«Песнь песней» Виктора Цоя. Глава 7 «Последний герой. Сталкер»
Продолжаю публикацию моей работы «Песнь песней» Виктора Цоя. Духовное измерение его поэзии»:
Вводное слово и глава 1 «Бунт против этого мира, неприятие его законов»
Глава 2 «Иной, благой мир света»
Глава 3 «Ты»
Глава 4 «Мир насилия, страданий и боли»
Глава 5 «Одиночество и потерянность в мире»
Глава 6 «Мир как сон. Иллюзорность наших желаний»
Последний герой. Сталкер
Дерзновенны наши речи,
Мы на смерть осуждены,
Слишком ранние предтечи
Слишком медленной весны.
...
Искра в пепле оскорблённых
И потухших алтарей.
(«Дети ночи», Д. Мережковский, 1891)
Странник между Небом и Землёй. Участник кажущейся вечной войны Добра и Зла, борьбы за Пробуждение и Воскресение этого мира и в нём живущих. Мотив их постоянного противостояния и ежесекундной борьбы присутствует почти во всех основных религиях, но особенно - в христианстве и зороастризме. В исламе и иудаизме противостояние присутствует, но человечеству отводится в нём по большей части роль статиста, наблюдающего, как Бог побеждает в этом мире Зло. При посильной, но не необходимой помощи живых существ.
Есть важные отличия мотива войны и между христианством и зороастризмом. Если в христианской традиции полем боя считаются прежде всего души людей, то в религии Заратуштры - весь этот мир, всё его пространство, причём не только человечество. Каждое живое существо, каждый кусочек природы - тоже арена этой борьбы, и отнюдь не статичные её наблюдатели.
Мотив этого противостояния, как он запечатлён в текстах Виктора Цоя, очень близок именно к зороастрийской традиции. Своей всеохватностью, своей обращённостью к внешним, социальным действиям (при сохранении важной роли внутриличностного пробуждения и освобождения, осознанности). Но обо всём по порядку.
Мы вышли из дома,
Когда во всех окнах
Погасли огни,
Один за одним.
Мы видели, как уезжает
Последний трамвай.
Ездят такси,
Но нам нечем платить,
И нам некуда ехать.
Мы гуляем одни,
На нашем кассетнике
Кончилась плёнка, смотай.
Видели ночь,
Гуляли всю ночь до утра.
...
Сними свою обувь -
Мы будем ходить босиком.
(«Видели ночь», 1985, альбом «Ночь», 1986)
Вот странники вступают в этот мир, один за одним. Вокруг них - ночь. Временами даже может возникнуть ощущение, что настал момент решающей брани, когда тьма объяла уже весь мир. «Было же около шестого часа дня, и сделалась тьма по всей земле до часа девятого: и померкло солнце, и завеса в храме раздралась посредине» (Лк. 23:44-45). «Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух ... и земля потряслась; и камни расселись» (Мф. 27:50-51).
Пути назад нет (уехал «последний трамвай»), дальше - нужно пройти свой путь до конца. Возможность покинуть этот мир досрочно у каждого в отдельности будет, но она сопряжена с ценой, которую они не могут заплатить. Сталкеры, а именно этот мотив приходит на ум, пока даже не знают, куда им ехать, и в одиночестве отправляются в странствие по дольнему миру, даря ему свои песни. Словно стражи, они хранят спокойствие спящих до самого утра. Не принимая правила этого мира, его нравы и обычаи («сними свою обувь»), они демонстрируют свою открытость, естественность и нестяжательство. Призывая всех освободиться от условностей и барьеров.
Вестники иной реальности, в мире «сумбура и бреда» (согласно записанному в том же году «Бездельнику»), они заняты на первый взгляд бессмысленной и ненужной работой. «Мудрецы» нашего мира (представленные народом недавних охотников и рыболовов с их ограниченным в обывательском фольклоре конца ХХ века сознанием) без устали твердят, что невозможно перековать этот мир, расплавить тяжесть накопленных страданий и грехов. Что мир навсегда останется безжизненным и бесплодным. Главное - не слушая их - продолжать свою утомительную и кропотливую работу, привносить немного жизни и нерациональности в холодный и тяжёлый мир металла и брезента. Словно сеятели, вестники бросают семена вечной жизни в бренную почву. И далеко не бессмысленен их труд.
«И поучал их много притчами, говоря: вот, вышел сеятель сеять; и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то; иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло, и, как не имело корня, засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его; иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать. Кто имеет уши слышать, да слышит! ... Посеянное же на доброй земле означает слышащего слово и разумеющего ... Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своём» (Мф. 13:3-9, 23-24).
«Вот что значит притча сия: семя есть слово Божие; а упавшее при пути, это суть слушающие, к которым потом приходит диавол и уносит слово из сердца их, чтобы они не уверовали и не спаслись; а упавшее на камень, это те, которые, когда услышат слово, с радостью принимают, но которые не имеют корня, и временем веруют, а во время искушения отпадают; а упавшее в терние, это те, которые слушают слово, но, отходя, заботами, богатством и наслаждениями житейскими подавляются и не приносят плода; а упавшее на добрую землю, это те, которые, услышав слово, хранят его в добром и чистом сердце и приносят плод в терпении. Сказав это, Он возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит! Никто, зажегши свечу, не покрывает её сосудом, или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет» (Лк. 8:11-16).
Три чукотских мудреца
Твердят, твердят мне без конца:
«Металл не принесёт плода,
Игра не стоит свеч, а результат - труда»,
Но я
Сажаю алюминиевые огурцы, а-а (2 раза)
На брезентовом поле.
(«Алюминиевые огурцы», альбом «45», 1982)
В следующем альбоме образ сталкера раскрывается более полно, представая сразу в двух ипостасях - лёгком, романтичном Саше и тяжёлом, уставшем в боях генерале, позабывшем даже своё имя. А может быть, генерал - и есть Александр, прошедший сквозь пекло этого мира? Цой словно раздваивается, чтобы уже в 1983 году слиться в одном образе, так сроднившемся с его именем в глазах поколений - образе «последнего героя». Замечу, что именно Сашей назовёт Виктор через два года, в 1985-м, своего первенца.
