Население Средней Азии: тюрки и таджики
В. В. Радлов. Средняя Зерафшанская долина // Записки Императорского Русского географического общества по отделению этнографии. Том 6. 1880.
Предыдущий отрывок: В замирённом Самарканде.
Генри Мозер. Представители туземной администрации
селения Челек (Самаркандская область). 1889-1890
Народонаселение Зерафшанской долины и ее окрестностей по языку своему разделяется на два отдела: 1) племена, говорящие тюркскими наречиями, и 2) племена, говорящие по-персидски. Первые составляют главную часть населения, и между ними последние живут рассеянно по некоторым пунктам.
Говорящие по-персидски жители Зерафшана называются здесь общим именем таджиков. Они живут большею частию в городах и там занимаются почти исключительно торговлею и ремеслами. Частию они состоят из древних персидских жителей края, частию из позднейших пришельцев из Северной Персии или из персидских рабов, продаваемых в ханствах ежегодно в очень значительном числе тюркменами. Общее название для последних - иранцы, и принадлежат они частию, хотя и тайно, к шиитской секте.
Главные места пребывания таджиков (я этим именем хочу назвать всех говорящих по-персидски): город Ходжент на Сырдарье, состоящий из двух отделов: узбекского города и таджикского города; Ура-Тепе, Джизак, почти исключительно обитаемый таджиками [В. В. Бартольд отметил неточность: основными жителями Джизака были не таджики, а сарты. - rus_turk.], и Самарканд. В Самарканде внутренний город населен только таджиками, и на улицах изредка слышен другой язык кроме персидского; точно так и в южных садах города. Здесь также образовалось несколько деревень иранцев, занимающихся исключительно производством шелка. Городские таджики о своем происхождении ничего не знают.
Остатки прежних персидских жителей края - без сомнения, и так называемые галджа, или горные таджики, которые живут значительными кучами деревень на различных горных хребтах Бухарского и Коканского ханств. Видя древних жителей только на высоких, горных местах, невольно приходишь к убеждению, что они удалились в горы, вытесненные наплывом враждебных им тюркских племен. […]
Жители собственно долины Зерафшана большею частию тюрки (узбеки), за исключением нескольких пунктов на Нурпае, Катты-Курганского и Зиаддинского бекств, которые населены арабами. Но арабы эти давно отатарились и забыли совершенно свой собственный язык.
Жители тюркские разделяются на следующие отделы:
I. Узбеки:
1) Кытай-кыпчаки. Они живут в долине Среднего Зерафшана между Самаркандом и Катырчи, и к северу до Чилека. […] Насчет кыпчаков надо заметить, что они также составляют большую часть населения Коканского ханства. Там они ведут кочевую жизнь, но есть там и оседлые кыпчаки в городах. Коканские кыпчаки вообще считаются узбеками. Остатки этого когда-то могущественного племени рассеяны по всему пространству между тюрками. […] В Зерафшанской долине кыпчаки живут главным образом около Янгы-Кургана, между Самаркандом и Катты-Курганом, который называется поэтому также Кыпчак-Янгы-Курган. Оба отдела, кыпчаки и кытай, так слились, что считаются за одно племя, и на вопрос о роде получаешь всегда ответ: «Кытай-кыпчакмын», т. е. «я из кытай-кыпчаков».
2) Кырк-мынан-юс («кырки с юсами») живут на большом пространстве между Ходжентом, Ура-Тепе, Замином, Джизаком, укреплением Янгы-Курган и к югу до города Пенджикента. От Ходжента до Ура-Тепе и Замина живет племя юс, равно и у самого Пенджикента, между тем как около Джизака и Янгы-Кургана живут кырки. Кырки и юсы называются и общим названием марка. […]
3) Канглы. Маленькое племя, живущее вблизи Джизака.
4) Найман. Это племя живет к югу от Катты-Кургана в селениях Улус, Сипке и т. д. и в городе Джам. […]
5) Минг. Довольно значительное племя, живущее к юго-западу от города Самарканда до Алтабинских гор. В Кара-Тепе и Ургуте, как говорят, тоже обитают части этого племени. В Коканде, говорят, племя минг очень распространено, и коканский хан сам из этого племени.
