В стране семи рек. 12. Талды-Курган. Прямая дорога в Алма-Ату
А. Брискин. В стране семи рек: Очерки современного Семиречья. - М.; Л.: Государственное издательство, 1926.
От автора. Предисловие. 1. Пишпек. 2. От Пишпека до Токмака.
3. Караван-сарай, Буамское ущелье, озеро Иссык-Куль.
4. Русско-киргизские отношения до 1916 года. Киргизское восстание. Земельные реформы 1920 года.
5. Деревенский кооператив. У секретаря сельсовета. Сазановка.
6. В гостях у Убей-Кобылина. Каракол и его окрестности. Аксуйские ключи.
7. В поисках нефти. Поездка на джайлау.
8. Перевал Санташ. Каркаринская ярмарка.
9. Ущелье Тимерлик. Переправа через Или.
10. Джаркент. Налет Мураева. Дунганская мечеть. Гойжа.
11. Станция Кайбун. Встреча с милиционером. Николай Карякин. Алтун-Эмельский перевал. Базар в Кугалах.
12. Талды-Курган. Прямая дорога в Алма-Ату.
13. Столица Джетысу. 14. Дорога в Пишпек. Перевал Кастек. Заключение.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯТалды-Курган. Прямая дорога в Алма-Ату
Собственно Талды-Курганом он стал всего один только год. До сих пор это было село Гавриловское Копальского уезда. Но теперь село и город обменялись ролями, и бедный Копал очутился на положении поселка Талды-Курганского уезда. Несмотря на гордое название «город», Гавриловка как селом была, так селом и осталась.
Правда, село огромное, с 13.000 жителей, но все же это только деревня с маленькими крестьянскими деревянными домиками, грязью, порой непролазной, и валяющимися довольными свиньями. В центре города деревянная, обвитая осыпавшейся зеленью триумфальная арка, рядом шатающаяся трибуна для ораторов, а дальше большой базар, заваленный хлебом, яйцами, арбузами и дынями.
Удивило меня здесь приятно Горпо: огромный чистый магазин с плакатами на стенах, много товаров, вежливые приказчики. Хоть и не Талды-Кургану впору. Этот кооператив - гордость города, но в уезде с кооперацией все-таки плохо. На все 136.000 жителей уезда всего 15 кооперативов, причем из них только 3 туземных, и это при наличии 100.000 человек киргиз.
Председатель Горпо жаловался мне на трудность работы и отсутствие хороших инструкторов:
- Прислали вот из Алма-Ата двух практикантов-киргиз по кооперированию населения. Но какие же они, сами посудите, инструктора? Им грамоте еще учиться надо.
Это отсутствие годных работников чувствуется не только в кооперации, но и повсюду. Зашел я по делу в комхоз: там ответственный работник, бывший местный казак, плел какую-то чепуху. Оказалось, человек был пьян в доску.
Зашел в статбюро, приютившееся где-то на задворках в одной комнатушке. Меня интересовал ряд вопросов статистического порядка, но я решительно ничего не добился. На основной вопрос, интересовавший меня, зав сообщил мне:
- Сеяли раньше по уезду 100.000 гектаров приблизительно, а сейчас тысяч 50, тоже приблизительно, уверенно ничего не могу сказать, нет точных данных.
Это равнодушное «нет точных данных» мне приходилось слышать повсюду, куда бы я ни обращался, и многие из интересовавших меня вопросов так и остались невыясненными.
Конечно, в значительной степени это объясняется действительным отсутствием данных по целому ряду вопросов. Но, с другой стороны, значительную роль играет зачастую и полная неподготовленность работников, возглавляющих местные учреждения.
Вот, например, любопытный случай из практики местной действительности. В погоне за доходами Уфо потребовал от пастуха свиней, чтобы он выбрал себе патент на пастушество, а пастух-то за весь свой труд получает столько, что ему на штаны не хватает; и ходит бедный пастух в рваных штанах по Талды-Кургану и думает горькую думу: как ему ублаготворить ретивый Уфо.
Что говорить об общей массе работников, когда местная ячейка ВЛКСМ выносит постановление, чтобы комсомолки не поддерживали знакомства с парнями не комсомольцами, хотя бы даже и партийными. После этого не приходится удивляться, что в некоторых деревнях уезда комсомольцы с оружием в руках сгоняют крестьян на митинги, а в других мужики убивают делегаток-женщин: «Пущай, стерва, не суется туда, куда не надо…»
Темнота, глушь, дикость беспросветная…
Вот уж действительно дыра! А между тем соседний Лепсинский уезд с его 120.000 жителей еще хуже, и сам город Лепсинск до сих пор освещается чуть ли не лучинами. Зимой там волки бегают прямо по улицам.
Между тем в кипевшей здесь недавно гражданской войне местное крестьянство проявило чудеса храбрости и революционной воли, и горные орлы, перед которыми дрожали казаки, вписали славные страницы в историю борьбы за Советскую власть в Семиречье.
__________
Единственное отрадное явление, с которым я встретился в свой приезд в Талды-Курган, - относительно высокая цена на хлеб, продававшийся на базаре по 65 коп. пуд.