В первом тексте - «Саша» - можно заметить комедию и сатиру, тогда как второй - «Генерал» - наполнен трагедией и унынием. Радость и страдание, жизнь и смерть переплетаются в причудливом узоре. В «Саше» перед нами - словно герой средневековых рыцарских баллад, напоминающий о необходимости галантности и героизма в жестоком мире. Ему не чужды месть и позёрство («страусиное перо»), желание признания и показное благородство. Будто поэт дворянской России и стародавний менестрель, новый «мастер слова и клинка» пытается понять смысл и тайну жизни, прочесть на своей руке узоры судьбы. Его манит ощущаемая в глубине души тайна, что он - прохожий здесь, опалённый древним огнём. Огнём ада или огнём Преображения, небесным пасхальным огнём.
Робин Гуд ХХ века, Саша пытается установить в нашем мире справедливость. Как он её понимает (Виктору на момент сочинения песни всего 20-21 год). Помогает бедным, сражается за свою честь, прогоняет негодяев, но не испытывает к врагам ненависти и не стремится их добивать. Мир - особенно дамы - в восхищении от него, а Саша - от них. Лёгкий и воздушный, он скользит по поверхности этой жизни («шаги его легки»).
Поэт, красавец и Цицерон, менестрель способен одолеть любую преграду и убить даже взглядом. Превращаясь уже скорее в супермена, образ Саши становится всё более гротескным.
Саша очень любит книги
Про героев и про месть,
Саша хочет быть героем,
А он такой и есть.
Саша носит шляпу,
В шляпе страусиное перо,
Он хватает шпагу
И цепляет её прямо на бедро.
Мастер слова и клинка
Он глядит в свою ладонь,
Он пришёл издалека
И прошёл через огонь.
Саша бьётся на дуэли,
Охраняя свою честь,
Шпагой колет он врага
И предлагает ему сесть.
Он гоняет негодяев
Хворостиной, как коров,
Саша раздаёт крестьянам
Негодяйское добро.
…
Дамы без ума от Саши,
Саша без ума от дам,
В полночь Саша лезет к дамам,
А уходит по утрам.
Дамы из высоких окон
Бросают лепестки,
Он борец за справедливость
И шаги его легки.
…
Он поёт под мандолину,
И красив, как Аполлон,
По латыни Саша может
Говорить, как Цицерон.
Он не знает, что такое
Неприступная стена,
Саша взглядом на охоте
Убивает кабана.
(«Саша», альбом «46», 1983)
Именно к этому мальчику из детства, знавшему, что справедливо и вершившему свой «правый» суд, как будто и обращается с первых строк генерал. Орденоносный старик ищет своего внутреннего собеседника, ищет и не находит. А может, призывает древнегреческих мойр - помнящих всё, ведающих жизнью и смертью богинь судьбы? И вот Пряха (Клото) отвечает: «Нам не хватает тем», поведай о своей жизни. Сестру перебивает Неотвратимая (Антропа) с просьбой не нарушать покой уже стоящего на пороге междумирья воина, оберегая в то же время и покой мира, и покой вершительниц судеб. «Мир слишком тёмен для него», - словно вступает в разговор третья, Судьба (Лахесис). А может быть, сталкер просто устал жить, и в его душе воцарилась пустота, которой так приятен покой. Ему хочется уснуть и уйти из этой невыносимо тёмной ночи. Молодость и заслуги, звонкая песнь струн души, жизнь - всё уже в прошлом, дождь перехода настойчиво стучит по крыше его жизни.
И богини продолжают... Все уйдут из мира, не печалься, ведь это не конец. И пусть посланники Света («парламентёры»), один за другим, изведали боль и печаль воплощения в дольнем мире, горечь древа познания добра и зла, все они ещё вернутся сюда... Хотя бы в момент Второго Пришествия.
Мойры не убеждают, а быть может, генерал уже просто потерял веру в любые из произнесённых слов. Сталкер хочет уйти, однако теперь вода и свет удерживают его от этого шага. Сто свечей - сто душ, или всего одна - его, вмещающая в себя весь этот жар и огонь. И вот тоненький голосок надежды заговаривает, наконец, в его сердце: может быть, ещё не всё потеряно, может быть, именно завтра настанет долгожданный рассвет, и нужно продержаться совсем немного? Протянуть, побороться из последних сил, чтобы мир смог дожить, дождаться освобождения, воскресения. Для того чтобы к миру наконец смогли подобрать необходимый ключ, открывающий сознания, пробуждающий их к вечной жизни. Один из этих ключников, перебирающих связки - как раз перед нами.
Где Вы теперь и с кем,
Кто хочет быть судьёй,
Кто помнит все имена?
Нам не хватает тем,
Не нарушай покой,
Эта ночь слишком темна.
Где твой мундир, генерал,
Твои ордена, спина, как струна?
Ты уже слышал отбой -
Просто дождь бил по крыше твоей, генерал.
Всем находят время, чтобы уйти,
Никто не уйдёт навсегда,
Парламентёры один за другим,
И каждый знает горечь плода.
…
Хочется спать, но вот стоит чай,
И горит свет ста свечей.
Может быть, завтра с утра будет солнце
И тот ключ в связке ключей?
(«Генерал», альбом «46», 1983)
Кухня. Чай. Ночь. Оборвавшись на полуслове надежды, внутренний монолог в присутствии богинь судьбы продолжился в «Последнем герое». Надежда всё так же слаба, но жива, и пусть цель далека, а мир - горек и тёмен, но огонёк свечей и глоток воды придали генералу сил. С опущенным забралом, рыцарь печального образа продолжает свой бой, преодолевая ночь души. Три вершительницы судеб этого мира и его хранительницы приветствуют выбор героя и таких же, как он. И желают Саше здоровья в наступающем дне.
Всматриваясь в их очи, сталкер вспоминает, как раньше, только осознав степень омрачённости мира и меру разлитого в нём зла, он попытался затвориться, но, оставшись наедине с собой, понял, что родился здесь не для этого. Ноша из света и тепла легка, только тяжело постоянно разбрасывать их зёрна вокруг, отгоняя тьму и холод и сея надежду. И пусть со стороны это выглядит глупо, именно ради этой «игры» Саша здесь. Именно благодаря ней держится наш мир. И пусть воина никто не ждёт, но по малейшему зову совести, этому звонку из мира света (вспомним образ хранительницы и спутницы из главы «Ты»), он готов отправиться во враждебный мир.
