Мартышки
П. И. Небольсин. Рассказы проезжего о странствованиях по Заволжью, Уралу и по Волге // Отечественные записки, 1853, № 6.
Другие отрывки: [ «Тамбовцы» Самарской губернии], [ В Оренбурге все есть], [ Хивинцы в гостях у башкирцев. Часть 1], [ Часть 2], [ Часть 3], [ Часть 4], [ Башкирцы. Часть 1], [ Часть 2], [ Поездка на завод], [ Переезд в Киргизскую степь. На Новой линии].
Самара. Вид с реки Самары на хлебные амбары. Плашкоутный мост
Город Самара лежит на луговой стороне Волги. Кроме Волги, Самару с противоположной стороны обтекает впадающая в Волгу же река Самара, тоже удобная для сплава. Такое географическое положение города в плодоносном Заволжье, удобство путей сообщения, скорый и быстрый подвоз сельских продуктов, обширное народонаселение, занятое исключительно хлебопашеством, постоянно богатые урожаи - все это вместе поставило Самару на степень важного торгового пункта по хлебной торговле. Пункт этот, по сухопутному отпуску, находится в постоянных сообщениях с городом Уральском и с Илецкой Защитой, частью с Уфой и Оренбургом, но гораздо обширнее торговые связи его водою, именно с Казанью, Нижним Новгородом, Рыбинском и Петербургом.
Самара как пристань имеет огромное значение в волжском судоходстве. В этом городе сосредоточено главное управление всех сплавных пунктов, начиная от впадения речки Майны в Волгу и до южных границ Симбирской губернии. <…>
Суда, которые здесь плавают, бывают исключительно плоскодонные; они разделяются на палубные и беспалубные. К первым принадлежат барка и беля́на, к последним все остальные виды ходовых судов.
Барка бывает до 20 сажен в длину, до 8½ сажен в ширину, до 10 аршин в глубину, в воде сидит 3 аршина. Minimum стоимости такого судна 1.000 руб. сер. Судорабочих бывает 24 человека; они нанимаются больше всего из Казанской губернии. Суда эти грузятся преимущественно лесными изделиями и спиртом; ходят с Камы, из Лаишева до Дубовки. На них лоцманам платится в один конец 20 руб., а бурлакам за пути́ну 10 руб. сер.
Беляна бывает длиной до 10, шириною до 4, вышиной до 2 сажен; сидит в воде 3 аршина; minimum стоимости 250 руб.
И барки, и беляны строятся преимущественно в Варнавинском и Ветлужском уездах Костромской губернии и на реке Вятке в Мамадышском уезде Казанской губернии. Они употребляются только для одного низового сплава; на окончательном пункте они продаются в разборку, преимущественно на дрова и на легкие пристройки. Из Лаишева (Казанской губ.) до Дубовки (Саратовской губ.) они доходят, при самой благоприятной погоде, недели в четыре, а при неблагоприятной, при противных ветрах, низовой ход тянется и до шести недель.
К палубным судам принадлежат коломенка, тихвинка, кладна́я, дощаник, разных размеров росшивы, коноводная машина, подчалки и баржи при пароходах. У росшив, у дощаника, у кладной и у тихвинки стены судов ко дну суживаются.
Коломенки ходят из Златоустовских заводов Троицкого уезда и из Суксунских Челябинского уезда Оренбургской губернии; груз их состоит преимущественно из железа, больше казенного, а отчасти и из деревянных изделий. Длина коломенки бывает 19 сажен, ширина 4⅔ аршина, вышина 3½ аршина, осадка 2¼ аршина; грузу поднимают до 9.000 пуд., minimum ценности 300 руб. сер.; судорабочих десять человек, все заводские люди; ходят до Дубовки; назад не возвращаются.
Дощаник бывает длиной 8 сажен, шириной 2 сажени, вышиной 2¼ аршина, осадка 1¾ арш.; стоит 350 руб.; грузу поднимает до 4.000 пудов. Кладну́шка бывает аршином шире и полуаршином выше дощаника; сидит 2 аршина; грузу поднимает 6.000 пуд.; стоит 800 руб. сер. Тихвинка еще больше: до сорока аршин в длину, до 13 аршин в ширину, в 3½ аршина вышины и с осадкой на 2½ аршина; грузу поднимает 7.000 пудов; стоит не менее 900 руб. сер. Строят их в Балахнинском и Макарьевском уездах Нижегородской губернии и в Мологском и Тихвинском уездах Ярославской губернии. Ходят и вниз, и вверх по Волге, при попутном ветре на парусах, а в тихое время тягою лямок по́ берегу (особо устроенного бечевника на Волге, по естественным причинам, нет) и подачею, то есть посредством завозки якорей.
Самая большая росшива, так называемая конно-парусная, поднимает грузу до 50.000 пудов и стоит до 10.000 рублей серебром; на ней люди на лямках не работают, ни по берегу, ни на подаче: яко́рья вытаскиваются конным приводом. Конно-парусная росшива, при благоприятных обстоятельствах, достигает из Нижнего в Самару в неделю или в восемь дней, при неблагоприятных - в две недели, а из Самары в Нижний, даже и при благоприятных обстоятельствах, нельзя поспеть скорее, как в сорок дней. Небольшая росшива поднимает грузу тысяч восемь пудов; стоит она 1.000 руб. сер.; длина ее 9 сажен, при соответствующей ширине и высоте. Росшивы строят больше прибрежные жители уездов Юрьевского Костромской губернии и Макарьевского и Балахнинского Нижегородской губернии. Груз их, при верхо́вом ходе, состоит из пшеницы и сала.
Коноводная машина имеет самую неуклюжую конструкцию. Она бывает до 36 сажен длины, 7 сажен ширины, 3¾ аршина вышины и сидит в воде почти на целую сажень. Сверх палубы строится еще деревянная палатка (над конным приводом) и избы для судовщика и прислуги, а также и помещение для бурлаков. Такая махина стоит до 50.000 руб. ассигнациями, а грузу принимает де 60.000 пудов, помещая его на свои подчалки. При самых благоприятных обстоятельствах, коноводная машина - конно-машинное судно тож - идет вверх в сутки до пятнадцати и даже до двадцати верст, а при неблагоприятных и двух верст не сделает в целые сутки. Вниз по реке, при хорошей погоде, она делает 50 верст, а при противном ветре кидает якорь и стоит на месте. Машиною судно это называется потому, что для подъема якорей устроен конный привод. При следовании конно-машинного судна вверх с четырьмя подчалками, употребляется бурлаков более восьмидесяти человек да лошадей до полутораста голов; лошади разделяются на три смены, и на каждой работает до 50 лошадей; люди употребляются для обыкновенной судовой прислуги и для ухода за рабочими животными и чистки конюшень и рабочей палатки. Рабочие все из Владимирской да из Рязанской губернии. На такой машине бывает 14 якорей: восемь на рыске, каждый в 15 пудов, пять ходовых, каждый от 70 до ста пуд весом, и один станово́й, в полтораста пудов; кроме того, на каждом подчалке по пятидесятипудовому станово́му якорю. На самом судне и на каждом подчалке бывает по одной ше́йме варо́венных снастей, то есть канатов и веревок, на машине двести пудов, а на подчалках - полукосичные шеймы, до 150 пуд. весу; заво́зень, то есть лодок, с которых закидываются ходовые, подвигающие судно якоря́, при машине четыре, на каждую полагается по пяти косяков снасти, в 250-300 пуд. весу. Рабочие нанимаются большею частью из Муромского уезда; жалованье им 7 рублей за путину.
Самые большие паруса употребляются на конно-парусной росшиве. На росшиве, поднимающей до 50.000 пуд. груза, парус шьется из 75 концов канифасу, каждый длиною в 50 аршин: за одно шитво́, сшивку и обшивку паруса, платится до ста рублей серебром. <…>
Мы можем принести следующие, добытые наши официальным путем, данные за 1849 год. В течение навигации этого года <…> из города Самары отошло 387 судов с 14.281 челов. бурлаков. <…>
В число общего итога грузившихся в Самаре судов вошли: 7 конно-машинных судов, 21 подчалок, три конно-парусные судна, 265 росшив, 32 дощаника, 36 кладных, 1 полубарка, 17 тихвинок, 2 коломенки, 1 шитик и две лодки. О пароходах никаких сведений на 1849 год не оказалось.