6) Кенегес. Большое племя кенегесов образует главное население Шехрисебса. Это очень распространенное племя, особенно в Хивинском ханстве. […]
7) Мангыт. Племя мангыт составляет главное население города Карши и его окрестностей. Эмир бухарский сам из племени мангыт.
8) Месит, ябы, тама, называемые обыкновенно общим именем уч-ру («три рода»). Живут в Зиаддинском бекстве до города Кошкауз.
9) Сарай. Живут к западу от Кошкауза до города Ханчарвагы.
10) Буркут. Живут от Кермине до Мелике.
11) Аллат. Живут от Кара-Келя до Бухары и до Шардже.
12) Бехрин. Маленькое племя вблизи Пейшамби, к северу от Катты-Кургана.
13) Баташ. На разных местах перемешано с другими племенами.
II. Каракалпаки:
Каракалпаков в Средней Зерафшанской долине очень немного. Они живут к востоку от Самарканда в средине между кытай-кыпчаками и кыркмынан-юсами, в разных селениях около Ак-Тепе и в урочище Беш-Арык. Говорят, что не очень давно они переселились сюда с Амударьи. Теперь они живуть здесь оседло. […]
III. Тюркмены:
Из тюркменов, живущих в большом числе к востоку от реки Амударьи, здесь находятся только три рода: казай-аглы, канджыгалы, бюгёжюлю, из которых последние два принадлежат к главному племени уйсунов. Этими тюркменами заселено все Нуратинское бекство. Тюркмены живут здесь оседло совершенно как жители собственно Зерафшанской долины.
Это главные племена тюркского происхождения, о которих я слыхал кое-что в Средней Зерафшанской долине. Они живут, не отделяясь резко друг от друга, но все-таки одно племя составляет всегда главную массу населения в известном месте. Что здесь часто происходило смешение племен, это доказывает большое число кышлаков, получивших свое название от имени рода, к которому принадлежат жители его. Так, есть деревня Минг между кытай-кыпчаками, точно так деревни Джалаир и Конграт между другими племенами. О родстве разных племен рассказывают различные легенды. Так, например, что Мангыт и Кенегес были два брата. Но я не считаю нужным повторять здесь этих, часто друг другу противоречащих, преданий. Замечу только одно - когда эмир бухарский, который родом из мангытов, вступает на престол, то его сажают на белую кошму, четыре угла которой поднимают депутаты четырех родов: минг, аллат, бехрин и баташ.
Я думаю, что будет здесь уместно сказать несколько слов и насчет тюркских племен, живущих к северо-востоку от Зерафшанской долины, т. е. в пределах Ташкента, Чимкента, Аулие-Аты.
В этих более на север лежащих странах персидский элемент очень незначителен. Здесь говорят в городах и деревнях, как и в степи, только тюркскими наречиями. Оседлое население городов Ташкента, Чимкента, Аулие-Аты, Мерке и Туркестана, как и всех деревень вокруг их, называется общим названием: сарт; таким же именем называют их киргизы и узбеки. Я не могу ясно определить происхождения этих сартов. Родовых их имен я не мог узнать. По наружности они очень похожи на таджиков. Но персидский язык для них - чужое и незнакомое наречие, если они не изучали его в бухарских или самаркандских медресе. Они сами резко себя отделяют от таджиков, которые живут между ними разбросанно и поодиночке. По объяснениям Вамбери можно было бы заключить, что сарты по происхождению таджики. Он утверждает это, рассуждая о происхождении хивинских сартов: «Сарты, называемые в Бухаре и в Кокане таджиками, древние персидские жители Харезма». Меня только удивляет, что сарты, живущие здесь на севере такими густыми массами, именно здесь так совершенно отатарились, между тем как таджики в отдельных деревнях сохранили свой персидский язык. С другой стороны, возможно, что имя «сарт» дано им извне, точно так, как бухарские переселенцы на реке Тоболе в настоящее время называют себя сартами, потому что тобольские татары им дали такое название, а татары вообще и калмыки алтайские приняли подобные же, им самим сначала неизвестнае названия, - от русских. Ташкентские сарты могли получить это название от киргизов, которые в самом деле называют всех оседлых магометан Средней Азии таким именем, не смотря на то, узбеки ли они, сарты, таджики или кашгарские татаре.