Интересно, что именно этой, знаковой для себя песней открывает Цой посвящённый небесной стране альбом «Начальник Камчатки».
Ночь коротка, цель далека,
Ночью так часто хочется пить,
Ты выходишь на кухню,
Но вода здесь горька,
Ты не можешь здесь спать,
Ты не хочешь здесь жить.
Доброе утро, последний герой!
Доброе утро тебе и таким, как ты,
Доброе утро, последний герой.
Здравствуй, последний герой!
Ты хотел быть один, это быстро прошло,
Ты хотел быть один, но не смог быть один,
Твоя ноша легка, но немеет рука,
И ты встречаешь рассвет за игрой в дурака.
…
Утром ты стремишься скорее уйти,
Телефонный звонок, как команда «Вперёд!»
Ты уходишь туда, куда не хочешь идти,
Ты уходишь туда, но тебя там никто не ждёт!
(«Последний герой», альбом «Начальник Камчатки», 1984)
Уходя в полные страха переулки нашего мира, сталкер в глубине души остаётся тем же романтиком Сашей. Иначе он и не отправился бы в свой путь.
Подворотни страшны,
Я слышу, как хлопают двери.
...
И это не станет помехой
Прогулке романтика.
(«Прогулка романтика», альбом «Начальник Камчатки», 1984)
Вместо меча в руках воина - чистый и белый мел, с помощью которого вестник творит свои слова и образы. Творит не просто так - ведь генерал уже владеет «ключом», позволяющим ему достучаться до сознаний людей.
Я вижу дом, я беру в руки мел,
Нет замка, но я владею ключом.
(«Я объявляю свой дом», альбом «Это не любовь», 1985)
И пусть все вокруг говорят, что им нельзя рисковать, что у них прекрасно обустроенный и надёжно огороженный от всех мирок, сталкер уходит в ночь подворотен. Страх разрушить свой небольшой участок света и тепла, страх разрушить привычный ход вещей, ход жизни и отправиться в мир холода и стужи, неся туда свет, страх потери личного благополучия - ничто из этого не определяет поступков воина. «Кто станет сберегать душу свою, тот погубит её; а кто погубит её, тот оживит её» (Лк. 17:33). Не осуждая остающихся светить самим себе, Цой отправляется в путь и вступает в дождь перехода, принимая крещение как первый этап этого пути. И пусть сила воли недостаточно крепка (просьба отрезать для него путь назад - «закрыть дверь»), тем не менее, Виктор делает первый шаг.
Не неся ни обид, ни презрения, воины с радостью примут в свои ряды оставшихся дома. Купель крещения открыта для всех, достаточно лишь преодолеть эгоистическую глухоту сердца к чужой боли, жажду иллюзорной личной обустроенности своей квартирки в разрушающемся общем доме, и сделать свой первый шаг. В сообщество смеющихся воинов. Смех в этом случае выступает символом открытости души, искренности и гармонии, сердечности, а не рациональности. Цой призывает посмотреть на часы истории, чтобы понять, сколь мало осталось времени у этого мира и сколь много прожитых лет позади каждого из нас.
Они говорят: им нельзя рисковать,
Потому что у них есть дом, в доме горит свет.
И я не знаю точно, кто из нас прав,
Меня ждёт на улице дождь, их ждёт дома обед.
Закрой за мной дверь. Я ухожу.
Закрой за мной дверь. Я ухожу.
И если тебе вдруг наскучит твой ласковый свет,
Тебе найдётся место у нас, дождя хватит на всех.
Посмотри на часы, посмотри на портрет на стене,
Прислушайся - там, за окном, ты услышишь наш смех.
(«Закрой за мной дверь», 1987, альбом «Группа крови», 1988)
Что движет этими смеющимися воинами, напоминающими дзэн-монахов Востока? Стремление видеть мир за пределами скорлупы собственной квартиры, стремление видеть мир вне догм и представлений, видеть мир таким, каков он есть. Стремление жить, а не бродить в сомнамбулическом сне. «Когда же подходил Он к Иерихону, один слепой сидел у дороги, прося милостыни, и, услышав, что мимо него проходит народ, спросил: что это такое? Ему сказали, что Иисус Назорей идёт. Тогда он закричал: Иисус, Сын Давидов! помилуй меня. Шедшие впереди заставляли его молчать; но он ещё громче кричал: Сын Давидов! помилуй меня. Иисус, остановившись, велел привести его к Себе: и, когда тот подошел к Нему, спросил его: Чего ты хочешь от Меня? Он сказал: Господи! чтобы мне прозреть. Иисус сказал ему: прозри! вера твоя спасла тебя» (Лк. 18:35-42).
И вот стремящиеся прозреть, обернувшись в плащи (вечный символ скитальцев), заявляют о своём праве на настоящую, полноценную жизнь. Они обращаются к агрессивно-слепому, способному лишь слышать (шелест, слово), большинству, что так долго и упорно пыталось удержать их в смирительных рубашках, в стягивающих устремления духа узких одеждах. Пробуждённым тесно в их прежних жилищах, несмотря на их новую, улучшенную планировку. Опалённые в боях за любовь и добро, повзрослевшие романтики бросают вызов окружающему обществу, предупреждая о грядущей гибели мира («дальше...») и заявляя о своём желании заняться его активным переустройством, преображением.
Мы хотим видеть дальше, чем окна дома напротив,
Мы хотим жить, мы живучи, как кошки.
И вот мы пришли заявить о своих правах: «Да!»
Слышишь шелест плащей - это мы...
...
Мы родились в тесных квартирах новых районов,
Мы потеряли невинность в боях за любовь.
Нам уже стали тесны одежды,
Сшитые вами для нас одежды,
И вот мы пришли сказать вам о том, что дальше...
Дальше действовать будем мы!