Что касается до мест, куда грузы были назначены, то 12 судов отошли в Кострому, 15 в Ярославль, 55 в Нижний Новгород, 79 в Казань, 125 в Рыбинск; остальные 24 судна в разные места, 17 в низовые города: Саратов, Дубовку и Астрахань, а семь в разные города верхо́вых губерний.
Из Самары в эти места отправлено было в 1849 году на судах (по частным сведениям):
Разного хлебного товара, преимущественно пшеницы-кубанки, а по-здешнему белотурки, до пяти мильонов пудов, по приблизительной оценке, на два с половиною мильона рублей серебром; сала до шестисот тысяч пуд, на мильон семьсот тысяч рублей серебром; соли илецкой и эльтонской более ста тысяч пуд, на сорок семь тысяч рублей серебром; льняного семени более пятидесяти тысяч пудов, тысяч на сорок серебром; марены, солодкового корню и се́рпухи тысяч тридцать пудов, тысяч на пятьдесят серебром. Кроме того, меньшими массами в Самаре грузят на суда рыбу разную, веревки, якорья, дрова, тес, плахи, брусья, жерди, скипидар, поташ, шадрик, деготь, смолу, баранину соленую, шерсть овечью, коровью и верблюжью, копыта, рога, роговые стружки, конский волос в хвостах и гривах, скотской пух, ко́шмы, клей мездровый, сырые кожи коровьи, коневьи, верблюжьи, козловые, шкуры заячьи и сайгачьи, овчины бараньи, шитые тулупы, штыковую медь, хлебный спирт, масло коровье, мел и прочие мелочи, так что всю ценность грузов, при самой умеренной оценке, люди, хорошо знакомые с делом, определяют по крайней мере мильонов в пять серебром. Год на год, конечно, не приходится, и 1850 год обещал Самаре еще значительнейшие обороты. С открытием навигации, по 15 мая из Самары было уже отправлено клади на шесть с половиною мильонов рублей серебром, тоже, разумеется, по самой скромной оценке.
Ценность предметов, сплавляемых к Самаре и здесь выгружаемых, доходит до мильона рублей серебром. Сюда привозятся мануфактурные изделия, колониальные товары, вино, плоды, как из Закавказья, так и из приволжских губерний, как например: яблоки, груши, лимоны, лесные орехи, арбузы и тому подобное, вяленый товар, железный и скобяной товар и прочее.
Особенно замечателен привоз лесного товара, стоимость которого, по приблизительной оценке, доходит до 150.000 рублей серебром. Этой частной оценке полной веры дать нельзя, потому что мелкое купечество, объявляя цены своей клади, иногда показывает ее менее настоящей цены. Из официальных же сведений видно, что в 1849 году в Самару доставлено было до 25.000 бревен, до 15.000 брусьев, до 12.000 тёсу, до 50.000 штук разного рода кольев, шестов и жердей; более 5.000 штук ящиков и сундуков, более 5.000 пуд. дегтю, до 4.000 пуд. смолы, около 200.000 штук мелкой деревянной посуды; кроме того, везут целыми судами дрова, мочалу, лубьё, колесные скаты, оси, поддоски, уголь и прочую мелочь.
Виноградных вин тоже привезено довольно: около 1.500 ведр и, кроме того, около 400 ящиков; спирту и водки более 10.000 ведер. Ценность всех этих статей доходит до 80.000 рублей серебром.
Чаю доставляется в Самару Волгой около 250 мест, сахару до 50.000 пуд, что составляет тоже около 80.000 рублей серебром.
Разного металла и металлических изделий в Самаре выгружено до 50.000 пудов, более чем на 150.000 рублей серебром.
Под сплавом всех этих товаров было: из пунктов, лежащих ниже Самары (Саратова, Дубовки, Астрахани) 2 росшивы, 2 дощаника, 1 кладная, 1 лодка, при 114 судорабочих; а из пристаней, лежащих выше Самары, особенно из Казани и преимущественно из Нижнего Новгорода: росшив 26, дощаников 25, кладных 13, три барки, две полубарки, три коломенки, две тихвинки, один мокшан, один паром, 9 лодок и 37 плотов при 877 судорабочих; всего-навсе 90 судов, 37 плотов и 985 судорабочих.
Стало быть, из всего количества бурла́ков, стекающихся в Самару с весны, только около 6½% имеют надежду в конце лета возвратиться в Самару с верным заработком; остальные же 93½% должны отыскивать себе другие благонадежные пути к снисканию пропитания. Этим объясняется, почему бурла́ки преимущественно бывают из верховых, избыточествующих народонаселением губерний. Они сбега́ют, то есть сплывают на маленьких судёнышках на низ за работой, без всякой клади, раннею весной, с исключительною целью возвратиться с нажитою копейкою домой к концу лета, когда руки бывают дороги. Из низовых же губерний, крестьяне не ходят в бурла́ки, потому что пребывание их в родном углу неизбежно нужно, за недостаточностью рабочих рук на полевых работах.
Сколько из Самары отправляется и сколько подвозится к ней товаров сухопутьем - мне неизвестно. Можно сказать только одно, что отсюда в верхо́вые города гужом решительно никаких тяжестей не отправляется, но обозы ходят отсюда в Уфу, Оренбург, Уральск, особенно после Нижегородской ярмарки, с разными товарами, каковы: чай, сахар, шелковые и бумажные ткани, пряные коренья, краски, выделанные кожи, медные, железные и стальные изделия, словом, все принадлежности, необходимые для всех состояний народа.
Соль из Илецкой Защиты возят в Самару больше летом, отчасти и зимой, возчики - жители Оренбургской губернии, соль перевозят на волах, но возчиков здесь называют не чумака́ми, а фу́рщиками. Из Уральска везут на Самару разную коренную рыбу, а зимой и свежую, также и все виды рыбного товара: икру, клей, вязигу.
Самара при въезде с Оренбургского тракта
С весны цены за провоз редко бывают ниже рубля ассигнациями, по причине разлития рек и затруднительности в переправах; летом же постоянная цена полтина и шесть гривен с пуда, а зимой тридцать пять и сорок копеек, ассигнациями же, с пуда, и в Оренбург, и в Уральск почти одинаково. Но в Уральск берут дешевле, потому что из него везут обратно разную кладь, преимущественно рыбные товары; из Оренбурга же возвращаются почти всегда с пустыми руками. Провоз водой тоже дешев: до Казани берут 5 и 7 коп. сереб., в Рыбинск 8 и 10 коп. сер.; пассажиры же на пароходах платят различно, смотря по благорасположению и произволу управляющих пароходами частных компаний. Если человек с виду позажиточнее, с него берут дороже, если сближается срок ярмарки - еще дороже; черный народ помещают на ба́ржах в маленьких, душных каютах, с утра раскаляемых знойными солнечными лучами. Каюты, для легкости и прочности, обиты листовым железом, окрашенным темно-серою краской. Так было два года тому назад, но, Бог даст, всевозможные улучшения не преминут появиться и на баржах.
В Самарском и в Ставропольском уездах сеют, как известно, преимущественно пшеницу-белотурку. Рассчитывают, что обработать десятину стоит 85 рублей ассигнациями. Пустопорожние земли берутся в кортому́; здесь в обычае говорить не «снять в оброк», а «купить земельки». За съемку одной десятины платится от одного рубля ассигн. до полтины серебром; запахать десятину для посева стоит от 10 до 14 руб. асс.; разумеется, чем более упустишь времени, тем обработка обойдется дороже. Владелец такой земли передает ее в этом виде другому лицу уже за 18 и даже за 25 руб. асс. Если десятину засеять белотуркой, что обойдется рублей в 18 ассигнациями, то в этом виде она переуступается в другие руки уже за 60 или 65 руб. асс. При обыкновенно-хорошем урожае, с десятины снимается, говорят, от 60 до 80 пудов, а каждый пуд продается не выше 50 коп. сер. Из этого расчета ясно можно видеть, в какой степени хлебная операция в Самаре заманчива и в какой степени благосостояние владельцев и купцов-кортомщиков левого берега Волги обеспечено прочно. Пустопорожние земли берутся в кортому особыми промышленными из разных классов и переуступаются, с большою выгодою, иногда через вторые руки в третьи, крестьянам; впрочем, все пространство оброчных статей, снятых этим классом уже от аферистов, не очень значительно в сравнении с пространством пахотных земель, принадлежащих другим сословиям.