Жители местностей между Ташкентом и Ходжентом, особенно в окрестностях местечка Той-Тепе, называют себя курама. Киргизы утверждают, что они получили это название потому, что суть смесь киргизов и сартов. Они прежде, как говорят, были киргизы, но теперь смешались с сартами и живут оседло. Правдоподобно, во всяком случае, что они составляют смесь и недавно поселились в деревнях. […]
В степях вокруг Ташкента, Чимкента, Аулие-Аты и Туркестана обитают многочисленные киргизские племена, которые, как и северные их соседи, называют себя казаками. Киргизы, живущие вблизи этих городов, особенно Ташкента, гораздо беднее своих северных братьев и уже отчасти занимаются земледелием. Эти киргизы представляют пеструю смесь самых различных родов, будучи потомками всех трех орд. […]
В Зерафшанской долине, как вообще в Средней Азии, говорят двумя языками, по-персидски и по-тюркски. Насчет здешних персидских поднаречий я должен ограничиться замечанием, что они, кажется, мало различаются от языка Персии.
Что касается до тюркского идиома, то он разделяется на следующие поднаречия: 1) киргизское, 2) каракалпацкое, 3) тюркменское, 4) узбецкое, или джагатайское. Первые три из этих поднаречий очень близки друг к другу, между тем как узбецкое довольно резко от них отделяется. Письменный язык имеет только джагатайское поднаречие. Понятно, что у племени, разбросанного на столь великом пространстве, как узбецкое, и язык показывает разные оттенки, но все-таки мы можем на него смотреть как на нечто целое. По крайней мере все жители городов от Аулие-Аты до Бухары друг друга понимают без всякого затруднения. Это и понятно, потому что между всеми этими городами всегда существовало живейшее торговое движение, и хождение к святым местам немало сближало их между собою.
Что же касается до чистоты тюркского языка, то говорят на нем чище всего в степях, куда уничтожающая всякую народность магометанская цивилизация еще не могла проникнуть. Киргизы менее всех других принимали в язык свой персидские и арабские слова, и когда принимали такие слова, то изменяли их по фонетическим законам своего языка и этим сделали их собственностью народа. Но и в их язык заметно начал проникать чужой элемент, как явно доказывает язык киргизов, живущих вблизи сартов. К киргизскому поднаречию в отношении чистоты близко подходит язык каракалпаков, к востоку от Самарканда, и тюркмен, в Нуратинских горах, несмотря на то, что племена эти, в социальном отношении, уже подчинились узбекам, и вместе с тем уже внесли в свой язык значительное число иноплеменных слов. Язык узбецких земледельцев в деревнях Зерафшанской долины по отношению к чистоте уже резко отделяется от вышеупомянутых поднаречий. Арабские и персидские слова и даже грамматические обороты этих языков употребляются там людьми безграмотными. Более всего испорчен язык жителей городов, где благовоспитанность и мода требуют украшения родного языка чужими перьями, и это для жителей городов тем легче, что практическое знание персидского языка, по многочисленности таджиков, здесь очень распространено. В самих же городах тем более заметно обезображение языка, чем более сближаешься с образованным ученым классом общества, говорящими языком совершенно свойственным ему одному. У этого класса не только явилось бесчисленное множество чужих слов, но и обороты фраз совершенно изменены и законы звуков тюркского языка изменяются ими, чтобы угождать иноплеменному элементу.
Как будто бы ученость требовала такой неестественности, муллы принуждают читающих учеников произносить слова иначе, нежели требуют законы языка, и порицают строго выговор народный. Оттого все грамотные люди читают по привычке исковерканным выговором мулл.