Дело в том, что в этом богатейшем хлебном районе до последнего времени, если можно так выразиться, было «горе от хлеба». Его было так много, что цена его не превышала 25 коп., а вывезти нельзя было, так как фрахт был слишком дорог, и не имело смысла платить за провоз 60 коп., когда хлеб в Алма-Ата стоил меньше, чем фрахт. Но в этом году, в связи с недородом в Алма-Ата, вследствие засухи, хлеб потянулся туда и, вскочив до 65 коп., дойдет, вероятно, до рубля.
- Не бывать бы счастью, да несчастье помогло, - говорил, потирая руки, мой хозяин, типичный гавриловский крестьянин, - теперь и мы поживем.
Сказать правду, пора, действительно пора здешнему мужику разжиться деньгами. Хозяйства здесь до революции были огромные; хлеб в скирдах стоял чуть ли не десяток лет. Крестьянин мог свободно продавать несколько сот пудов хлеба, хотя бы даже и по невероятно низкой цене - 10 коп. за пуд, чтобы купить необходимые ему промышленные товары.
Теперь посевы сократились, в силу общих условий, больше чем наполовину. Старых запасов нет, и за всякий пустяк, вследствие остро чувствующихся здесь «ножниц», крестьянин вынужден платить десятки пудов хлеба. Например, за один аршин ситцу совсем недавно нужно было отдать 2-3 пуда хлеба. Это положение вещей сейчас коренным образом изменяется, и крестьянство наконец вздохнуло свободнее. Если еще будет здесь налажен автомобильный гужевой транспорт, благосостояние крестьянства сильно поднимется.
Мне было скучно в этой дыре, где все время дует ветер, а люди только и делают, что пьянствуют, и я поспешил удрать отсюда, наскоро окончив свои дела. Очень мне не хотелось ехать дальше с Гойжей; больно уж был он противен, но ничего не поделаешь: мы с ним еще в Джаркенте условились ехать в Алма-Ата, и пришлось «назвавшись груздем, полезать в кузов».
__________
Снова надоевшая бричка и знакомые карие кони и сутулая опостылевшая спина Гойжи. Ухает по рытвинам бричка, трясется, скрипит, рассекает воды разлившейся речки Кок-су (зеленая вода), и мы едем прямой дорогой в Алма-Ата.
Я говорю прямой, потому что есть другая, почтовая, по которой обыкновенно ездят, но по ней до Верного 300 километров, а по прямой 250, и хотя мой ямщик ни разу еще не ездил по прямой дороге, мы все-таки выбрали ее (как-никак, а 50 километров меньше будет трясти).
Кругом вода, болота; дорога все время раздваивается. Каждый раз мы тогда останавливаемся и ждем проезда какого-нибудь киргиза, чтобы спросить его: «Алма-Ата, джол кайда?» (дорога на Алма-Ату где?), и, получив указание, вместе с неизменной просьбой дать закурить, двигались дальше, чтобы через пару верст снова с недоуменьем остановиться и гадать, словно богатыри на распутье: «Какую же выбрать дорогу?»
Наконец добрались до самой Кок-су и остановились в изумлении: обрывистый берег, саженей 30 ширины, и бешеная вода; где же брод?
Пришлось ждать целый час, пока не подъехал дунганин на арбе, направлявшийся в дунганский поселок, расположенный в 20 километрах от города.
Мы поехали за ним и, набрав порядком воды в бричку, переправились на другой берег. Гойжа подмочил лежавший на дне брички овес и проклинал все на свете. Дунганин утешал его тем, что сейчас вода уже небольшая, а вот на прошлой неделе здесь утонул киргиз.
Добрались до какой-то киргизской богатой деревни. Глядя, как туземцы быстро и ловко справлялись с работой, я спросил у Тимофея:
- А что, чем они хуже мужиков орудуют?
Гойжа не нашелся что ответить и буркнул себе что-то под нос. Нам нужно было добраться до какой-то мельницы, где был караван, и я спросил киргиза, укладывавшего в копны село, далеко ли до мельницы.
Он посмотрел на меня, на небо, подумал и решительно ответил: «Быр чахрым» (одна верста).
__________
Ямщик ударил по лошадям, и мы быстро оставили за собой деревню. Какая огромная перемена: культурная земля кончилась, сразу началась каменистая выжженная степь. В стороне паслись верблюды, проводившие нас долгим взглядом печальных глаз.
Стало темно. Дорога, хотя и ровная, кружила вдоль холмов и казалась бесконечной…
- Вот тебе и одна верста… где же мельница? - спросил я у Гойжи. Он сердито ответил:
- А кто ж ее знает… у киргиз версты не меряны. Зайдет он на бугор, руки ко рту приставит, да как завоет волком, а другой киргизин откуда-то ему ответит: вот это у них и верста считается…
Впереди послышался однообразный звон бубенчиков; выросли какие-то тени. Оказался обоз бычников с керосином, направлявшийся в Талды-Курган.
- Эй, дядько, а что до мельницы далече? - бросил я в темноту вопрос.
- До мельницы? - переспросил меня чей-то глухой простуженный бас, - а верстов пять буде…
Долго мы пропускали мимо себя обоз, состоявший из семидесяти подвод, и в непроглядной темноте шагом двинулись дальше.