(«Дальше действовать будем мы», 1987, альбом «Группа крови», 1988)
Генералы понимают, что объявляют войну этому миру, его «князю» и послушному большинству, но осознанно идут на смерть здесь, обретая жизнь вечную. «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне» (Мф. 10:28). Обращаясь ко всем нам, они указывают на зло и насилие, царящие в мире, на его зыбкость и иллюзорность. Хватаясь за преходящие картинки, состояния и эмоции, разум оказывается в постоянном смятении и неуверенности. И пусть смерть - единственная награда смеющихся воинов, и выжить сможет не более чем один из «полка», но кто-то должен продолжать бой. Очень сложно достучаться до сознаний-квартир, и многие из сталкеров обречены погибнуть безвестными только для того, чтобы дать возможность таким, как Цой, обратиться к людям, сказать им своё слово. Виктор это понимает и потому просит показать ему «портреты» этих первопроходцев, чтобы воздать им должное и придать себе силы дойти до конца, неся уже в том числе и ответственность перед ними.
Взрывая тишину и равнодушие мира, Цой кричит: «между Землёй и небом - Война!» Любой наш шаг или бездействие - эпизод этой войны, сдвигающий часу весов на ту или иную сторону. С присущим зороастрийской и христианской традиции накалом Виктор пытается донести эту простую истину до каждого. Жёсткий и бескомпромиссный дуализм мира. Постоянный выбор, от которого никуда не скрыться.
Одни осознают и ведут эту брань, другим есть что терять («сына» и «дочь»), и это определяет их поступки, третьи всецело полагаются на разум и глухи к чужим боли и страданиям. Но, не осуждая других, вестник показывает, что ведущие брань - единственная надежда мира и его насельников. Война не безнадёжна и когда-нибудь совместными тысячелетними усилиями им удастся проломить стену, отделяющую дольний мир от мира света и добра.
Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне,
Нарисуй мне портреты погибших на этом пути.
Покажи мне того, кто выжил один из полка,
Но кто-то должен стать дверью,
А кто-то замком, а кто-то ключом от замка.
Земля. Небо.
Между Землёй и Небом - Война!
И где бы ты не был,
Что б ты не делал -
Между Землёй и Небом - Война!
Где-то есть люди, для которых есть день и есть ночь.
Где-то есть люди, у которых есть сын и есть дочь.
Где-то есть люди, для которых теорема верна.
Но кто-то станет стеной, а кто-то плечом,
Под которым дрогнет стена.
(«Война», альбом «Группа крови», 1988)
Но вернёмся к молодому Цою. Тогда он ещё сомневался, нужна ли кому-нибудь эта война, и ради чего идти на смерть. Становиться ли героем, пожертвовавшим собой ради миллионов. Слёзы от боли и страданий нашего мира, от страданий собственных уже струились по сердцу дождём, порождая желание прекратить бой и покинуть мир.
Ты мог быть героем,
Но не было повода быть.
...
Ты мог умереть, если б знал,
За что умирать.
Попробуй спастись от дождя, если он внутри.
Попробуй сдержать желание выйти вон.
(«Ты мог бы», 1982-1985)
Покинутость и усталость, внутренний императив достучаться до людских сердец и в то же время желание хоть какого-нибудь тепла и передышки на этом пути звучат в тексте «Хочу быть с тобой». Неудивительно, что в эту тяжёлую минуту Виктор обращается с мольбой именно к своей хранительнице. Говоря, что не может здесь больше жить, не может идти против ветра 24 часа в сутки среди непрекращающейся бури, вестник просит Её забрать его. Он устал бороться с укоренёнными в человечестве и его культуре («книгах») принципами насилиями, зла и эгоизма. Он сжигает их своим огнём, а они всё прибывают и прибывают, и дождь тушит едва вспыхнувшие страницы.
Мы не видели солнца уже несколько дней,
Наши ноги утратили крепость на этом пути.
Мне хотелось войти в дом, но здесь нет дверей,
Руки ищут опору, и не могут найти.
Я хочу войти в дом. Хочу войти в дом. В дом...
...
Я родился на стыке созвездий, но жить не могу,
Ветер двадцать метров в секунду ночью и днём.
Раньше я читал книги, а теперь я их жгу,
Я хотел идти дальше, но я сбит с ног дождём.
Я хочу быть с тобой. С тобой. С тобой...
(«Хочу быть с тобой», альбом «46», 1983)
Но отступать нельзя. Мгла слегка рассеялась, и выглянуло солнце. Настало утро дня битвы Виктора Цоя, и он понимает это - он «узнал своё утро». 1984 год. «Князь мира сего», «враг навек» сделает всё, чтобы убить вестника, заставить его замолчать, однако прибывшие хранители-«всадники» защитят на какое-то время, дадут шанс исполнить начертанное - хотя бы немного растопить снег здешнего мира. Цой просит у них защиты и помощи и вновь обращается с мольбой к своей иномирной спутнице. Он просит хотя бы немного тепла в окружающей стуже.
Я собираю чемодан, мне нельзя отступать.
Он заметил свой срок, он заметил свой срок...
....
Мама, я узнал своё утро.
....
Я выхожу на порог, я слышу стук копыт.
Растопите снег, растопите снег...
Он убьёт меня, он - мой враг навек.
Растопите снег, растопите снег...
...
Я не могу больше жить без неё.
Помогите мне, помогите мне...
Я не могу больше жить без тепла.
Помогите мне, помогите мне...
(«Растопите снег», альбом «Начальник Камчатки», 1984)
Фонари за окном горят почти целый день.
В это время я не верю глазам, я верю часам.
И теперь я занят только охраной тепла.
Вот ушёл ещё год - сколько останется нам?
(«Город», альбом «Это не любовь», 1985)
Словно один из фонарей, душа Цоя сияет в нашем мире, даруя ему тепло и любовь. Не веря сменяющим друг друга иллюзиям, он пытается всмотреться в лицо времени, безучастно отмеряющего часы и дни. Предчувствуя свой рок, Виктор пытается понять, сколько именно ему осталось.
Но другого пути нет - убить эту ночь можно лишь изнутри, погрузившись в дольний мир. Как сделал это две тысячи лет назад Христос, как делали это до него и после множество других посланников света.