Простой человек, который только умеет читать и писать, читает и пишет всегда тюркским языком, хоть он и старается по возможности подражать в письме книжному языку. Но если он начал более учиться и занимался некоторое время в медресе, он тотчас же с презрением отворачивается от тюркских книг, этих произведений невежества, от пищи простого народа, и углубляется в изучение персидского языка. Это не только в тех местах, где близость таджиков могла бы дать повод к тому, но и в тех местах, как, например, Чимкент и Аулие-Ата, где нет соприкосновения с людьми, говорящими по-персидски. Но в письме эти полуученые употребляют только тюркский язык, ибо не владеют довольно персидским. Из арабского языка они изучают только Коран и молитвы, и читают несколько легких сочинений с подстрочным переводом. Но если ученый дошел до арабской грамматики (неху) и приобрел более близкое знакомство с арабским языком, то он пренебрегает уже персидским и занимается только арабским - целью и желанием всякого грамотного. С благоговением и изумлением смотрят маленькие муллы на этих корифеев науки, которые понимают священное писание, и с удивлением слушают их речи, когда они употребляют арабские фразы, к которым тут же прибавляют необходимые для слушателя объяснения на тюркском языке. В письме эти великие ученые употребляют только персидский язык, не обращая внимания на то, знает ли его получатель письма. Бедный получатель теперь принужден искать себе переводчика! В собственно Зерафшанской долине, именно близь городов, это не представляет большого затруднения: здесь и многие не очень образованные знают этот язык.
Официальная переписка, документы и приказы правительственных лиц всегда пишутся по-персидски, даже в Кокане. Причина этому та, что всякий чиновник (даже на дороге) всегда имеет с собой муллу (мирзу), который понятно пишет на ученом языке. Я часто имел случай присутствовать при сочинении этих официальных документов. Чиновник сообщает мулле содержание письма, тот сочиняет его как ему вздумается. По окончании его чиновник только прикладывает к нему свою печать.
При таких обстоятельствах легко объяснить, отчего чужие элементы вкрадываются в язык узбеков; но разлагающим началом на дух языка действует именно то, что эти чужие элементы не подчиняются законам тюркского языка, остаются в нем в первоначальной самостоятельности, как паразиты.
Вообще, никто не станет отрицать, что умственные занятия и ученье образуют ум и развивают рассудок, но в Средней Азии видим противное. Здравый рассудок и проницательность находим здесь только у простого народа. Язык киргизов плавен и красноречив, они остроумны и часто колки и находчивы в вопросах и ответах, иногда даже удивительно ловки, и всякий, даже самый необразованный, киргиз владеет своим языком в той силе, в какой мы это в Европе замечаем только у французов и русских. Если они рассказывают, оборот речи их свеж и приятен. Это ясно обнаруживается в образцах народной литературы, которые мною собраны и издаются Императорскою Академией Наук.
Очень близко подходят к киргизам в этом отношении каракалпаки и тюркмены.
Узбецкий земледелец внутренней долины Зерафшана в умственном отношении гораздо неповоротливее, чем простое дитя степи, а образованный класс в городах выражается тяжело и чересчур скучен в разговорах. Иначе это и не может быть, потому что разговорный их язык, от внесения в него чужого элемента, потерял свой первоначальный тип. Киргизец слышит свои сказки, мифы и песни на своем языке, и это на него производит сильные впечатления и возбуждает в нем желание подражать им. Узбек, напротив того, слушает каждый простой рассказ на языке, которого он большею частию не понимает, который ученый читатель должен пояснить своими примечаниями, и чем глубже он вникает в науки, тем более речь окутывается непонятным для него покровом. Узбек привыкает угадывать мысль из слышанных непонятных и понятных слов и повторять пустой их звон. Ребенком он учит молиться по-арабски, потом читает целые года Коран, не понимая ни малейшим образом прочитанного, и т. д. Через это, понятно, упражняется и развивается только одна часть ума - память, между тем как все остальные умственные силы слабеют. И правда, память у них необыкновенно развита. Один из моих спутников знал наизусть целые страницы арабских молитв и изречений Корана и пел целые главы из «Мухаммедие» и песен Мир-Али-Шира, не имея ни малейшего понятия о содержании их. Высшая степень учености состоит в преодолении трудностей языка (в совершенном изучении арабского и персидского языков), и число счастливых, которым это удается, весьма ограничено.