Проехали уже в общей сложности десять часов, а до проклятой мельницы никак не могли добраться. Стало холодно, и страшно хотелось есть. Наконец, блеснул огонек, залаяла собака, и перед нами выросла юрта.
- Эй, Тимофей, ко всем чертям мельницу, ночуем здесь…
Разложили костер, и я с наслаждением грел над огнем свои окоченевшие руки. Здесь уже была одна бричка с двумя братьями-крестьянами, возвращавшимися из Лепсинска в деревню под Алма-Ата.
Мы решили выехать вместе, и еще не всходило солнце, как мы тронулись в путь по каменистой, пустынной дороге, спускаясь и подымаясь по бесконечным перевалам. Голые скалы были усеяны горными рябчиками « кеклике», которые спокойно прыгали с камня на камень на наших глазах.
Солнце уже сильно пригревало, когда вдали в лощине мы увидели несколько юрт, пару глиняных мазанок и полуразрушенный «мазар» (киргизская могила).
Это была станция Малай-Саары (старый батрак) [Малай-Сары, по имени известного батыря Средней орды. - rus_turk.]. Там стояло уже несколько бричек с приехавшими раньше пассажирами, и какой-то киргиз, оказавшийся председателем союза Кощи в Талды-Кургане, возвращавшийся из командировки в Алма-Ата, возился с игреневой кобылой с раздувшимся животом.
- Овсом объелась, - растерянно объяснил он мне, когда я с любопытством подошел узнать, в чем дело, - верно сдохнет.
Возле киргиза с больной лошадью собрался кружок сочувствующих, но никто не мог помочь его горю.
Поставивши на выстойку лошадей, Гойжа, вытирая подолом рубахи с лица пыль, тоже подошел узнать, в чем дело.
- Вот дурачье… А еще киргизы. Что ж вы, такой простой вещи не знаете, как лечить? - сердито заговорил он. - Давайте сюда кизяку да овса немного.
Он отвязал ведро от брички, набросал туда горящего кизяка, насыпал сверху овсом и заставил больную лошадь вдыхать выходивший из ведра едкий дым.
Я с нетерпением наблюдал, чем кончится это оригинальное лечение. И что же? Минут через 20 у лошади из ноздрей потекла вода; раздувшееся брюхо у нас на глазах поджималось, и через два часа лошадь была совершенно здорова,
- Ай да Тимофей, не знал я, что вы такой ветеринар, но только лечение-то у вас больно странное.
Он ухмыльнулся:
- Чего тут странное? Известное дело, клин клином вышибают: объелась лошадь овсом, овсом лечи, объелась клевером, клевером лечи.
Мы пили чай, лежа на земле вокруг разостланной кошмы, а вокруг стояли голодные киргизские ребятишки, заглядывая нам в рот. Я дал им хлеба.
Тогда к нам подошла жена хозяина каравана, молоденькая киргизка лет 18 с явными следами сифилиса на лице и с голым ребенком на руках, и, протягивая руку, попросила сахара для ребенка.
Я спросил у хозяина, лечит ли он свою жену.
- Нет, - равнодушно ответил хозяин, - всякая болезнь от бога.
Что можно было ему на это возразить?..
Недалеко от нас несколько верблюдов щипали жалкую траву и, медленно пережевывая жвачку, пристально смотрели вдаль. Я подошел к одному из них и потянул его за веревку. Он, в виде приветствия, плюнул в меня какой-то зеленой клейкой жидкостью. Все-таки я заставил его встать на колени, сел на спину и в первый раз в жизни попробовал прокатиться на «корабле пустыни». Удовольствие оказалось ниже среднего: меня затошнило… Пришлось прервать прогулку и постыдно спасаться бегством.
__________
Снова в путь. Кругом все та же безжизненная степь. Сбоку от дороги мы увидели брошенную сломанную телегу, а немного дальше павшую лошадь, наполовину обглоданную. Здесь это делается быстро: у ястребов зоркие глаза, а волки вечно голодны…
Стемнело. Наши брички жались друг к другу, так как мы не знали дороги, и было известно, что здесь бывают нападения. Старший из двух братьев присоседившейся к нам на ночлег брички, Дмитрий, идет впереди и чуть ли не руками нащупывает дорогу. Медленно спускаемся по длинному каменистому спуску и располагаемся на ночлег у небольшого ручья.
Проснулся я от громкого блеяния и мычания стада, пришедшего на водопой.
Дорога стала веселей. Появилась вода и зелень. Выплыли на горизонте так хорошо знакомые горные вершины. В стороне, недалеко от дороги, извивается и шумит ручей. Все чаще попадаются юрты, из открытых тюндюков которых легкой струей поднимается дым. И как-то вдруг, незаметно для себя, мы выехали на большую почтовую дорогу у станции Чигильды [Правильно: Чингильды. - rus_turk.], за сто десять верст от Алма-Ата.