Ты можешь лечь и уснуть, и убить эту ночь.
(«Игра», альбом «Ночь», 1986)
Продолжение следует.
Вводное слово и глава 1 «Бунт против этого мира, неприятие его законов»
Глава 2 «Иной, благой мир света»
Глава 3 «Ты»
Глава 4 «Мир насилия, страданий и боли»
Глава 5 «Одиночество и потерянность в мире»
Глава 6 «Мир как сон. Иллюзорность наших желаний»
Последний герой. Сталкер
Дерзновенны наши речи,
Мы на смерть осуждены,
Слишком ранние предтечи
Слишком медленной весны.
...
Искра в пепле оскорблённых
И потухших алтарей.
(«Дети ночи», Д. Мережковский, 1891)
Странник между Небом и Землёй. Участник кажущейся вечной войны Добра и Зла, борьбы за Пробуждение и Воскресение этого мира и в нём живущих. Мотив их постоянного противостояния и ежесекундной борьбы присутствует почти во всех основных религиях, но особенно - в христианстве и зороастризме. В исламе и иудаизме противостояние присутствует, но человечеству отводится в нём по большей части роль статиста, наблюдающего, как Бог побеждает в этом мире Зло. При посильной, но не необходимой помощи живых существ.
Есть важные отличия мотива войны и между христианством и зороастризмом. Если в христианской традиции полем боя считаются прежде всего души людей, то в религии Заратуштры - весь этот мир, всё его пространство, причём не только человечество. Каждое живое существо, каждый кусочек природы - тоже арена этой борьбы, и отнюдь не статичные её наблюдатели.
Мотив этого противостояния, как он запечатлён в текстах Виктора Цоя, очень близок именно к зороастрийской традиции. Своей всеохватностью, своей обращённостью к внешним, социальным действиям (при сохранении важной роли внутриличностного пробуждения и освобождения, осознанности). Но обо всём по порядку.
Мы вышли из дома,
Когда во всех окнах
Погасли огни,
Один за одним.
Мы видели, как уезжает
Последний трамвай.
Ездят такси,
Но нам нечем платить,
И нам некуда ехать.
Мы гуляем одни,
На нашем кассетнике
Кончилась плёнка, смотай.
Видели ночь,
Гуляли всю ночь до утра.
...
Сними свою обувь -
Мы будем ходить босиком.
(«Видели ночь», 1985, альбом «Ночь», 1986)
Вот странники вступают в этот мир, один за одним. Вокруг них - ночь. Временами даже может возникнуть ощущение, что настал момент решающей брани, когда тьма объяла уже весь мир. «Было же около шестого часа дня, и сделалась тьма по всей земле до часа девятого: и померкло солнце, и завеса в храме раздралась посредине» (Лк. 23:44-45). «Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух ... и земля потряслась; и камни расселись» (Мф. 27:50-51).
Пути назад нет (уехал «последний трамвай»), дальше - нужно пройти свой путь до конца. Возможность покинуть этот мир досрочно у каждого в отдельности будет, но она сопряжена с ценой, которую они не могут заплатить. Сталкеры, а именно этот мотив приходит на ум, пока даже не знают, куда им ехать, и в одиночестве отправляются в странствие по дольнему миру, даря ему свои песни. Словно стражи, они хранят спокойствие спящих до самого утра. Не принимая правила этого мира, его нравы и обычаи («сними свою обувь»), они демонстрируют свою открытость, естественность и нестяжательство. Призывая всех освободиться от условностей и барьеров.
Вестники иной реальности, в мире «сумбура и бреда» (согласно записанному в том же году «Бездельнику»), они заняты на первый взгляд бессмысленной и ненужной работой. «Мудрецы» нашего мира (представленные народом недавних охотников и рыболовов с их ограниченным в обывательском фольклоре конца ХХ века сознанием) без устали твердят, что невозможно перековать этот мир, расплавить тяжесть накопленных страданий и грехов. Что мир навсегда останется безжизненным и бесплодным. Главное - не слушая их - продолжать свою утомительную и кропотливую работу, привносить немного жизни и нерациональности в холодный и тяжёлый мир металла и брезента. Словно сеятели, вестники бросают семена вечной жизни в бренную почву. И далеко не бессмысленен их труд.
«И поучал их много притчами, говоря: вот, вышел сеятель сеять; и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то; иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло, и, как не имело корня, засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его; иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать. Кто имеет уши слышать, да слышит! ... Посеянное же на доброй земле означает слышащего слово и разумеющего ... Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своём» (Мф. 13:3-9, 23-24).
«Вот что значит притча сия: семя есть слово Божие; а упавшее при пути, это суть слушающие, к которым потом приходит диавол и уносит слово из сердца их, чтобы они не уверовали и не спаслись; а упавшее на камень, это те, которые, когда услышат слово, с радостью принимают, но которые не имеют корня, и временем веруют, а во время искушения отпадают; а упавшее в терние, это те, которые слушают слово, но, отходя, заботами, богатством и наслаждениями житейскими подавляются и не приносят плода; а упавшее на добрую землю, это те, которые, услышав слово, хранят его в добром и чистом сердце и приносят плод в терпении. Сказав это, Он возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит! Никто, зажегши свечу, не покрывает её сосудом, или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет» (Лк. 8:11-16).
Три чукотских мудреца
Твердят, твердят мне без конца:
«Металл не принесёт плода,
Игра не стоит свеч, а результат - труда»,
Но я
Сажаю алюминиевые огурцы, а-а (2 раза)
На брезентовом поле.
(«Алюминиевые огурцы», альбом «45», 1982)
В следующем альбоме образ сталкера раскрывается более полно, представая сразу в двух ипостасях - лёгком, романтичном Саше и тяжёлом, уставшем в боях генерале, позабывшем даже своё имя. А может быть, генерал - и есть Александр, прошедший сквозь пекло этого мира? Цой словно раздваивается, чтобы уже в 1983 году слиться в одном образе, так сроднившемся с его именем в глазах поколений - образе «последнего героя». Замечу, что именно Сашей назовёт Виктор через два года, в 1985-м, своего первенца.