С развитием пароходства, парусное судоходство начало принимать гораздо ограниченнейшие размеры; тысячи народа, находившего верный хлеб в бурлачестве, принуждены теперь обратиться к более полезным занятиям, и это направление их деятельности как нельзя лучше согласуется с пользами самарского купечества, представители которого задешево нанимают прежних бурлаков для обработки обширных своих полей достаточным количеством рук. Обработанной земли здесь никто задешево не уступит другому; а чтоб запахать новь, нужен основной, и довольно значительный капитал, завести который не всякий в состоянии. Нови́ны пашут волами: лошадьми тут ничего не сделаешь, для маленького крестьянского хозяйства, каково хозяйство, например, у переселенцев, нельзя обойтись без четырех пар волов, без хорошего плуга; нужен дом, изба, телега и другие необходимые в домашестве мелочи, и без 500 руб. сер. тут нечем извернуться. Поэтому-то и понятно, что вся хлебная операция здесь находится исключительно в руках капиталистов, помещиков и купечества. Центр главного скупа хлебного товара и отпуска его - Самара.
Хлебные амбары в Самаре расположены по Усть-Самаре, в самом близком расстоянии от берега. С самой ранней весны здесь начинается перегрузка хлеба из амбаров на суда; количество его огромно; бедных людей на работу стекается множество. Люди эти, под общим названием крю́чников или носильщиков, состоят из беднейших самарских граждан и из собравшихся здесь бурлаков; они обязаны иметь, по обыкновению, для ссыпки зерна, собственные мешки, вмещающие, как водится, по два пуда зерна. Расстояние от хлебного амбара до судна редко бывает больше пятидесяти шагов; плата за носку копейка ассигнациями с пуда. В день легко заработать полтину серебра, но выдаются такие проворные крючники, что наживают в день до четырех рублей ассигнациями. Таким образом, считая расстояние это в 15 сажен, выйдет, что сильный крючник в течение дня пронесет на своих плечах всего-навсе четыреста пудов тяжести; шесть верст пройдет с двумя пудами на спине, шесть верст порожняком, всего сделает четыреста концов, туда двести и обратно двести. В иные годы, в Самаре за одну погрузку судов в народе расходится до 25.000 руб. сер.
При таком изобилии зерновых хлебов понятно, почему в здешних местах нет картофеля. Картофель - сущая благодать и большое подспорье хлебу там, где его нет или очень мало; а что за радость помещику засевать им необозримые поля тогда, когда он ему нужен только для супа да для жаркого? Чтоб беречь массы картофеля, надо иметь большие помещения; а чтоб иметь сбыт, надо иметь верных покупщиков. А кто здесь станет покупать картофель, если хлеба много и цена на него всякому по силам? Картофель, конечно, идет на патоку, на винокурение и на другие многоразличные и выгодные для производителя потребности, да здесь-то, при больших барышах в хлебной торговле, некогда этим заниматься, да и труды за уходом картофеля вовсе не окупаются. После этого можно представить себе гримасу и весь комизм положения человека, отвечающего на вопрос о картофеле, отчаянным голосом: «Ой, беда нам с картофелем: одолел он нас, проклятый, совсем!»
Как в Промзине хлебные торговцы носят исключительное название капиталов, так здесь, в Самаре, их иначе не называют, как су́ммами. Они обыкновенно составляют дружные общества и, для вспомоществования друг другу в облегчении разных операций, делят между собою неделю по дням. Положим, например, что одно такое общество образовалось из сорока двух сумм, стало быть, в каждый недельный день накупа́ется шесть торговых домов, шестеро сумм; вчера одни шестеро, сегодня другие, а завтра придет черед третьим. И таким образом каждая из шести групп, в свой определенный день, накупа́ется, пока не доку́пится, то есть пока не покончит полной своей операции.
Но само купечество, уж потому, что это все тузы, как здесь обыкновенно зовут главных деятелей, в мелкие сношения с продавцами-крестьянами не входят: всем этим заведывают мартышки.
Мартышка - известная птица; она летает беспрестанно над водой, высматривает плывущую рыбку, сторожит ее, кружится над нею, потом, с высоты своего полета, падает на нее и - клюет. Мартышка негодная птица; мясо ее черное, с сильным рыбным запахом; ее даже в пищу никто не употребляет.
Но мы не про этих мартышек хотим говорить. Наши мартышки - типы другого полёта; они тоже двуногие животные, но без перьев, а линяют они разве только тогда, когда им пообобьют крылышки. Наши мартышки и на взгляд довольно взрачны. Лицо полное, румяное, но смиренное; глаза голубые, а больше серые; волосы подстрижены в скобку; рыжая бородка либо кудрится роскошно от правой скулы и до левой, либо торчит клином. Рубаха на мартышке красная, сапоги с подбором; летом на мартышке легкий верблюжий армячишко, зимой - овчинный полушубок. Мартышка - правая рука хлебного торговца.
Еще рано; не слыхать заутрень. В избе душно, дохнуть нельзя. Окна закрыты ставнями. Темно. На узенькой лавке, согнув колени, лежит на́звничь парень, подложив под голову, вместо подушки, полено дров, окутанное тулупом. Пробивающийся сквозь щели ставней одинокий, слабый луч сероватым снопом света падает на его лицо, орошенное жиром и полузакрытое влажными от сильного тепла волосами. Одна рука закинута на импровизированную подушку, другая покоится на сытном, со вчерашнего ужина, чреве. Мужик, полураскрыв рот и плотно стиснув веки, храпит что есть мочи.
Такое же храпенье слышно и в другом углу, но, за совершенным мраком, туда ничего не видно; зрению нет пищи; одно чувство слуха услаждается басистым храпом сокровенного носа. С полатей льются еще такие же звуки, прерываемые по временам звонким писком женской натуры. Насторожив ухо, можно открыть присутствие еще живой души: кто-то тяжело сапит, поворотившись раз-другой на печке и опять угомонившись. Счастливцы! они блаженствуют; их сон невинен и безмятежен!
На улице, под окном - все тихо; даже собаки не лают. Все спит. Ни одна калитка не заскрипела еще на заржавелых петлях. Точно весь свет вымер: ничто не шелохнется.
Но вот парень вдруг вскочил с лавки точно угорелый. Едва успев поправить га́шник, взъерошить волосы, почесать затылок и бока, он опрометью и босиком подбежал к окну и плотно приложился ухом к раме. Отяжелевшие, заспанные глаза разом разомкнулись; надутые и распущенные до самого носа губы расправились; рот полураскрылся; чуткое ухо еще плотнее прижалось к стеклу…
Так и есть! Вдалеке слышен скрип - это телега… мужик везет зерно в город.
Мартышка ободрился, отрезвел от крепкого сна, засуетился, второпях без обверток вздел сапоги, обеими руками разом влез в армяк, схватил кушак и шапку и бросился из избы вон.
- Бог на́ помочь, старинушка! - кричит моложавый парень в рыжем армяке, подпоясанном шерстяным кушаком, крестьянину, который идет рядом с обозом из двух телег, нагруженных мешками пшеницы.
- Бог на́ помочь, добрый молодец! - отвечает тот, приподняв шапку.
- Али с хлебцом?
- Зерно на базар везу!
- Эх, старинушка, старинушка: тебе бы недельку назад догадаться в город-то.
- Что так, родимый?
- Да в ономеднишную пору цены ладные стояли.
- А теперево?
- Почитай, все докупились: и даром никому не надо - класть некуда.
- Что ты, родимый! Да во́, верст шесть назад, встрелся мне парень: сказал, шишнадцать гривен белотурка.
- Нету, старинушка: и полтора-то рубля не дают; тебя обманули!
- И кум Степан по шишнадцати гривен продал; сосед Авдей тоже; а этто из Машуткиной ездили, Микита Вожин… слыхал, может статься? да его сосед Фома Матвеич, так те на целый пятак с пуда больше взяли.
- Уж как там знаешь, старинушка, а лучше воротись домой; напрасно сутки двои настоишься на базаре: только прохарчишься!
- Чего, кормилец, домой? Уж с полсотни верст проехал! Эво, город близко: куда ж мне деться теперь?
- Есть у меня покупатель, человек хороший такой… удружить, что ль, тебе?