Как приятно было снова увидеть телеграфные столбы, эти единственные проводники культуры в самых глухих уголках Джетысу…
Небольшой поселок с почтовой станцией, русским караваном и прекрасным ключом после безжизненной степи показался мне удивительно уютным. По всему поселку разбросаны деревья, образуя в центре тенистую рощицу, куда мы все забрались, спасаясь от палящего солнца.
Дмитрий сбегал на почтовую станцию, притащил самовар. Аппетитно запахло жареным салом, и мы, поджав под себя по-восточному ноги, расселись на кошме и с жадностью голодных собак набросились на шипевшую и брызгавшую салом яичницу.
Начались обычные среди возчиков жалобы на киргизское засилье, на тяжелую жизнь. Каждый спешил излить свою душу и, как водится, винил исключительно киргиз в своей тяжелой жизни.
Молчавший Дмитрий не выдержал и сурово бросил:
- Полно брехать-то, чего взъелись: киргизы, киргизы… а сами небось мало пограбили, когда свободу объявили? Кто их обижал, того и они по головке не гладят. У нас вот в деревню тоже комиссия приезжала, двух человек расстреляла, а человек 10 выгнала из поселка, думаешь, даром? Нет, брат, знаем мы, как и они киргиз грабили и убивали… А вот, смотри, меня-то и пальцем не тронули, не только что, а почему? - потому киргиз не обижал. А что насчет земли, так и киргизам сеять надо: не все же им по горам бродить да зимою с голоду сдыхать.
Он помолчал и прибавил:
- Конечно, киргизы сейчас забрали и такие деревни русские, что еще до 1916 года русскими были. Оно нехорошо… Ну, а что делать будешь? Отнимать у них и отдавать русским? Опять драка пойдет, опять кровь человеческая литься будет. Нет, - решительно закончил он, - так нельзя. Пускай только закон будет да порядку больше…
Снова пылим… Ах, как хочется скорей попасть в город, помыться, почиститься, прочесть газету. Сквозь туман из пыли снова блеснула Или. На песчаном берегу издали виден словно опрокинутый гигантский горшок, оказавшийся вблизи плетеным рыбачьим шалашом.
Подъехали ближе. Валяются две опрокинутые вверх дном неважные лодки. Из плетенки, торчавшей в воде и наполненной рыбой, киргизы-рыбаки за 30 коп. притащили нам штук шесть довольно крупных живых рыб.
Мы едем берегом совершенно пустынной реки, атакуемые тучей комаров. Вдруг на противоположном берегу блеснул купол церкви поселка Ильинского [Т. е. Илийского. - rus_turk.]. Из середины воды, словно корзинка с цветами, выглядывал зеленый островок. Переехали по огромному мосту и оказались в поселке, где заехали на татарский караван.
Ильинское, когда-то богатая казачья станица, теперь захирело, просторные дома наполовину развалились, и от бывших огромных табунов лошадей у жителей поселка остались одни только сладкие воспоминания. Теперь здесь живут почти исключительно рыболовством и в последнее время организовали рыбачью артель.
Здесь был наш последний ночлег перед Алма-Ата. Выехали рано утром по ровной дороге, заметно оживлявшейся с каждой верстой. Несколько раз нам попадались огромные обозы с керосином в бидонах, направлявшиеся в Талды-Курган. Я подумал невольно: «Бедная Гавриловка… Очевидно, Нефтесиндакат твердо решил залить тебя керосином».
Впрочем, надо отдать справедливость Нефтесиндикату, что он развернулся в Джетысу, пожалуй, лучше всех госорганов. До последнего года с керосином положение было здесь катастрофическое. Нефтесклады были только в самых крупных городах области, и керосин в деревни совершенно не проникал. Неудивительно, что население пользовалось «жировиками» и даже лучинами. Доходило до того, что иногда как осветительным материалом пользовались коровьим маслом, не говоря уже о подсолнечном и сурепном. В огромных поселках порой нельзя было найти ни одной керосиновой лампы. Например, в Борохудзыре, за 15 верст от Джаркента, в волостном управлении еще в 1924 г. вместо лампы горел «жировик»… Сейчас положение радикально изменилось, керосин начал просачиваться в самую глухую русскую деревню и даже в аул. Интересно отметить, что цена на керосин здесь не только не выше цены мирного времени, а иногда и ниже. В Талды-Кургане, например, в мирное время керосин продавался по 12 коп., а сейчас по 11 коп.
По обеим сторонам дороги тянутся поля пшеницы, в этом году сильно погоревшие из-за недостатка воды. Часто проезжаем через деревни и наглядно убеждаемся, что семиреченская деревня оживает. Видны новенькие постройки, почти в каждом крупном поселке ярко блестит вывеска кооператива.
Перед какой-то деревней нас остановили и предложили объехать ее, заявив, что там «холера». От холеры, конечно, пришлось срочно утекать, хотя на самом деле она оказалась сибирской язвой. Осталось еще около 25 километров. От пыли я совершенно задыхаюсь; скорей бы доехать… Дорога все зеленее, все оживленнее. Чувствуется близость большого города, даже мосты кое-где налажены. Впереди, у подножья гигантских гор, видны зеленые цепочки поселков и казавшаяся одним огромным садом столица Джетысу. Незаметно для себя мы оказались в прекрасной аллее пирамидальных тополей, которая прямехонько привела нас в город.