В первом тексте - «Саша» - можно заметить комедию и сатиру, тогда как второй - «Генерал» - наполнен трагедией и унынием. Радость и страдание, жизнь и смерть переплетаются в причудливом узоре. В «Саше» перед нами - словно герой средневековых рыцарских баллад, напоминающий о необходимости галантности и героизма в жестоком мире. Ему не чужды месть и позёрство («страусиное перо»), желание признания и показное благородство. Будто поэт дворянской России и стародавний менестрель, новый «мастер слова и клинка» пытается понять смысл и тайну жизни, прочесть на своей руке узоры судьбы. Его манит ощущаемая в глубине души тайна, что он - прохожий здесь, опалённый древним огнём. Огнём ада или огнём Преображения, небесным пасхальным огнём.
Робин Гуд ХХ века, Саша пытается установить в нашем мире справедливость. Как он её понимает (Виктору на момент сочинения песни всего 20-21 год). Помогает бедным, сражается за свою честь, прогоняет негодяев, но не испытывает к врагам ненависти и не стремится их добивать. Мир - особенно дамы - в восхищении от него, а Саша - от них. Лёгкий и воздушный, он скользит по поверхности этой жизни («шаги его легки»).
Поэт, красавец и Цицерон, менестрель способен одолеть любую преграду и убить даже взглядом. Превращаясь уже скорее в супермена, образ Саши становится всё более гротескным.
Саша очень любит книги
Про героев и про месть,
Саша хочет быть героем,
А он такой и есть.
Саша носит шляпу,
В шляпе страусиное перо,
Он хватает шпагу
И цепляет её прямо на бедро.
Мастер слова и клинка
Он глядит в свою ладонь,
Он пришёл издалека
И прошёл через огонь.
Саша бьётся на дуэли,
Охраняя свою честь,
Шпагой колет он врага
И предлагает ему сесть.
Он гоняет негодяев
Хворостиной, как коров,
Саша раздаёт крестьянам
Негодяйское добро.
…
Дамы без ума от Саши,
Саша без ума от дам,
В полночь Саша лезет к дамам,
А уходит по утрам.
Дамы из высоких окон
Бросают лепестки,
Он борец за справедливость
И шаги его легки.
…
Он поёт под мандолину,
И красив, как Аполлон,
По латыни Саша может
Говорить, как Цицерон.
Он не знает, что такое
Неприступная стена,
Саша взглядом на охоте
Убивает кабана.
(«Саша», альбом «46», 1983)
Именно к этому мальчику из детства, знавшему, что справедливо и вершившему свой «правый» суд, как будто и обращается с первых строк генерал. Орденоносный старик ищет своего внутреннего собеседника, ищет и не находит. А может, призывает древнегреческих мойр - помнящих всё, ведающих жизнью и смертью богинь судьбы? И вот Пряха (Клото) отвечает: «Нам не хватает тем», поведай о своей жизни. Сестру перебивает Неотвратимая (Антропа) с просьбой не нарушать покой уже стоящего на пороге междумирья воина, оберегая в то же время и покой мира, и покой вершительниц судеб. «Мир слишком тёмен для него», - словно вступает в разговор третья, Судьба (Лахесис). А может быть, сталкер просто устал жить, и в его душе воцарилась пустота, которой так приятен покой. Ему хочется уснуть и уйти из этой невыносимо тёмной ночи. Молодость и заслуги, звонкая песнь струн души, жизнь - всё уже в прошлом, дождь перехода настойчиво стучит по крыше его жизни.
И богини продолжают... Все уйдут из мира, не печалься, ведь это не конец. И пусть посланники Света («парламентёры»), один за другим, изведали боль и печаль воплощения в дольнем мире, горечь древа познания добра и зла, все они ещё вернутся сюда... Хотя бы в момент Второго Пришествия.
Мойры не убеждают, а быть может, генерал уже просто потерял веру в любые из произнесённых слов. Сталкер хочет уйти, однако теперь вода и свет удерживают его от этого шага. Сто свечей - сто душ, или всего одна - его, вмещающая в себя весь этот жар и огонь. И вот тоненький голосок надежды заговаривает, наконец, в его сердце: может быть, ещё не всё потеряно, может быть, именно завтра настанет долгожданный рассвет, и нужно продержаться совсем немного? Протянуть, побороться из последних сил, чтобы мир смог дожить, дождаться освобождения, воскресения. Для того чтобы к миру наконец смогли подобрать необходимый ключ, открывающий сознания, пробуждающий их к вечной жизни. Один из этих ключников, перебирающих связки - как раз перед нами.
Где Вы теперь и с кем,
Кто хочет быть судьёй,
Кто помнит все имена?
Нам не хватает тем,
Не нарушай покой,
Эта ночь слишком темна.
Где твой мундир, генерал,
Твои ордена, спина, как струна?
Ты уже слышал отбой -
Просто дождь бил по крыше твоей, генерал.
Всем находят время, чтобы уйти,
Никто не уйдёт навсегда,
Парламентёры один за другим,
И каждый знает горечь плода.
…
Хочется спать, но вот стоит чай,
И горит свет ста свечей.
Может быть, завтра с утра будет солнце
И тот ключ в связке ключей?
(«Генерал», альбом «46», 1983)
Кухня. Чай. Ночь. Оборвавшись на полуслове надежды, внутренний монолог в присутствии богинь судьбы продолжился в «Последнем герое». Надежда всё так же слаба, но жива, и пусть цель далека, а мир - горек и тёмен, но огонёк свечей и глоток воды придали генералу сил. С опущенным забралом, рыцарь печального образа продолжает свой бой, преодолевая ночь души. Три вершительницы судеб этого мира и его хранительницы приветствуют выбор героя и таких же, как он. И желают Саше здоровья в наступающем дне.
Всматриваясь в их очи, сталкер вспоминает, как раньше, только осознав степень омрачённости мира и меру разлитого в нём зла, он попытался затвориться, но, оставшись наедине с собой, понял, что родился здесь не для этого. Ноша из света и тепла легка, только тяжело постоянно разбрасывать их зёрна вокруг, отгоняя тьму и холод и сея надежду. И пусть со стороны это выглядит глупо, именно ради этой «игры» Саша здесь. Именно благодаря ней держится наш мир. И пусть воина никто не ждёт, но по малейшему зову совести, этому звонку из мира света (вспомним образ хранительницы и спутницы из главы «Ты»), он готов отправиться во враждебный мир.