- Уважь, кормилец, пожалей мою старость!
- Рубль двадцать даст: в амбаре, я знаю, сыщется места…
- За эвтую цену как отдать?.. Нет, уж я лучше на базаре…
- По мне, как знаешь: я твоей же ради пользы говорил.
- Обидно будет! самому в убыток!
- Ну, я пятак надкину!
- Да что пятак?.. Уж, видно, вправду воротиться да выждать время.
- За денежку еще не постоим!
- И целый грош прибавь - и то нельзя отдать.
- Эк, глядь-ко, обернись: эк их! Еще обоз! Вишь ты, сколько телег-то наехало!
Старик притпрукнул на лошадь, снял рукавицы, взял их себе в зубы и, в ожидании, пока задние возы нагонят его телеги, поправил на своем сивке шлею, подтянул черезседельник, выпрямил ловким толчком дугу, переложил поуютнее мешки с пшеницей и взгромоздился на них отдохнуть от тяжелого пути.
Возы приближались. Бойкий мартышка перездоровался со всеми мужиками, наговорил им всем турусы на колесах, напугал их низкими ценами на зерно, и не советовал им по́пусту убытчиться на безвыгодный и напрасный простой. Новым грошиком, надкинутым на прежнюю цену, ему не удалось заманить крестьян в свои сети; дело дошло до рубля тридцати, но те не поддавались; мартышка, разыграв роль непризнанного благодетеля, с горьким упреком сказал им: «Бог же с вами! вас же жалеючи…», и пошел по одной дороге, а возы отправились по другой прямо в город.
На пути их перенял другой мартышка; тот передал им вести еще дурнее прежних; из жалости, указывал им на доброго человека, убедительно описывал переполненные зерном амбары, входил во все тонкости, давал самые дружеские советы… крестьяне задумались, стали толковать промеж собой, раскинули умом-разумом и порешили на рубль сорок. Мартышка повел всех их в город, к амбарам Балды, первейшего из всех тузов туза.
Но и прежний мартышка остался не без дела и не без успеха. Он насунулся на новый обоз, пустил в ход весь свой талант, опутал мужичков сетью разных хитростей - и вот, забрав от всех них пробы и обзадачив иного мелкой суммой, покончил торг на рубле сорока и пустился вместе с ними к амбарам того же Балды: сегодня черёд Балде накупаться.
В Самаре, до последнего пожара, амбары расположены были далеко и от базара, и от заставы. Эти обширные хлебохранилища, для сбережения места, выстроены тесно; расстояние между линиями фасадов довольно узковато; дорожка вьется между ними узенькая-преузенькая, едва телега протащится…
Начинают мужики ссыпать зерно.
Передние два, три, четыре воза исполняют это без всяких разговоров или приключений. Но подъезжает пятый воз - и тут мартышка начинает уверять крестьянина, что это хлеб не тот, какой на торгу был на показе: «зерно противу проб!» Мужик божится-клянется, что хлеб все один и тот же.
- Кормилец, как не тот?
- Ну, говорят тебе: не тот!
- Да что ты, родимый, земля одна, зерно одно…
- Ну, еще говорить стал!.. Проваливай!
- Бери мешки-то, ссыпай!
- Ступай, ступай с Богом; некогда тут толковать с тобой!
Мужик замолчал и уставил глаза на мартышку.
- Да ну же, говорят, ступай.
- Аль не берешь вовсе?
- Не беру… да ступай же, не задерживай других… вишь, там сколько вашей братьи.
Мужик подобрал возжи, чмокнул на лошадь, хлеснул ее кнутишком, лошадка понатужилась, хватила вперед грудью и… тпру! ни с места!
- Да проезжай, что ж ты стоишь!.. Эй ты, задний! придвигайся!
- Проезжай, чего стал! ночевать, что ль, из-за тебя! - кричат вслед остальные крестьяне.
Мужик опять нукнул на лошадь; лошадка опять запыхтела, воз тронулся, но на первых же шагах покривился так, что едва все мешки не повыскакали. Мужик хотел было пролезть вперед, поглядеть, «что за задача така́ встрелась», но между стеной амбара и колесом телеги никак не протискаться. Он привстал на цыпочки - ничего не видно; встал на самое колесо… ба! да тут того и гляди не то что весь воз раструсишь, а просто шею сломишь: кирпич, плита, булыжник разбросаны грудами; на повороте крутой косогор, тут ухаб непроезжий, там выпятилось бревно…
- Эка узина́ какая! этто и пустой телеге дай Бог выдержать, и то без седока, без клади! - восклицает крестьянин, верно котораго так постыдно оха́яли.
- Проезжай! чего задумался? - кричат на него сзади десятки голосов.
Вперед проехать с полным грузом нет возможности; «Дай-ко я поворочу телегу, авось повыберусь!» - думает мужик, соскакивает с колеса на землю и, повернувшись, высматривает: как бы ему это сделать? Но по отчаянию, мгновенно выразившемуся на его лице, можно догадаться, что всякая надежда выбраться из фермопил пропала. Между тем крики усиливаются; мартышка сыплет бранью; крестьяне задних возов, не понимая, в чем вся сила, тоже хорохорятся и шлют бедняге меткие прозванья. Что ему делать? Он уж раз был в этой переделке; к несчастью, забыл урок; теперь все вспомнил. Одна надежда на добродушие мартышки.
- Что тебе нужно? - спрашивает мартышка на увесистый поклон крестьянина.
- Что хошь, кормилец, делай - возьми зерно!
- Ну вот видишь зерно: вот проба! - возражает мартышка, опустив руку в заветную, но недосягаемую глазу, потайную кадушку. - Ну, супротив ли ее твое зерно?
- Все перед тобой, родимый, только возьми!
- Отчего бы и не взять? пожалуй… Скости́!
- Мы порешили на рубль сорок…
- Ну да́, по пробам; а это против проб, надо скости́ть!
- Да уж, для твоей милости, пятак куда ни шел!
- Ах ты этакой разэтакой! ах старый хрен! что ж ты, смеешься? Хочешь ссыпать, так вот тебе рубль с гривной… Бери пока дают, а не то ступай и больше уж ни слова!..
Эта операция общеизвестна в Самаре под техническим выражением «узенькая дорожка».
Другая подобная ей проделка есть «ссыпка пятерками». Она состоит в том, что мартышка вместо той кадки, которою принято уж в обычай ссыпать хлеб, обзаводится, с разрешения хозяина, хлебного торговца, более объемистою пятёркою. Крестьянин всыплет в нее определенную меру пшеницы, но мартышка встряхнет хорошенько своей кадушкой, зерно осядет, он и показывает мужику: «Видишь, пятёрка не полна - подсыпь!»
Весь таким образом приобретенный излишек может, в течение на́купа, составить значительное количество товара. Но он приобретен не на трудовые капиталы хозяина. Русский купец чрезвычайно совестлив и не захочет присвоить себе то, что ему не принадлежит. Эти излишки вследствие ссыпки пятёрками принадлежат мартышке. Такое право на получение подобных прибытков иногда выговаривается и ранее, при первоначальных условиях мартышек с суммами;p оно вообще известно в публике под скромным названием «барыш приказчикам».
Так делывалось! Но делывалось, разумеется, не всеми; и ныне подобные сделки вообще встречаются редко, тем более, если мартышка рассчитывает мужика честно, да еще к тому же подарит его ласковым словом, да поднесет стаканчик винца, мужик и сам, добровольно, поблагодарствует его, на каждый пуд зерна еще пятью фунтами.
В Самаре пшеницы мелют очень мало, и только для внутреннего потребления, а обыкновенно ее отпускают зерном; в больших размерах помол существует главнейше на Суре да в Рыбинске. Причины, почему в Самаре этого нет, заключаются в том, что для отпуска хлеба мукой торговцам предстоит новый расход на мешки; зерно же из амбара ссыпается прямо в судно, без всяких со стороны хлебных торговцев расходов: ни бочек, ни кулей - ничего не надо. Притом же купцы не хотят обращать капиталы на постройку мельниц, а все денежные средства направляют только на ту операцию, к которой издавна привыкли.
ПРОДОЛЖЕНИЕТого же автора:
• Рассказ русского приказчика о Ташкенте;
• Заметки о башкуртах;
• Путешествующие киргизы.