ОКОНЧАНИЕ
От автора. Предисловие. 1. Пишпек. 2. От Пишпека до Токмака.
3. Караван-сарай, Буамское ущелье, озеро Иссык-Куль.
4. Русско-киргизские отношения до 1916 года. Киргизское восстание. Земельные реформы 1920 года.
5. Деревенский кооператив. У секретаря сельсовета. Сазановка.
6. В гостях у Убей-Кобылина. Каракол и его окрестности. Аксуйские ключи.
7. В поисках нефти. Поездка на джайлау.
8. Перевал Санташ. Каркаринская ярмарка.
9. Ущелье Тимерлик. Переправа через Или.
10. Джаркент. Налет Мураева. Дунганская мечеть. Гойжа.
11. Станция Кайбун. Встреча с милиционером. Николай Карякин. Алтун-Эмельский перевал. Базар в Кугалах.
12. Талды-Курган. Прямая дорога в Алма-Ату.
13. Столица Джетысу. 14. Дорога в Пишпек. Перевал Кастек. Заключение.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯТалды-Курган. Прямая дорога в Алма-Ату
Собственно Талды-Курганом он стал всего один только год. До сих пор это было село Гавриловское Копальского уезда. Но теперь село и город обменялись ролями, и бедный Копал очутился на положении поселка Талды-Курганского уезда. Несмотря на гордое название «город», Гавриловка как селом была, так селом и осталась.
Правда, село огромное, с 13.000 жителей, но все же это только деревня с маленькими крестьянскими деревянными домиками, грязью, порой непролазной, и валяющимися довольными свиньями. В центре города деревянная, обвитая осыпавшейся зеленью триумфальная арка, рядом шатающаяся трибуна для ораторов, а дальше большой базар, заваленный хлебом, яйцами, арбузами и дынями.
Удивило меня здесь приятно Горпо: огромный чистый магазин с плакатами на стенах, много товаров, вежливые приказчики. Хоть и не Талды-Кургану впору. Этот кооператив - гордость города, но в уезде с кооперацией все-таки плохо. На все 136.000 жителей уезда всего 15 кооперативов, причем из них только 3 туземных, и это при наличии 100.000 человек киргиз.
Председатель Горпо жаловался мне на трудность работы и отсутствие хороших инструкторов:
- Прислали вот из Алма-Ата двух практикантов-киргиз по кооперированию населения. Но какие же они, сами посудите, инструктора? Им грамоте еще учиться надо.
Это отсутствие годных работников чувствуется не только в кооперации, но и повсюду. Зашел я по делу в комхоз: там ответственный работник, бывший местный казак, плел какую-то чепуху. Оказалось, человек был пьян в доску.
Зашел в статбюро, приютившееся где-то на задворках в одной комнатушке. Меня интересовал ряд вопросов статистического порядка, но я решительно ничего не добился. На основной вопрос, интересовавший меня, зав сообщил мне:
- Сеяли раньше по уезду 100.000 гектаров приблизительно, а сейчас тысяч 50, тоже приблизительно, уверенно ничего не могу сказать, нет точных данных.
Это равнодушное «нет точных данных» мне приходилось слышать повсюду, куда бы я ни обращался, и многие из интересовавших меня вопросов так и остались невыясненными.
Конечно, в значительной степени это объясняется действительным отсутствием данных по целому ряду вопросов. Но, с другой стороны, значительную роль играет зачастую и полная неподготовленность работников, возглавляющих местные учреждения.
Вот, например, любопытный случай из практики местной действительности. В погоне за доходами Уфо потребовал от пастуха свиней, чтобы он выбрал себе патент на пастушество, а пастух-то за весь свой труд получает столько, что ему на штаны не хватает; и ходит бедный пастух в рваных штанах по Талды-Кургану и думает горькую думу: как ему ублаготворить ретивый Уфо.
Что говорить об общей массе работников, когда местная ячейка ВЛКСМ выносит постановление, чтобы комсомолки не поддерживали знакомства с парнями не комсомольцами, хотя бы даже и партийными. После этого не приходится удивляться, что в некоторых деревнях уезда комсомольцы с оружием в руках сгоняют крестьян на митинги, а в других мужики убивают делегаток-женщин: «Пущай, стерва, не суется туда, куда не надо…»
Темнота, глушь, дикость беспросветная…
Вот уж действительно дыра! А между тем соседний Лепсинский уезд с его 120.000 жителей еще хуже, и сам город Лепсинск до сих пор освещается чуть ли не лучинами. Зимой там волки бегают прямо по улицам.
Между тем в кипевшей здесь недавно гражданской войне местное крестьянство проявило чудеса храбрости и революционной воли, и горные орлы, перед которыми дрожали казаки, вписали славные страницы в историю борьбы за Советскую власть в Семиречье.
__________
Единственное отрадное явление, с которым я встретился в свой приезд в Талды-Курган, - относительно высокая цена на хлеб, продававшийся на базаре по 65 коп. пуд.