Главные места учености - медресе, но в них занимаются только одним богословием. Вообще, здесь считается грехом посвящать себя поэзии или изящной литературе. Оттого редко встретишь, даже и у торгующих сословий, сочинения поэтические или исторические на арабском, персидском или тюркском языках. Мне стоило довольно много труда приобресть некоторые сочинения этого рода. Даже у простого народа едва найдешь что-либо другое, кроме легенд о святых или «Хикметы» Ахмеда Ессеви и другие тому подобные произведения; народные песни или сказки только нередка встречаются. Главные сочинения джагайтайской литературы сообщил Вамбери в «Čagataische Studien». При другом случае мне, вероятно, представится случай дополнить его сведения.
При таких обстоятельствах неудивительно, что в Средней Азии, и особенно в Зерафшанской долине, ученость и фанатизм тесно связаны между собою. Чем более кто-нибудь предался науке, тем более он магометанин-фанатик, и высшие ученые - факелы нетерпимости. Они - вечные причины всех смут в Средней Азии, и в нынешнем году принудили эмира к войне. Они - возмутители жителей Самарканда против русских, и причинили этому городу все те несчастия и бедствия, которые он перенес. Они неизбежно принудят всякого владетеля правоверных уничтожить договор, заключенный с неверными; в их глазах всякий мир, заключенный с неверными, есть уже преступление против веры. Так идут дела в Бухаре, так в Кокане. Что бы ни говорили о верности хана коканского и о дружбе его с русскими, все это неосновательно: одна нужда заставляет его мириться со своим положением; верность его - мечта; при первом удобном случае он откажется от нее, потому что никогда не будет в состоянии противиться ученым фанатикам.
Эмир бухарский и его сановники должны быть заодно с учеными муллами и даже подчиняться их воле; они знают, что их собственная власть основывается на сочувствии последних. Оттого они по наружности самые строгие магометане, и поддерживают ученое сословие, посредством которого только и в состоянии они держать народ в своих руках и в повиновении.
Бо́льшая часть образованного класса принадлежит к торговому сословию: оно менее фанатично, чем ученые и сановники, и по этой причине не так враждебно к русским, от которых получает притом большие выгоды. Но и торговцы слишком хорошие магометане, чтобы при случае не примкнуть к стороне защитников религии, хотя и, с другой стороны, покоряясь необходимости, они, по крайней мере наружно, повинуются вполне новым завоевателям. Более терпимости обнаруживает та часть торгового сословия, которая уже издавна находилась в торговых сношениях с Россией и часто довольно далеко проникала в ее пределы.
Простой народ вообще апатичен и бесхарактерен. Он наружно со строгостью исполняет обряды религии, хотя не любит чиновников и ученых, гнет которых чувствует над собою, а между тем все-таки легко увлекается поджигательством фанатиков.
Киргизы и каракалпаки чужды магометанского фанатизма. Они, правда, по наружности довольно строгие приверженцы ислама, даже строже самих узбеков, но еще не проникнуты пылающим жаром фанатизма; кроме того, они ненавидят владетельный класс сартов, таджиков и узбеков, особенно ученых мулл, которые их всегда называют неверными из-за некоторых обрядов, оставшихся у них от язычества. Отсюда и происходит то замечательное явление, что киргизы с самого начала примкнули к русским, и всегда готовы воевать против жителей городов. К этому их частию возбуждает старинная ненависть, а частию и склонность к грабежу, к чему всегда представляется удобный случай во время военных действий. Последнее подтверждается и тем, что киргизы приняли участие в борьбе дунгенов и таранчей против китайцев в Илийской долине, после того как они увидали, на чьей стороне перевес и где более представляется им случая к добыче.