Интересно, что именно этой, знаковой для себя песней открывает Цой посвящённый небесной стране альбом «Начальник Камчатки».
Ночь коротка, цель далека,
Ночью так часто хочется пить,
Ты выходишь на кухню,
Но вода здесь горька,
Ты не можешь здесь спать,
Ты не хочешь здесь жить.
Доброе утро, последний герой!
Доброе утро тебе и таким, как ты,
Доброе утро, последний герой.
Здравствуй, последний герой!
Ты хотел быть один, это быстро прошло,
Ты хотел быть один, но не смог быть один,
Твоя ноша легка, но немеет рука,
И ты встречаешь рассвет за игрой в дурака.
…
Утром ты стремишься скорее уйти,
Телефонный звонок, как команда «Вперёд!»
Ты уходишь туда, куда не хочешь идти,
Ты уходишь туда, но тебя там никто не ждёт!
(«Последний герой», альбом «Начальник Камчатки», 1984)
Уходя в полные страха переулки нашего мира, сталкер в глубине души остаётся тем же романтиком Сашей. Иначе он и не отправился бы в свой путь.
Подворотни страшны,
Я слышу, как хлопают двери.
...
И это не станет помехой
Прогулке романтика.
(«Прогулка романтика», альбом «Начальник Камчатки», 1984)
Вместо меча в руках воина - чистый и белый мел, с помощью которого вестник творит свои слова и образы. Творит не просто так - ведь генерал уже владеет «ключом», позволяющим ему достучаться до сознаний людей.
Я вижу дом, я беру в руки мел,
Нет замка, но я владею ключом.
(«Я объявляю свой дом», альбом «Это не любовь», 1985)
И пусть все вокруг говорят, что им нельзя рисковать, что у них прекрасно обустроенный и надёжно огороженный от всех мирок, сталкер уходит в ночь подворотен. Страх разрушить свой небольшой участок света и тепла, страх разрушить привычный ход вещей, ход жизни и отправиться в мир холода и стужи, неся туда свет, страх потери личного благополучия - ничто из этого не определяет поступков воина. «Кто станет сберегать душу свою, тот погубит её; а кто погубит её, тот оживит её» (Лк. 17:33). Не осуждая остающихся светить самим себе, Цой отправляется в путь и вступает в дождь перехода, принимая крещение как первый этап этого пути. И пусть сила воли недостаточно крепка (просьба отрезать для него путь назад - «закрыть дверь»), тем не менее, Виктор делает первый шаг.
Не неся ни обид, ни презрения, воины с радостью примут в свои ряды оставшихся дома. Купель крещения открыта для всех, достаточно лишь преодолеть эгоистическую глухоту сердца к чужой боли, жажду иллюзорной личной обустроенности своей квартирки в разрушающемся общем доме, и сделать свой первый шаг. В сообщество смеющихся воинов. Смех в этом случае выступает символом открытости души, искренности и гармонии, сердечности, а не рациональности. Цой призывает посмотреть на часы истории, чтобы понять, сколь мало осталось времени у этого мира и сколь много прожитых лет позади каждого из нас.
Они говорят: им нельзя рисковать,
Потому что у них есть дом, в доме горит свет.
И я не знаю точно, кто из нас прав,
Меня ждёт на улице дождь, их ждёт дома обед.
Закрой за мной дверь. Я ухожу.
Закрой за мной дверь. Я ухожу.
И если тебе вдруг наскучит твой ласковый свет,
Тебе найдётся место у нас, дождя хватит на всех.
Посмотри на часы, посмотри на портрет на стене,
Прислушайся - там, за окном, ты услышишь наш смех.
(«Закрой за мной дверь», 1987, альбом «Группа крови», 1988)
Что движет этими смеющимися воинами, напоминающими дзэн-монахов Востока? Стремление видеть мир за пределами скорлупы собственной квартиры, стремление видеть мир вне догм и представлений, видеть мир таким, каков он есть. Стремление жить, а не бродить в сомнамбулическом сне. «Когда же подходил Он к Иерихону, один слепой сидел у дороги, прося милостыни, и, услышав, что мимо него проходит народ, спросил: что это такое? Ему сказали, что Иисус Назорей идёт. Тогда он закричал: Иисус, Сын Давидов! помилуй меня. Шедшие впереди заставляли его молчать; но он ещё громче кричал: Сын Давидов! помилуй меня. Иисус, остановившись, велел привести его к Себе: и, когда тот подошел к Нему, спросил его: Чего ты хочешь от Меня? Он сказал: Господи! чтобы мне прозреть. Иисус сказал ему: прозри! вера твоя спасла тебя» (Лк. 18:35-42).
И вот стремящиеся прозреть, обернувшись в плащи (вечный символ скитальцев), заявляют о своём праве на настоящую, полноценную жизнь. Они обращаются к агрессивно-слепому, способному лишь слышать (шелест, слово), большинству, что так долго и упорно пыталось удержать их в смирительных рубашках, в стягивающих устремления духа узких одеждах. Пробуждённым тесно в их прежних жилищах, несмотря на их новую, улучшенную планировку. Опалённые в боях за любовь и добро, повзрослевшие романтики бросают вызов окружающему обществу, предупреждая о грядущей гибели мира («дальше...») и заявляя о своём желании заняться его активным переустройством, преображением.
Мы хотим видеть дальше, чем окна дома напротив,
Мы хотим жить, мы живучи, как кошки.
И вот мы пришли заявить о своих правах: «Да!»
Слышишь шелест плащей - это мы...
...
Мы родились в тесных квартирах новых районов,
Мы потеряли невинность в боях за любовь.
Нам уже стали тесны одежды,
Сшитые вами для нас одежды,
И вот мы пришли сказать вам о том, что дальше...
Дальше действовать будем мы!