Дело в том, что в этом богатейшем хлебном районе до последнего времени, если можно так выразиться, было «горе от хлеба». Его было так много, что цена его не превышала 25 коп., а вывезти нельзя было, так как фрахт был слишком дорог, и не имело смысла платить за провоз 60 коп., когда хлеб в Алма-Ата стоил меньше, чем фрахт. Но в этом году, в связи с недородом в Алма-Ата, вследствие засухи, хлеб потянулся туда и, вскочив до 65 коп., дойдет, вероятно, до рубля.
- Не бывать бы счастью, да несчастье помогло, - говорил, потирая руки, мой хозяин, типичный гавриловский крестьянин, - теперь и мы поживем.
Сказать правду, пора, действительно пора здешнему мужику разжиться деньгами. Хозяйства здесь до революции были огромные; хлеб в скирдах стоял чуть ли не десяток лет. Крестьянин мог свободно продавать несколько сот пудов хлеба, хотя бы даже и по невероятно низкой цене - 10 коп. за пуд, чтобы купить необходимые ему промышленные товары.
Теперь посевы сократились, в силу общих условий, больше чем наполовину. Старых запасов нет, и за всякий пустяк, вследствие остро чувствующихся здесь «ножниц», крестьянин вынужден платить десятки пудов хлеба. Например, за один аршин ситцу совсем недавно нужно было отдать 2-3 пуда хлеба. Это положение вещей сейчас коренным образом изменяется, и крестьянство наконец вздохнуло свободнее. Если еще будет здесь налажен автомобильный гужевой транспорт, благосостояние крестьянства сильно поднимется.
Мне было скучно в этой дыре, где все время дует ветер, а люди только и делают, что пьянствуют, и я поспешил удрать отсюда, наскоро окончив свои дела. Очень мне не хотелось ехать дальше с Гойжей; больно уж был он противен, но ничего не поделаешь: мы с ним еще в Джаркенте условились ехать в Алма-Ата, и пришлось «назвавшись груздем, полезать в кузов».
__________
Снова надоевшая бричка и знакомые карие кони и сутулая опостылевшая спина Гойжи. Ухает по рытвинам бричка, трясется, скрипит, рассекает воды разлившейся речки Кок-су (зеленая вода), и мы едем прямой дорогой в Алма-Ата.
Я говорю прямой, потому что есть другая, почтовая, по которой обыкновенно ездят, но по ней до Верного 300 километров, а по прямой 250, и хотя мой ямщик ни разу еще не ездил по прямой дороге, мы все-таки выбрали ее (как-никак, а 50 километров меньше будет трясти).
Кругом вода, болота; дорога все время раздваивается. Каждый раз мы тогда останавливаемся и ждем проезда какого-нибудь киргиза, чтобы спросить его: «Алма-Ата, джол кайда?» (дорога на Алма-Ату где?), и, получив указание, вместе с неизменной просьбой дать закурить, двигались дальше, чтобы через пару верст снова с недоуменьем остановиться и гадать, словно богатыри на распутье: «Какую же выбрать дорогу?»
Наконец добрались до самой Кок-су и остановились в изумлении: обрывистый берег, саженей 30 ширины, и бешеная вода; где же брод?
Пришлось ждать целый час, пока не подъехал дунганин на арбе, направлявшийся в дунганский поселок, расположенный в 20 километрах от города.
Мы поехали за ним и, набрав порядком воды в бричку, переправились на другой берег. Гойжа подмочил лежавший на дне брички овес и проклинал все на свете. Дунганин утешал его тем, что сейчас вода уже небольшая, а вот на прошлой неделе здесь утонул киргиз.
Добрались до какой-то киргизской богатой деревни. Глядя, как туземцы быстро и ловко справлялись с работой, я спросил у Тимофея:
- А что, чем они хуже мужиков орудуют?
Гойжа не нашелся что ответить и буркнул себе что-то под нос. Нам нужно было добраться до какой-то мельницы, где был караван, и я спросил киргиза, укладывавшего в копны село, далеко ли до мельницы.
Он посмотрел на меня, на небо, подумал и решительно ответил: «Быр чахрым» (одна верста).
__________
Ямщик ударил по лошадям, и мы быстро оставили за собой деревню. Какая огромная перемена: культурная земля кончилась, сразу началась каменистая выжженная степь. В стороне паслись верблюды, проводившие нас долгим взглядом печальных глаз.
Стало темно. Дорога, хотя и ровная, кружила вдоль холмов и казалась бесконечной…
- Вот тебе и одна верста… где же мельница? - спросил я у Гойжи. Он сердито ответил:
- А кто ж ее знает… у киргиз версты не меряны. Зайдет он на бугор, руки ко рту приставит, да как завоет волком, а другой киргизин откуда-то ему ответит: вот это у них и верста считается…
Впереди послышался однообразный звон бубенчиков; выросли какие-то тени. Оказался обоз бычников с керосином, направлявшийся в Талды-Курган.
- Эй, дядько, а что до мельницы далече? - бросил я в темноту вопрос.
- До мельницы? - переспросил меня чей-то глухой простуженный бас, - а верстов пять буде…
Долго мы пропускали мимо себя обоз, состоявший из семидесяти подвод, и в непроглядной темноте шагом двинулись дальше.