В таком положении находится умственное и политическое настроение народа занятой русскими части Средней Азии. Мы видим здесь два элемента борющимися между собою: тюркский - народный и персидско-арабский - магометанский. Последний, к несчастию, уже везде почти взял верх и делает невозможным всякое свободное развитие народа. При таких обстоятельствах не может быть речи об умственных и материальных успехах. Борьба слишком неравная. Только тогда, когда тюркский народный элемент получит крепкую поддержку от европейской цивилизации, тогда развитие народа станет возможным. Но здесь нельзя терять времени, здесь надо действовать поспешно. Уже теперь представители магометанства невидимо окружили даже жителей степей религиозною цепью, и эта цепь их на некоторых пунктах ясно обнаруживается и будет укрепляться, без сомнения, всякий день более и более, если не принесется народному элементу поспешная помощь. Таково положение дел в Бухаре, таково оно и в Киргизской степи, давно принадлежащей к русским владениям. Еще несколько лет замедления, и будет слишком поздно.
Точно так, как в Европейской Турции хитрый, ловкий и деятельный грек резко отличается от ленивого, равнодушного, но честного турка, так и в Средней Азии хитрый, старательный и ловкий персиянин - от неуклюжего татарина. Впрочем, через смешение с персидским элементом и тюркское население городов во многих отношениях сблизилось в нравах своих с таджиками. В этом населении, которое, как настоящие таджики, написало на своем знамени слова «выгода» и «жадность», высшей целью действий является материальное приобретение. Несмотря на презрение, которое питают магометане ко всему, что относится до этого бренного света (фани дунья), золото есть их единственный идол. Они не обращают ни малейшего внимания на связи крови или другие отношения, когда могут приобресть какую-нибудь материальную выгоду; поэтому главное занятие жителей городов - торговля, так как чрез нее могут они достигать наибольших выгод, не прибегая к телесному напряжению, которое жители тюркских городов ненавидят не менее, чем таджики. Нигде люди не торгуются так, как на базарах Средней Азии, где продаватель, как только представляется возможность, старается обмануть покупателя. Жадность к деньгам этих жителей городов не знает никаких пределов. Мне самому случилось, что богатый человек, который показал мне некоторые места в Самарканде, дал намек сопровождавшему меня киргизу, чтобы я сделал ему небольшой подарок, и когда я, чтобы испытать его, подал ему двадцать копеек серебром, он принял их с большой радостью. Слово «силау» (подарок) слышно здесь на каждом шагу; за самые ничтожные услуги, как, например, указание какой-нибудь улицы или тому подобное, требуют подарка. Слово «силау» всегда сопровождается самой сладкой улыбкой и очень понятным движением руки. Даже купец, когда что-нибудь у него покупаешь, сверх определенной платы просит еще «силау».
После жадности и страсти к приобретению, главная черта горожан - скупость. Если они хотят что-нибудь приобресть, тогда сло́ва «бренный свет» никогда не услышишь, но тем чаще слышишь его, когда они хотят скрыть свою скупость. По причине скупости самые богатые живут так же худо, как и бедные, и питаются тою же самой пищею. Тем они только и отличаются, что дома́ их наряднее.
Кроме жадности и скупости, отличательные черты их характера - трусость, лютость и лицемерие; взгляните только на страшное обхождение их с русскими или киргизскими пленными, случайно попавшимися в их руки; какие должны были они терпеть страшнейшие мучения. Так, например, вырывали одному киргизу ежедневно по одному зубу за то, что он ел хлеб неверных, почему зубы его были уже затем недостойны разжевывать Божий дар. Другому вытянули жилы и переломали руки и ноги. Взгляните на происходившее в прошлом году в Джизаке, когда эмир обещал награду за всякую русскую голову, когда убили ночью часовых и отрезали им головы, когда вырыли из земли покойников и головы их привезли в Бухару. Взгляните только на дервиша, рассказывающего верующей толпе ложные сновидения свои, чтобы выручить этим деньги, и облекающего свою ложь набожными словами и молитвами.