Еще о Самарской губернии:
• И. И. Железнов. Башкирцы;
• А. А. Кауфман. По новым местам.
Другие отрывки: [ «Тамбовцы» Самарской губернии], [ В Оренбурге все есть], [ Хивинцы в гостях у башкирцев. Часть 1], [ Часть 2], [ Часть 3], [ Часть 4], [ Башкирцы. Часть 1], [ Часть 2], [ Поездка на завод], [ Переезд в Киргизскую степь. На Новой линии].
Самара. Вид с реки Самары на хлебные амбары. Плашкоутный мост
Город Самара лежит на луговой стороне Волги. Кроме Волги, Самару с противоположной стороны обтекает впадающая в Волгу же река Самара, тоже удобная для сплава. Такое географическое положение города в плодоносном Заволжье, удобство путей сообщения, скорый и быстрый подвоз сельских продуктов, обширное народонаселение, занятое исключительно хлебопашеством, постоянно богатые урожаи - все это вместе поставило Самару на степень важного торгового пункта по хлебной торговле. Пункт этот, по сухопутному отпуску, находится в постоянных сообщениях с городом Уральском и с Илецкой Защитой, частью с Уфой и Оренбургом, но гораздо обширнее торговые связи его водою, именно с Казанью, Нижним Новгородом, Рыбинском и Петербургом.
Самара как пристань имеет огромное значение в волжском судоходстве. В этом городе сосредоточено главное управление всех сплавных пунктов, начиная от впадения речки Майны в Волгу и до южных границ Симбирской губернии. <…>
Суда, которые здесь плавают, бывают исключительно плоскодонные; они разделяются на палубные и беспалубные. К первым принадлежат барка и беля́на, к последним все остальные виды ходовых судов.
Барка бывает до 20 сажен в длину, до 8½ сажен в ширину, до 10 аршин в глубину, в воде сидит 3 аршина. Minimum стоимости такого судна 1.000 руб. сер. Судорабочих бывает 24 человека; они нанимаются больше всего из Казанской губернии. Суда эти грузятся преимущественно лесными изделиями и спиртом; ходят с Камы, из Лаишева до Дубовки. На них лоцманам платится в один конец 20 руб., а бурлакам за пути́ну 10 руб. сер.
Беляна бывает длиной до 10, шириною до 4, вышиной до 2 сажен; сидит в воде 3 аршина; minimum стоимости 250 руб.
И барки, и беляны строятся преимущественно в Варнавинском и Ветлужском уездах Костромской губернии и на реке Вятке в Мамадышском уезде Казанской губернии. Они употребляются только для одного низового сплава; на окончательном пункте они продаются в разборку, преимущественно на дрова и на легкие пристройки. Из Лаишева (Казанской губ.) до Дубовки (Саратовской губ.) они доходят, при самой благоприятной погоде, недели в четыре, а при неблагоприятной, при противных ветрах, низовой ход тянется и до шести недель.
К палубным судам принадлежат коломенка, тихвинка, кладна́я, дощаник, разных размеров росшивы, коноводная машина, подчалки и баржи при пароходах. У росшив, у дощаника, у кладной и у тихвинки стены судов ко дну суживаются.
Коломенки ходят из Златоустовских заводов Троицкого уезда и из Суксунских Челябинского уезда Оренбургской губернии; груз их состоит преимущественно из железа, больше казенного, а отчасти и из деревянных изделий. Длина коломенки бывает 19 сажен, ширина 4⅔ аршина, вышина 3½ аршина, осадка 2¼ аршина; грузу поднимают до 9.000 пуд., minimum ценности 300 руб. сер.; судорабочих десять человек, все заводские люди; ходят до Дубовки; назад не возвращаются.
Дощаник бывает длиной 8 сажен, шириной 2 сажени, вышиной 2¼ аршина, осадка 1¾ арш.; стоит 350 руб.; грузу поднимает до 4.000 пудов. Кладну́шка бывает аршином шире и полуаршином выше дощаника; сидит 2 аршина; грузу поднимает 6.000 пуд.; стоит 800 руб. сер. Тихвинка еще больше: до сорока аршин в длину, до 13 аршин в ширину, в 3½ аршина вышины и с осадкой на 2½ аршина; грузу поднимает 7.000 пудов; стоит не менее 900 руб. сер. Строят их в Балахнинском и Макарьевском уездах Нижегородской губернии и в Мологском и Тихвинском уездах Ярославской губернии. Ходят и вниз, и вверх по Волге, при попутном ветре на парусах, а в тихое время тягою лямок по́ берегу (особо устроенного бечевника на Волге, по естественным причинам, нет) и подачею, то есть посредством завозки якорей.
Самая большая росшива, так называемая конно-парусная, поднимает грузу до 50.000 пудов и стоит до 10.000 рублей серебром; на ней люди на лямках не работают, ни по берегу, ни на подаче: яко́рья вытаскиваются конным приводом. Конно-парусная росшива, при благоприятных обстоятельствах, достигает из Нижнего в Самару в неделю или в восемь дней, при неблагоприятных - в две недели, а из Самары в Нижний, даже и при благоприятных обстоятельствах, нельзя поспеть скорее, как в сорок дней. Небольшая росшива поднимает грузу тысяч восемь пудов; стоит она 1.000 руб. сер.; длина ее 9 сажен, при соответствующей ширине и высоте. Росшивы строят больше прибрежные жители уездов Юрьевского Костромской губернии и Макарьевского и Балахнинского Нижегородской губернии. Груз их, при верхо́вом ходе, состоит из пшеницы и сала.
Коноводная машина имеет самую неуклюжую конструкцию. Она бывает до 36 сажен длины, 7 сажен ширины, 3¾ аршина вышины и сидит в воде почти на целую сажень. Сверх палубы строится еще деревянная палатка (над конным приводом) и избы для судовщика и прислуги, а также и помещение для бурлаков. Такая махина стоит до 50.000 руб. ассигнациями, а грузу принимает де 60.000 пудов, помещая его на свои подчалки. При самых благоприятных обстоятельствах, коноводная машина - конно-машинное судно тож - идет вверх в сутки до пятнадцати и даже до двадцати верст, а при неблагоприятных и двух верст не сделает в целые сутки. Вниз по реке, при хорошей погоде, она делает 50 верст, а при противном ветре кидает якорь и стоит на месте. Машиною судно это называется потому, что для подъема якорей устроен конный привод. При следовании конно-машинного судна вверх с четырьмя подчалками, употребляется бурлаков более восьмидесяти человек да лошадей до полутораста голов; лошади разделяются на три смены, и на каждой работает до 50 лошадей; люди употребляются для обыкновенной судовой прислуги и для ухода за рабочими животными и чистки конюшень и рабочей палатки. Рабочие все из Владимирской да из Рязанской губернии. На такой машине бывает 14 якорей: восемь на рыске, каждый в 15 пудов, пять ходовых, каждый от 70 до ста пуд весом, и один станово́й, в полтораста пудов; кроме того, на каждом подчалке по пятидесятипудовому станово́му якорю. На самом судне и на каждом подчалке бывает по одной ше́йме варо́венных снастей, то есть канатов и веревок, на машине двести пудов, а на подчалках - полукосичные шеймы, до 150 пуд. весу; заво́зень, то есть лодок, с которых закидываются ходовые, подвигающие судно якоря́, при машине четыре, на каждую полагается по пяти косяков снасти, в 250-300 пуд. весу. Рабочие нанимаются большею частью из Муромского уезда; жалованье им 7 рублей за путину.
Самые большие паруса употребляются на конно-парусной росшиве. На росшиве, поднимающей до 50.000 пуд. груза, парус шьется из 75 концов канифасу, каждый длиною в 50 аршин: за одно шитво́, сшивку и обшивку паруса, платится до ста рублей серебром. <…>
Мы можем принести следующие, добытые наши официальным путем, данные за 1849 год. В течение навигации этого года <…> из города Самары отошло 387 судов с 14.281 челов. бурлаков. <…>
В число общего итога грузившихся в Самаре судов вошли: 7 конно-машинных судов, 21 подчалок, три конно-парусные судна, 265 росшив, 32 дощаника, 36 кладных, 1 полубарка, 17 тихвинок, 2 коломенки, 1 шитик и две лодки. О пароходах никаких сведений на 1849 год не оказалось.