Проехали уже в общей сложности десять часов, а до проклятой мельницы никак не могли добраться. Стало холодно, и страшно хотелось есть. Наконец, блеснул огонек, залаяла собака, и перед нами выросла юрта.
- Эй, Тимофей, ко всем чертям мельницу, ночуем здесь…
Разложили костер, и я с наслаждением грел над огнем свои окоченевшие руки. Здесь уже была одна бричка с двумя братьями-крестьянами, возвращавшимися из Лепсинска в деревню под Алма-Ата.
Мы решили выехать вместе, и еще не всходило солнце, как мы тронулись в путь по каменистой, пустынной дороге, спускаясь и подымаясь по бесконечным перевалам. Голые скалы были усеяны горными рябчиками « кеклике», которые спокойно прыгали с камня на камень на наших глазах.
Солнце уже сильно пригревало, когда вдали в лощине мы увидели несколько юрт, пару глиняных мазанок и полуразрушенный «мазар» (киргизская могила).
Это была станция Малай-Саары (старый батрак) [Малай-Сары, по имени известного батыря Средней орды. - rus_turk.]. Там стояло уже несколько бричек с приехавшими раньше пассажирами, и какой-то киргиз, оказавшийся председателем союза Кощи в Талды-Кургане, возвращавшийся из командировки в Алма-Ата, возился с игреневой кобылой с раздувшимся животом.
- Овсом объелась, - растерянно объяснил он мне, когда я с любопытством подошел узнать, в чем дело, - верно сдохнет.
Возле киргиза с больной лошадью собрался кружок сочувствующих, но никто не мог помочь его горю.
Поставивши на выстойку лошадей, Гойжа, вытирая подолом рубахи с лица пыль, тоже подошел узнать, в чем дело.
- Вот дурачье… А еще киргизы. Что ж вы, такой простой вещи не знаете, как лечить? - сердито заговорил он. - Давайте сюда кизяку да овса немного.
Он отвязал ведро от брички, набросал туда горящего кизяка, насыпал сверху овсом и заставил больную лошадь вдыхать выходивший из ведра едкий дым.
Я с нетерпением наблюдал, чем кончится это оригинальное лечение. И что же? Минут через 20 у лошади из ноздрей потекла вода; раздувшееся брюхо у нас на глазах поджималось, и через два часа лошадь была совершенно здорова,
- Ай да Тимофей, не знал я, что вы такой ветеринар, но только лечение-то у вас больно странное.
Он ухмыльнулся:
- Чего тут странное? Известное дело, клин клином вышибают: объелась лошадь овсом, овсом лечи, объелась клевером, клевером лечи.
Мы пили чай, лежа на земле вокруг разостланной кошмы, а вокруг стояли голодные киргизские ребятишки, заглядывая нам в рот. Я дал им хлеба.
Тогда к нам подошла жена хозяина каравана, молоденькая киргизка лет 18 с явными следами сифилиса на лице и с голым ребенком на руках, и, протягивая руку, попросила сахара для ребенка.
Я спросил у хозяина, лечит ли он свою жену.
- Нет, - равнодушно ответил хозяин, - всякая болезнь от бога.
Что можно было ему на это возразить?..
Недалеко от нас несколько верблюдов щипали жалкую траву и, медленно пережевывая жвачку, пристально смотрели вдаль. Я подошел к одному из них и потянул его за веревку. Он, в виде приветствия, плюнул в меня какой-то зеленой клейкой жидкостью. Все-таки я заставил его встать на колени, сел на спину и в первый раз в жизни попробовал прокатиться на «корабле пустыни». Удовольствие оказалось ниже среднего: меня затошнило… Пришлось прервать прогулку и постыдно спасаться бегством.
__________
Снова в путь. Кругом все та же безжизненная степь. Сбоку от дороги мы увидели брошенную сломанную телегу, а немного дальше павшую лошадь, наполовину обглоданную. Здесь это делается быстро: у ястребов зоркие глаза, а волки вечно голодны…
Стемнело. Наши брички жались друг к другу, так как мы не знали дороги, и было известно, что здесь бывают нападения. Старший из двух братьев присоседившейся к нам на ночлег брички, Дмитрий, идет впереди и чуть ли не руками нащупывает дорогу. Медленно спускаемся по длинному каменистому спуску и располагаемся на ночлег у небольшого ручья.
Проснулся я от громкого блеяния и мычания стада, пришедшего на водопой.
Дорога стала веселей. Появилась вода и зелень. Выплыли на горизонте так хорошо знакомые горные вершины. В стороне, недалеко от дороги, извивается и шумит ручей. Все чаще попадаются юрты, из открытых тюндюков которых легкой струей поднимается дым. И как-то вдруг, незаметно для себя, мы выехали на большую почтовую дорогу у станции Чигильды [Правильно: Чингильды. - rus_turk.], за сто десять верст от Алма-Ата.
Как приятно было снова увидеть телеграфные столбы, эти единственные проводники культуры в самых глухих уголках Джетысу…
Небольшой поселок с почтовой станцией, русским караваном и прекрасным ключом после безжизненной степи показался мне удивительно уютным. По всему поселку разбросаны деревья, образуя в центре тенистую рощицу, куда мы все забрались, спасаясь от палящего солнца.