(«Дальше действовать будем мы», 1987, альбом «Группа крови», 1988)
Генералы понимают, что объявляют войну этому миру, его «князю» и послушному большинству, но осознанно идут на смерть здесь, обретая жизнь вечную. «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне» (Мф. 10:28). Обращаясь ко всем нам, они указывают на зло и насилие, царящие в мире, на его зыбкость и иллюзорность. Хватаясь за преходящие картинки, состояния и эмоции, разум оказывается в постоянном смятении и неуверенности. И пусть смерть - единственная награда смеющихся воинов, и выжить сможет не более чем один из «полка», но кто-то должен продолжать бой. Очень сложно достучаться до сознаний-квартир, и многие из сталкеров обречены погибнуть безвестными только для того, чтобы дать возможность таким, как Цой, обратиться к людям, сказать им своё слово. Виктор это понимает и потому просит показать ему «портреты» этих первопроходцев, чтобы воздать им должное и придать себе силы дойти до конца, неся уже в том числе и ответственность перед ними.
Взрывая тишину и равнодушие мира, Цой кричит: «между Землёй и небом - Война!» Любой наш шаг или бездействие - эпизод этой войны, сдвигающий часу весов на ту или иную сторону. С присущим зороастрийской и христианской традиции накалом Виктор пытается донести эту простую истину до каждого. Жёсткий и бескомпромиссный дуализм мира. Постоянный выбор, от которого никуда не скрыться.
Одни осознают и ведут эту брань, другим есть что терять («сына» и «дочь»), и это определяет их поступки, третьи всецело полагаются на разум и глухи к чужим боли и страданиям. Но, не осуждая других, вестник показывает, что ведущие брань - единственная надежда мира и его насельников. Война не безнадёжна и когда-нибудь совместными тысячелетними усилиями им удастся проломить стену, отделяющую дольний мир от мира света и добра.
Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне,
Нарисуй мне портреты погибших на этом пути.
Покажи мне того, кто выжил один из полка,
Но кто-то должен стать дверью,
А кто-то замком, а кто-то ключом от замка.
Земля. Небо.
Между Землёй и Небом - Война!
И где бы ты не был,
Что б ты не делал -
Между Землёй и Небом - Война!
Где-то есть люди, для которых есть день и есть ночь.
Где-то есть люди, у которых есть сын и есть дочь.
Где-то есть люди, для которых теорема верна.
Но кто-то станет стеной, а кто-то плечом,
Под которым дрогнет стена.
(«Война», альбом «Группа крови», 1988)
Но вернёмся к молодому Цою. Тогда он ещё сомневался, нужна ли кому-нибудь эта война, и ради чего идти на смерть. Становиться ли героем, пожертвовавшим собой ради миллионов. Слёзы от боли и страданий нашего мира, от страданий собственных уже струились по сердцу дождём, порождая желание прекратить бой и покинуть мир.
Ты мог быть героем,
Но не было повода быть.
...
Ты мог умереть, если б знал,
За что умирать.
Попробуй спастись от дождя, если он внутри.
Попробуй сдержать желание выйти вон.
(«Ты мог бы», 1982-1985)
Покинутость и усталость, внутренний императив достучаться до людских сердец и в то же время желание хоть какого-нибудь тепла и передышки на этом пути звучат в тексте «Хочу быть с тобой». Неудивительно, что в эту тяжёлую минуту Виктор обращается с мольбой именно к своей хранительнице. Говоря, что не может здесь больше жить, не может идти против ветра 24 часа в сутки среди непрекращающейся бури, вестник просит Её забрать его. Он устал бороться с укоренёнными в человечестве и его культуре («книгах») принципами насилиями, зла и эгоизма. Он сжигает их своим огнём, а они всё прибывают и прибывают, и дождь тушит едва вспыхнувшие страницы.
Мы не видели солнца уже несколько дней,
Наши ноги утратили крепость на этом пути.
Мне хотелось войти в дом, но здесь нет дверей,
Руки ищут опору, и не могут найти.
Я хочу войти в дом. Хочу войти в дом. В дом...
...
Я родился на стыке созвездий, но жить не могу,
Ветер двадцать метров в секунду ночью и днём.
Раньше я читал книги, а теперь я их жгу,
Я хотел идти дальше, но я сбит с ног дождём.
Я хочу быть с тобой. С тобой. С тобой...
(«Хочу быть с тобой», альбом «46», 1983)
Но отступать нельзя. Мгла слегка рассеялась, и выглянуло солнце. Настало утро дня битвы Виктора Цоя, и он понимает это - он «узнал своё утро». 1984 год. «Князь мира сего», «враг навек» сделает всё, чтобы убить вестника, заставить его замолчать, однако прибывшие хранители-«всадники» защитят на какое-то время, дадут шанс исполнить начертанное - хотя бы немного растопить снег здешнего мира. Цой просит у них защиты и помощи и вновь обращается с мольбой к своей иномирной спутнице. Он просит хотя бы немного тепла в окружающей стуже.
Я собираю чемодан, мне нельзя отступать.
Он заметил свой срок, он заметил свой срок...
....
Мама, я узнал своё утро.
....
Я выхожу на порог, я слышу стук копыт.
Растопите снег, растопите снег...
Он убьёт меня, он - мой враг навек.
Растопите снег, растопите снег...
...
Я не могу больше жить без неё.
Помогите мне, помогите мне...
Я не могу больше жить без тепла.
Помогите мне, помогите мне...
(«Растопите снег», альбом «Начальник Камчатки», 1984)
Фонари за окном горят почти целый день.
В это время я не верю глазам, я верю часам.
И теперь я занят только охраной тепла.
Вот ушёл ещё год - сколько останется нам?
(«Город», альбом «Это не любовь», 1985)
Словно один из фонарей, душа Цоя сияет в нашем мире, даруя ему тепло и любовь. Не веря сменяющим друг друга иллюзиям, он пытается всмотреться в лицо времени, безучастно отмеряющего часы и дни. Предчувствуя свой рок, Виктор пытается понять, сколько именно ему осталось.
Но другого пути нет - убить эту ночь можно лишь изнутри, погрузившись в дольний мир. Как сделал это две тысячи лет назад Христос, как делали это до него и после множество других посланников света.
Ты можешь лечь и уснуть, и убить эту ночь.
(«Игра», альбом «Ночь», 1986)
Продолжение следует.