Что касается до мест, куда грузы были назначены, то 12 судов отошли в Кострому, 15 в Ярославль, 55 в Нижний Новгород, 79 в Казань, 125 в Рыбинск; остальные 24 судна в разные места, 17 в низовые города: Саратов, Дубовку и Астрахань, а семь в разные города верхо́вых губерний.
Из Самары в эти места отправлено было в 1849 году на судах (по частным сведениям):
Разного хлебного товара, преимущественно пшеницы-кубанки, а по-здешнему белотурки, до пяти мильонов пудов, по приблизительной оценке, на два с половиною мильона рублей серебром; сала до шестисот тысяч пуд, на мильон семьсот тысяч рублей серебром; соли илецкой и эльтонской более ста тысяч пуд, на сорок семь тысяч рублей серебром; льняного семени более пятидесяти тысяч пудов, тысяч на сорок серебром; марены, солодкового корню и се́рпухи тысяч тридцать пудов, тысяч на пятьдесят серебром. Кроме того, меньшими массами в Самаре грузят на суда рыбу разную, веревки, якорья, дрова, тес, плахи, брусья, жерди, скипидар, поташ, шадрик, деготь, смолу, баранину соленую, шерсть овечью, коровью и верблюжью, копыта, рога, роговые стружки, конский волос в хвостах и гривах, скотской пух, ко́шмы, клей мездровый, сырые кожи коровьи, коневьи, верблюжьи, козловые, шкуры заячьи и сайгачьи, овчины бараньи, шитые тулупы, штыковую медь, хлебный спирт, масло коровье, мел и прочие мелочи, так что всю ценность грузов, при самой умеренной оценке, люди, хорошо знакомые с делом, определяют по крайней мере мильонов в пять серебром. Год на год, конечно, не приходится, и 1850 год обещал Самаре еще значительнейшие обороты. С открытием навигации, по 15 мая из Самары было уже отправлено клади на шесть с половиною мильонов рублей серебром, тоже, разумеется, по самой скромной оценке.
Ценность предметов, сплавляемых к Самаре и здесь выгружаемых, доходит до мильона рублей серебром. Сюда привозятся мануфактурные изделия, колониальные товары, вино, плоды, как из Закавказья, так и из приволжских губерний, как например: яблоки, груши, лимоны, лесные орехи, арбузы и тому подобное, вяленый товар, железный и скобяной товар и прочее.
Особенно замечателен привоз лесного товара, стоимость которого, по приблизительной оценке, доходит до 150.000 рублей серебром. Этой частной оценке полной веры дать нельзя, потому что мелкое купечество, объявляя цены своей клади, иногда показывает ее менее настоящей цены. Из официальных же сведений видно, что в 1849 году в Самару доставлено было до 25.000 бревен, до 15.000 брусьев, до 12.000 тёсу, до 50.000 штук разного рода кольев, шестов и жердей; более 5.000 штук ящиков и сундуков, более 5.000 пуд. дегтю, до 4.000 пуд. смолы, около 200.000 штук мелкой деревянной посуды; кроме того, везут целыми судами дрова, мочалу, лубьё, колесные скаты, оси, поддоски, уголь и прочую мелочь.
Виноградных вин тоже привезено довольно: около 1.500 ведр и, кроме того, около 400 ящиков; спирту и водки более 10.000 ведер. Ценность всех этих статей доходит до 80.000 рублей серебром.
Чаю доставляется в Самару Волгой около 250 мест, сахару до 50.000 пуд, что составляет тоже около 80.000 рублей серебром.
Разного металла и металлических изделий в Самаре выгружено до 50.000 пудов, более чем на 150.000 рублей серебром.
Под сплавом всех этих товаров было: из пунктов, лежащих ниже Самары (Саратова, Дубовки, Астрахани) 2 росшивы, 2 дощаника, 1 кладная, 1 лодка, при 114 судорабочих; а из пристаней, лежащих выше Самары, особенно из Казани и преимущественно из Нижнего Новгорода: росшив 26, дощаников 25, кладных 13, три барки, две полубарки, три коломенки, две тихвинки, один мокшан, один паром, 9 лодок и 37 плотов при 877 судорабочих; всего-навсе 90 судов, 37 плотов и 985 судорабочих.
Стало быть, из всего количества бурла́ков, стекающихся в Самару с весны, только около 6½% имеют надежду в конце лета возвратиться в Самару с верным заработком; остальные же 93½% должны отыскивать себе другие благонадежные пути к снисканию пропитания. Этим объясняется, почему бурла́ки преимущественно бывают из верховых, избыточествующих народонаселением губерний. Они сбега́ют, то есть сплывают на маленьких судёнышках на низ за работой, без всякой клади, раннею весной, с исключительною целью возвратиться с нажитою копейкою домой к концу лета, когда руки бывают дороги. Из низовых же губерний, крестьяне не ходят в бурла́ки, потому что пребывание их в родном углу неизбежно нужно, за недостаточностью рабочих рук на полевых работах.
Сколько из Самары отправляется и сколько подвозится к ней товаров сухопутьем - мне неизвестно. Можно сказать только одно, что отсюда в верхо́вые города гужом решительно никаких тяжестей не отправляется, но обозы ходят отсюда в Уфу, Оренбург, Уральск, особенно после Нижегородской ярмарки, с разными товарами, каковы: чай, сахар, шелковые и бумажные ткани, пряные коренья, краски, выделанные кожи, медные, железные и стальные изделия, словом, все принадлежности, необходимые для всех состояний народа.
Соль из Илецкой Защиты возят в Самару больше летом, отчасти и зимой, возчики - жители Оренбургской губернии, соль перевозят на волах, но возчиков здесь называют не чумака́ми, а фу́рщиками. Из Уральска везут на Самару разную коренную рыбу, а зимой и свежую, также и все виды рыбного товара: икру, клей, вязигу.
Самара при въезде с Оренбургского тракта
С весны цены за провоз редко бывают ниже рубля ассигнациями, по причине разлития рек и затруднительности в переправах; летом же постоянная цена полтина и шесть гривен с пуда, а зимой тридцать пять и сорок копеек, ассигнациями же, с пуда, и в Оренбург, и в Уральск почти одинаково. Но в Уральск берут дешевле, потому что из него везут обратно разную кладь, преимущественно рыбные товары; из Оренбурга же возвращаются почти всегда с пустыми руками. Провоз водой тоже дешев: до Казани берут 5 и 7 коп. сереб., в Рыбинск 8 и 10 коп. сер.; пассажиры же на пароходах платят различно, смотря по благорасположению и произволу управляющих пароходами частных компаний. Если человек с виду позажиточнее, с него берут дороже, если сближается срок ярмарки - еще дороже; черный народ помещают на ба́ржах в маленьких, душных каютах, с утра раскаляемых знойными солнечными лучами. Каюты, для легкости и прочности, обиты листовым железом, окрашенным темно-серою краской. Так было два года тому назад, но, Бог даст, всевозможные улучшения не преминут появиться и на баржах.
В Самарском и в Ставропольском уездах сеют, как известно, преимущественно пшеницу-белотурку. Рассчитывают, что обработать десятину стоит 85 рублей ассигнациями. Пустопорожние земли берутся в кортому́; здесь в обычае говорить не «снять в оброк», а «купить земельки». За съемку одной десятины платится от одного рубля ассигн. до полтины серебром; запахать десятину для посева стоит от 10 до 14 руб. асс.; разумеется, чем более упустишь времени, тем обработка обойдется дороже. Владелец такой земли передает ее в этом виде другому лицу уже за 18 и даже за 25 руб. асс. Если десятину засеять белотуркой, что обойдется рублей в 18 ассигнациями, то в этом виде она переуступается в другие руки уже за 60 или 65 руб. асс. При обыкновенно-хорошем урожае, с десятины снимается, говорят, от 60 до 80 пудов, а каждый пуд продается не выше 50 коп. сер. Из этого расчета ясно можно видеть, в какой степени хлебная операция в Самаре заманчива и в какой степени благосостояние владельцев и купцов-кортомщиков левого берега Волги обеспечено прочно. Пустопорожние земли берутся в кортому особыми промышленными из разных классов и переуступаются, с большою выгодою, иногда через вторые руки в третьи, крестьянам; впрочем, все пространство оброчных статей, снятых этим классом уже от аферистов, не очень значительно в сравнении с пространством пахотных земель, принадлежащих другим сословиям.