Дмитрий сбегал на почтовую станцию, притащил самовар. Аппетитно запахло жареным салом, и мы, поджав под себя по-восточному ноги, расселись на кошме и с жадностью голодных собак набросились на шипевшую и брызгавшую салом яичницу.
Начались обычные среди возчиков жалобы на киргизское засилье, на тяжелую жизнь. Каждый спешил излить свою душу и, как водится, винил исключительно киргиз в своей тяжелой жизни.
Молчавший Дмитрий не выдержал и сурово бросил:
- Полно брехать-то, чего взъелись: киргизы, киргизы… а сами небось мало пограбили, когда свободу объявили? Кто их обижал, того и они по головке не гладят. У нас вот в деревню тоже комиссия приезжала, двух человек расстреляла, а человек 10 выгнала из поселка, думаешь, даром? Нет, брат, знаем мы, как и они киргиз грабили и убивали… А вот, смотри, меня-то и пальцем не тронули, не только что, а почему? - потому киргиз не обижал. А что насчет земли, так и киргизам сеять надо: не все же им по горам бродить да зимою с голоду сдыхать.
Он помолчал и прибавил:
- Конечно, киргизы сейчас забрали и такие деревни русские, что еще до 1916 года русскими были. Оно нехорошо… Ну, а что делать будешь? Отнимать у них и отдавать русским? Опять драка пойдет, опять кровь человеческая литься будет. Нет, - решительно закончил он, - так нельзя. Пускай только закон будет да порядку больше…
Снова пылим… Ах, как хочется скорей попасть в город, помыться, почиститься, прочесть газету. Сквозь туман из пыли снова блеснула Или. На песчаном берегу издали виден словно опрокинутый гигантский горшок, оказавшийся вблизи плетеным рыбачьим шалашом.
Подъехали ближе. Валяются две опрокинутые вверх дном неважные лодки. Из плетенки, торчавшей в воде и наполненной рыбой, киргизы-рыбаки за 30 коп. притащили нам штук шесть довольно крупных живых рыб.
Мы едем берегом совершенно пустынной реки, атакуемые тучей комаров. Вдруг на противоположном берегу блеснул купол церкви поселка Ильинского [Т. е. Илийского. - rus_turk.]. Из середины воды, словно корзинка с цветами, выглядывал зеленый островок. Переехали по огромному мосту и оказались в поселке, где заехали на татарский караван.
Ильинское, когда-то богатая казачья станица, теперь захирело, просторные дома наполовину развалились, и от бывших огромных табунов лошадей у жителей поселка остались одни только сладкие воспоминания. Теперь здесь живут почти исключительно рыболовством и в последнее время организовали рыбачью артель.
Здесь был наш последний ночлег перед Алма-Ата. Выехали рано утром по ровной дороге, заметно оживлявшейся с каждой верстой. Несколько раз нам попадались огромные обозы с керосином в бидонах, направлявшиеся в Талды-Курган. Я подумал невольно: «Бедная Гавриловка… Очевидно, Нефтесиндакат твердо решил залить тебя керосином».
Впрочем, надо отдать справедливость Нефтесиндикату, что он развернулся в Джетысу, пожалуй, лучше всех госорганов. До последнего года с керосином положение было здесь катастрофическое. Нефтесклады были только в самых крупных городах области, и керосин в деревни совершенно не проникал. Неудивительно, что население пользовалось «жировиками» и даже лучинами. Доходило до того, что иногда как осветительным материалом пользовались коровьим маслом, не говоря уже о подсолнечном и сурепном. В огромных поселках порой нельзя было найти ни одной керосиновой лампы. Например, в Борохудзыре, за 15 верст от Джаркента, в волостном управлении еще в 1924 г. вместо лампы горел «жировик»… Сейчас положение радикально изменилось, керосин начал просачиваться в самую глухую русскую деревню и даже в аул. Интересно отметить, что цена на керосин здесь не только не выше цены мирного времени, а иногда и ниже. В Талды-Кургане, например, в мирное время керосин продавался по 12 коп., а сейчас по 11 коп.
По обеим сторонам дороги тянутся поля пшеницы, в этом году сильно погоревшие из-за недостатка воды. Часто проезжаем через деревни и наглядно убеждаемся, что семиреченская деревня оживает. Видны новенькие постройки, почти в каждом крупном поселке ярко блестит вывеска кооператива.
Перед какой-то деревней нас остановили и предложили объехать ее, заявив, что там «холера». От холеры, конечно, пришлось срочно утекать, хотя на самом деле она оказалась сибирской язвой. Осталось еще около 25 километров. От пыли я совершенно задыхаюсь; скорей бы доехать… Дорога все зеленее, все оживленнее. Чувствуется близость большого города, даже мосты кое-где налажены. Впереди, у подножья гигантских гор, видны зеленые цепочки поселков и казавшаяся одним огромным садом столица Джетысу. Незаметно для себя мы оказались в прекрасной аллее пирамидальных тополей, которая прямехонько привела нас в город.
ОКОНЧАНИЕ