тост, уже не помню, что он говорил, но тоже что-то стандартное. Потом все перезнакомились со своими соседями. Все это сопровождалось выпивкой. Я ничего есть не мог. Был сыт. Остальные наши - тоже.
Потом все встали из-за стола и разбрелись по кучкам. Я подошел к директору. На вид ему было лет пятьдесят. Невысокий, слегка одутловатый, усталый. Он что-то говорил, переводя маленькие глазки с одного человека на другого. Всматривался в чье-то лицо, потом отводил свои глазки. Находил другие глаза, всматривался в них и снова отводил взгляд.
Он улыбался, но улыбка была какой-то жалкой. Даже неестественной. Он рассказывал:
- До прихода Гитлера к власти я был немецким коммунистом.
- Оказывается он был коммунистом? -подумал я. теперь все, кто может, вспоминают об этом. А тогда...
- Но потом партию разгромили. Многих арестовали. Во время войны меня призвали в вермахт, и я попал на восточный фронт.
- Как? Он, коммунист, оказался на советско-германском фронте. В голове не укладывалось.
- Но я очень быстро сдался в плен. Потом несколько лет был в советском лагере для военнопленных. Сейчас я член Социалистической единой партии Германии. Теперь мне доверили руководить фабрикой.
На меня неожиданно нахлынуло снова, в который уже раз, чувство ненависти, и я ничего не мог поделать с собой. Перед моими глазами стоял немец в форме солдата вермахта с винтовкой в руках. И он целился в наших. С большим усилием я сбросил с себя этот образ и спросил:
- И Вы стреляли в наших солдат?
Вышло грубо и некрасиво.
Он пристально посмотрел на меня. Наверное, он что-то увидел в моих глазах, потому что быстро, даже поспешно ответил:
- Я стрелял в воздух. Я никого не убил.
Потом добавил:
- Это было ужасное время. Я не мог не пойти в вермахт, - меня бы расстреляли. Я не мог не стрелять, - меня бы тоже сразу расстреляли. Я много думал, как мне поступить и решил, что мне остается только сдаться в плен при первом удобном случае. Я так и поступил.
У него был несчастный вид. И я представил, как его берут в плен и подгоняют прикладом, а то и штыком: «Шнелль, шнелль!» А он повторяет: «Гитлер капут!» Могли бы и прихлопнуть. Многие солдаты были злы на немцев. Особенно те, у кого погибли семьи. Они не брали немцев в плен, а сразу убивали. У них была одна мысль - отомстить.
- Этому директору еще повезло, что его сразу не убили, - подумал я. Темное чувство, которое поднялось во мне, внезапно улеглось, и я увидел немолодого уставшего человека, настрадавшегося в жизни. Я увидел человека, а не немца-солдата, которого во время войны на плакатах, висеших повсюду, нас призывали убивать. На плакатах было написано: «Убей немца!» Да-да, именно так. Не фашиста, а немца. Но мне уже не хотелось его убивать. И я даже порадовался, что его не убили.
- Вот, убили бы тогда его и не сидел бы он здесь и не рассказывал бы о своей войне и своем плене.
- У Вас есть семья, - жена, дети? - неожиданно спросил я.
Он достал из кармана фотографии. На одной семейной фотографии он с женой были молодыми, а мальчик и девочка - его дети - маленькими. На другой семейной фотографии были он с женой, уже далеко не молодые. Рядом с ними стояли юноша и девушка, молодые и красивые. Счастливая семья.
- У него счастливая семья. А сколько таких семей было уничтожено!?
- Вы счастливый человек, - сказал я. - У Вас замечательная жена, красивые дети. Война давно закончилась. Теперь это история. Мы должны привыкнуть жить в новом мире.
Когда ему перевели мои слова, его лицо прояснилось. Мы пожали друг другу руки.
Объявили, что теперь выступит самодеятельность Кондитерской фабрики. У них была довольно большая программа, которую мы смотрели с интересом, потому что она несла ярко выраженный немецкий колорит.
Поразил нас оркестр губных гармоник. Эти гармоники были разных размеров - от малюсенькой еле видимой, издававшей тоненькие писклявые звуки, до полутораметровой, установленной на ножках, вдоль нее бегал «гармонист» и дул поочередно в соответствующие щели, вызывая басовые звуки. Гармоник про-межуточных размеров было еще десятка полтора, и игра на каждой из них требовала специфического навыка и довольно больших затрат энергии. Зрелище было неожиданным и, в какой-то мере, даже страшным. Не знаю, почему у меня возникло такое чувство.
Вся сцена казалась нежизненной, а какой-то каррикатурной. Но играли они слаженно. Звуки, извлекаемые из гармошек всех мастей, создавали определенные образы. Оркестр звучал вполне прилично.
Потом выступали наши: кто-то пел, кто-то показывал акробатические этюды. Немцы хлопали, - они были снисходительны.
Расходились поздно. Все оставшиеся бутерброды, а их было много, потому что мы практически ничего не ели, были уложены на подносы и поставлены вдоль узкого прохода. На выход выстроилась импровизированная очередь. Каждый немец, проходя мимо подносов, брал бутерброд и быстро его съедал, потом брал второй, третий, - сколько успевал. Зрелище было не из приятных. Мы проходили спокойно. Нам по-прежнему не хотелось есть.
Продолжение следует