С развитием пароходства, парусное судоходство начало принимать гораздо ограниченнейшие размеры; тысячи народа, находившего верный хлеб в бурлачестве, принуждены теперь обратиться к более полезным занятиям, и это направление их деятельности как нельзя лучше согласуется с пользами самарского купечества, представители которого задешево нанимают прежних бурлаков для обработки обширных своих полей достаточным количеством рук. Обработанной земли здесь никто задешево не уступит другому; а чтоб запахать новь, нужен основной, и довольно значительный капитал, завести который не всякий в состоянии. Нови́ны пашут волами: лошадьми тут ничего не сделаешь, для маленького крестьянского хозяйства, каково хозяйство, например, у переселенцев, нельзя обойтись без четырех пар волов, без хорошего плуга; нужен дом, изба, телега и другие необходимые в домашестве мелочи, и без 500 руб. сер. тут нечем извернуться. Поэтому-то и понятно, что вся хлебная операция здесь находится исключительно в руках капиталистов, помещиков и купечества. Центр главного скупа хлебного товара и отпуска его - Самара.
Хлебные амбары в Самаре расположены по Усть-Самаре, в самом близком расстоянии от берега. С самой ранней весны здесь начинается перегрузка хлеба из амбаров на суда; количество его огромно; бедных людей на работу стекается множество. Люди эти, под общим названием крю́чников или носильщиков, состоят из беднейших самарских граждан и из собравшихся здесь бурлаков; они обязаны иметь, по обыкновению, для ссыпки зерна, собственные мешки, вмещающие, как водится, по два пуда зерна. Расстояние от хлебного амбара до судна редко бывает больше пятидесяти шагов; плата за носку копейка ассигнациями с пуда. В день легко заработать полтину серебра, но выдаются такие проворные крючники, что наживают в день до четырех рублей ассигнациями. Таким образом, считая расстояние это в 15 сажен, выйдет, что сильный крючник в течение дня пронесет на своих плечах всего-навсе четыреста пудов тяжести; шесть верст пройдет с двумя пудами на спине, шесть верст порожняком, всего сделает четыреста концов, туда двести и обратно двести. В иные годы, в Самаре за одну погрузку судов в народе расходится до 25.000 руб. сер.
При таком изобилии зерновых хлебов понятно, почему в здешних местах нет картофеля. Картофель - сущая благодать и большое подспорье хлебу там, где его нет или очень мало; а что за радость помещику засевать им необозримые поля тогда, когда он ему нужен только для супа да для жаркого? Чтоб беречь массы картофеля, надо иметь большие помещения; а чтоб иметь сбыт, надо иметь верных покупщиков. А кто здесь станет покупать картофель, если хлеба много и цена на него всякому по силам? Картофель, конечно, идет на патоку, на винокурение и на другие многоразличные и выгодные для производителя потребности, да здесь-то, при больших барышах в хлебной торговле, некогда этим заниматься, да и труды за уходом картофеля вовсе не окупаются. После этого можно представить себе гримасу и весь комизм положения человека, отвечающего на вопрос о картофеле, отчаянным голосом: «Ой, беда нам с картофелем: одолел он нас, проклятый, совсем!»
Как в Промзине хлебные торговцы носят исключительное название капиталов, так здесь, в Самаре, их иначе не называют, как су́ммами. Они обыкновенно составляют дружные общества и, для вспомоществования друг другу в облегчении разных операций, делят между собою неделю по дням. Положим, например, что одно такое общество образовалось из сорока двух сумм, стало быть, в каждый недельный день накупа́ется шесть торговых домов, шестеро сумм; вчера одни шестеро, сегодня другие, а завтра придет черед третьим. И таким образом каждая из шести групп, в свой определенный день, накупа́ется, пока не доку́пится, то есть пока не покончит полной своей операции.
Но само купечество, уж потому, что это все тузы, как здесь обыкновенно зовут главных деятелей, в мелкие сношения с продавцами-крестьянами не входят: всем этим заведывают мартышки.
Мартышка - известная птица; она летает беспрестанно над водой, высматривает плывущую рыбку, сторожит ее, кружится над нею, потом, с высоты своего полета, падает на нее и - клюет. Мартышка негодная птица; мясо ее черное, с сильным рыбным запахом; ее даже в пищу никто не употребляет.
Но мы не про этих мартышек хотим говорить. Наши мартышки - типы другого полёта; они тоже двуногие животные, но без перьев, а линяют они разве только тогда, когда им пообобьют крылышки. Наши мартышки и на взгляд довольно взрачны. Лицо полное, румяное, но смиренное; глаза голубые, а больше серые; волосы подстрижены в скобку; рыжая бородка либо кудрится роскошно от правой скулы и до левой, либо торчит клином. Рубаха на мартышке красная, сапоги с подбором; летом на мартышке легкий верблюжий армячишко, зимой - овчинный полушубок. Мартышка - правая рука хлебного торговца.
Еще рано; не слыхать заутрень. В избе душно, дохнуть нельзя. Окна закрыты ставнями. Темно. На узенькой лавке, согнув колени, лежит на́звничь парень, подложив под голову, вместо подушки, полено дров, окутанное тулупом. Пробивающийся сквозь щели ставней одинокий, слабый луч сероватым снопом света падает на его лицо, орошенное жиром и полузакрытое влажными от сильного тепла волосами. Одна рука закинута на импровизированную подушку, другая покоится на сытном, со вчерашнего ужина, чреве. Мужик, полураскрыв рот и плотно стиснув веки, храпит что есть мочи.
Такое же храпенье слышно и в другом углу, но, за совершенным мраком, туда ничего не видно; зрению нет пищи; одно чувство слуха услаждается басистым храпом сокровенного носа. С полатей льются еще такие же звуки, прерываемые по временам звонким писком женской натуры. Насторожив ухо, можно открыть присутствие еще живой души: кто-то тяжело сапит, поворотившись раз-другой на печке и опять угомонившись. Счастливцы! они блаженствуют; их сон невинен и безмятежен!
На улице, под окном - все тихо; даже собаки не лают. Все спит. Ни одна калитка не заскрипела еще на заржавелых петлях. Точно весь свет вымер: ничто не шелохнется.
Но вот парень вдруг вскочил с лавки точно угорелый. Едва успев поправить га́шник, взъерошить волосы, почесать затылок и бока, он опрометью и босиком подбежал к окну и плотно приложился ухом к раме. Отяжелевшие, заспанные глаза разом разомкнулись; надутые и распущенные до самого носа губы расправились; рот полураскрылся; чуткое ухо еще плотнее прижалось к стеклу…
Так и есть! Вдалеке слышен скрип - это телега… мужик везет зерно в город.
Мартышка ободрился, отрезвел от крепкого сна, засуетился, второпях без обверток вздел сапоги, обеими руками разом влез в армяк, схватил кушак и шапку и бросился из избы вон.
- Бог на́ помочь, старинушка! - кричит моложавый парень в рыжем армяке, подпоясанном шерстяным кушаком, крестьянину, который идет рядом с обозом из двух телег, нагруженных мешками пшеницы.
- Бог на́ помочь, добрый молодец! - отвечает тот, приподняв шапку.
- Али с хлебцом?
- Зерно на базар везу!
- Эх, старинушка, старинушка: тебе бы недельку назад догадаться в город-то.
- Что так, родимый?
- Да в ономеднишную пору цены ладные стояли.
- А теперево?
- Почитай, все докупились: и даром никому не надо - класть некуда.
- Что ты, родимый! Да во́, верст шесть назад, встрелся мне парень: сказал, шишнадцать гривен белотурка.
- Нету, старинушка: и полтора-то рубля не дают; тебя обманули!
- И кум Степан по шишнадцати гривен продал; сосед Авдей тоже; а этто из Машуткиной ездили, Микита Вожин… слыхал, может статься? да его сосед Фома Матвеич, так те на целый пятак с пуда больше взяли.
- Уж как там знаешь, старинушка, а лучше воротись домой; напрасно сутки двои настоишься на базаре: только прохарчишься!
- Чего, кормилец, домой? Уж с полсотни верст проехал! Эво, город близко: куда ж мне деться теперь?
- Есть у меня покупатель, человек хороший такой… удружить, что ль, тебе?
- Уважь, кормилец, пожалей мою старость!
- Рубль двадцать даст: в амбаре, я знаю, сыщется места…
- За эвтую цену как отдать?.. Нет, уж я лучше на базаре…
- По мне, как знаешь: я твоей же ради пользы говорил.
- Обидно будет! самому в убыток!
- Ну, я пятак надкину!
- Да что пятак?.. Уж, видно, вправду воротиться да выждать время.
- За денежку еще не постоим!
- И целый грош прибавь - и то нельзя отдать.
- Эк, глядь-ко, обернись: эк их! Еще обоз! Вишь ты, сколько телег-то наехало!
Старик притпрукнул на лошадь, снял рукавицы, взял их себе в зубы и, в ожидании, пока задние возы нагонят его телеги, поправил на своем сивке шлею, подтянул черезседельник, выпрямил ловким толчком дугу, переложил поуютнее мешки с пшеницей и взгромоздился на них отдохнуть от тяжелого пути.
Возы приближались. Бойкий мартышка перездоровался со всеми мужиками, наговорил им всем турусы на колесах, напугал их низкими ценами на зерно, и не советовал им по́пусту убытчиться на безвыгодный и напрасный простой. Новым грошиком, надкинутым на прежнюю цену, ему не удалось заманить крестьян в свои сети; дело дошло до рубля тридцати, но те не поддавались; мартышка, разыграв роль непризнанного благодетеля, с горьким упреком сказал им: «Бог же с вами! вас же жалеючи…», и пошел по одной дороге, а возы отправились по другой прямо в город.
На пути их перенял другой мартышка; тот передал им вести еще дурнее прежних; из жалости, указывал им на доброго человека, убедительно описывал переполненные зерном амбары, входил во все тонкости, давал самые дружеские советы… крестьяне задумались, стали толковать промеж собой, раскинули умом-разумом и порешили на рубль сорок. Мартышка повел всех их в город, к амбарам Балды, первейшего из всех тузов туза.
Но и прежний мартышка остался не без дела и не без успеха. Он насунулся на новый обоз, пустил в ход весь свой талант, опутал мужичков сетью разных хитростей - и вот, забрав от всех них пробы и обзадачив иного мелкой суммой, покончил торг на рубле сорока и пустился вместе с ними к амбарам того же Балды: сегодня черёд Балде накупаться.
В Самаре, до последнего пожара, амбары расположены были далеко и от базара, и от заставы. Эти обширные хлебохранилища, для сбережения места, выстроены тесно; расстояние между линиями фасадов довольно узковато; дорожка вьется между ними узенькая-преузенькая, едва телега протащится…
Начинают мужики ссыпать зерно.
Передние два, три, четыре воза исполняют это без всяких разговоров или приключений. Но подъезжает пятый воз - и тут мартышка начинает уверять крестьянина, что это хлеб не тот, какой на торгу был на показе: «зерно противу проб!» Мужик божится-клянется, что хлеб все один и тот же.
- Кормилец, как не тот?
- Ну, говорят тебе: не тот!
- Да что ты, родимый, земля одна, зерно одно…
- Ну, еще говорить стал!.. Проваливай!
- Бери мешки-то, ссыпай!
- Ступай, ступай с Богом; некогда тут толковать с тобой!
Мужик замолчал и уставил глаза на мартышку.
- Да ну же, говорят, ступай.
- Аль не берешь вовсе?
- Не беру… да ступай же, не задерживай других… вишь, там сколько вашей братьи.
Мужик подобрал возжи, чмокнул на лошадь, хлеснул ее кнутишком, лошадка понатужилась, хватила вперед грудью и… тпру! ни с места!
- Да проезжай, что ж ты стоишь!.. Эй ты, задний! придвигайся!
- Проезжай, чего стал! ночевать, что ль, из-за тебя! - кричат вслед остальные крестьяне.
Мужик опять нукнул на лошадь; лошадка опять запыхтела, воз тронулся, но на первых же шагах покривился так, что едва все мешки не повыскакали. Мужик хотел было пролезть вперед, поглядеть, «что за задача така́ встрелась», но между стеной амбара и колесом телеги никак не протискаться. Он привстал на цыпочки - ничего не видно; встал на самое колесо… ба! да тут того и гляди не то что весь воз раструсишь, а просто шею сломишь: кирпич, плита, булыжник разбросаны грудами; на повороте крутой косогор, тут ухаб непроезжий, там выпятилось бревно…
- Эка узина́ какая! этто и пустой телеге дай Бог выдержать, и то без седока, без клади! - восклицает крестьянин, верно котораго так постыдно оха́яли.
- Проезжай! чего задумался? - кричат на него сзади десятки голосов.
Вперед проехать с полным грузом нет возможности; «Дай-ко я поворочу телегу, авось повыберусь!» - думает мужик, соскакивает с колеса на землю и, повернувшись, высматривает: как бы ему это сделать? Но по отчаянию, мгновенно выразившемуся на его лице, можно догадаться, что всякая надежда выбраться из фермопил пропала. Между тем крики усиливаются; мартышка сыплет бранью; крестьяне задних возов, не понимая, в чем вся сила, тоже хорохорятся и шлют бедняге меткие прозванья. Что ему делать? Он уж раз был в этой переделке; к несчастью, забыл урок; теперь все вспомнил. Одна надежда на добродушие мартышки.
- Что тебе нужно? - спрашивает мартышка на увесистый поклон крестьянина.
- Что хошь, кормилец, делай - возьми зерно!
- Ну вот видишь зерно: вот проба! - возражает мартышка, опустив руку в заветную, но недосягаемую глазу, потайную кадушку. - Ну, супротив ли ее твое зерно?
- Все перед тобой, родимый, только возьми!
- Отчего бы и не взять? пожалуй… Скости́!
- Мы порешили на рубль сорок…
- Ну да́, по пробам; а это против проб, надо скости́ть!
- Да уж, для твоей милости, пятак куда ни шел!
- Ах ты этакой разэтакой! ах старый хрен! что ж ты, смеешься? Хочешь ссыпать, так вот тебе рубль с гривной… Бери пока дают, а не то ступай и больше уж ни слова!..
Эта операция общеизвестна в Самаре под техническим выражением «узенькая дорожка».
Другая подобная ей проделка есть «ссыпка пятерками». Она состоит в том, что мартышка вместо той кадки, которою принято уж в обычай ссыпать хлеб, обзаводится, с разрешения хозяина, хлебного торговца, более объемистою пятёркою. Крестьянин всыплет в нее определенную меру пшеницы, но мартышка встряхнет хорошенько своей кадушкой, зерно осядет, он и показывает мужику: «Видишь, пятёрка не полна - подсыпь!»
Весь таким образом приобретенный излишек может, в течение на́купа, составить значительное количество товара. Но он приобретен не на трудовые капиталы хозяина. Русский купец чрезвычайно совестлив и не захочет присвоить себе то, что ему не принадлежит. Эти излишки вследствие ссыпки пятёрками принадлежат мартышке. Такое право на получение подобных прибытков иногда выговаривается и ранее, при первоначальных условиях мартышек с суммами;p оно вообще известно в публике под скромным названием «барыш приказчикам».
Так делывалось! Но делывалось, разумеется, не всеми; и ныне подобные сделки вообще встречаются редко, тем более, если мартышка рассчитывает мужика честно, да еще к тому же подарит его ласковым словом, да поднесет стаканчик винца, мужик и сам, добровольно, поблагодарствует его, на каждый пуд зерна еще пятью фунтами.
В Самаре пшеницы мелют очень мало, и только для внутреннего потребления, а обыкновенно ее отпускают зерном; в больших размерах помол существует главнейше на Суре да в Рыбинске. Причины, почему в Самаре этого нет, заключаются в том, что для отпуска хлеба мукой торговцам предстоит новый расход на мешки; зерно же из амбара ссыпается прямо в судно, без всяких со стороны хлебных торговцев расходов: ни бочек, ни кулей - ничего не надо. Притом же купцы не хотят обращать капиталы на постройку мельниц, а все денежные средства направляют только на ту операцию, к которой издавна привыкли.
ПРОДОЛЖЕНИЕТого же автора:
• Рассказ русского приказчика о Ташкенте;
• Заметки о башкуртах;
• Путешествующие киргизы.
Еще о Самарской губернии:
• И. И. Железнов. Башкирцы;
• А. А. Кауфман. По новым местам.