Жители деревень Зерафшанской долины производят уже более приятное впечатление, ибо в них заметна какая-то чистосердечность, которой у жителей городов не замечаем. Жадность у них не так ясно выражается, они не так деятельны и старательны, как городские жители, но флегматичны и ленивы, при всем этом, однако, телесного труда не боятся, как этого и требуют их занятия. Они очень не любят таджиков, хитрости и ловкости которых опасаются. При этом они боязливы и робки.
Каракалпаки, тюркмены и киргизы - чистые дети природы, которые, хотя хитры и лукавы, но все-таки явно показывают добродушие и привязанность. Они ленивы, боятся всякой работы, и любят, чтоб милостивая природа кормила и снабжала их всем нужным; воинственности и храбрости я у них не замечал, напротив того - большую трусость. Глазея, они толпятся вокруг нового приезжего, и при этом часто так навязчивы, что едва от них отделаешься. Бесстыдность в требованиях и попрошайстве у них отличительная черта. Что касается до наружности, то тюркский тип здесь ясно отличается от персидского или от смеси с последним. Киргизы, каракалпаки и тюркмены еще чистые представители тюркского элемента: обыкновенно она среднего роста, коренасты, крепкого телосложения. У них широкое лицо, выдающиеся скулы, толстый нос и кзаду вдавленный лоб. Волосы их черные, но с легким оттенком русого цвета. Брови узкие, борода редкая. Таджики, северные сарты и часть узбеков большею частию высоки, стройны и слабого телосложения; лица их узкие, с очень резкими чертами. Нос у них большой и немного загнут, брови густые, и полная черная борода окаймляет красивое лицо. Блестящий черный цвет волос и бороды, большие черные глаза, сверкающие большею частию диким огнем, дают им выражение мужественной красоты, и вся их фигура при первом взгляде производит на вас впечатление силы и решимости. Немало способствует тому и серьезность выражения, преобладающая большею частию на их лице, но вся наша иллюзия исчезает, как только появляется на их лицах сладкая, лукавая улыбка, свойственная всем таджикам при разговорах.
Образ жизни жителей Средней Азии столь же однообразен, как и устройство их городов, как и окружающая последние природа. Публичная жизнь, как и у всех магометан, принадлежит только мужчинам. Их одних видим мы, тихо и важно расхаживающих по улицам. Одеты они в свои пестрые и длинные халаты, обуты в сапоги с длинными и узкими голенищами, в светло-зеленых галошах; головы покрыты фантастично свернутыми огромными чалмами белого, зеленого и красного цвета. Они одни сидят группами на базаре или у мечети, где ведут оживленные разговоры. Только изредка прокрадывается между пестрыми группами мужчин маленькая стройная личность, закутанная в длинный синий халат, наброшенный на голову. Рукава этого халата, назади концами сшитые, доходят почти до подола. Халат она прихватывает рукой на груди, а к стоячему воротнику пришит кусок черной сетки из конских волос, закрывающий совершенно лицо. Это - женщина. Как преступница, боящаяся света, идет она сквозь группы мужчин, почтительно давая дорогу всякому из них, с ней встретившемуся.
Оставим теперь улицу и войдем чрез узкие ворота на внутренний двор здания. Возле ворот мы видим под глиняной, на деревянных столбах покоящейся крышей ряд яслей для лошадей. В больших городах и вблизи базаров, где люди живут очень тесно, эти ясли находятся обыкновенно в широких коридорах, ведущих к маленьким дворикам. Двор построен почти всегда квадратом и окружен высокими стенами или домами. Одну из стен двора образует дом хозяина: там находится несколько маленьких дверей, украшенных грубой резьбой, а перед ними возвышается четыреугольная площадка или терраса из крепко сбитой глины, вышиною на аршин от пола. Обыкновенно эта терраса покрыта коврами. Двери ведут в гостиные хозяина, которые получают свет чрез эти же двери и чрез маленькие находящиеся над дверьми окна, состоящие из деревянной решетки, заклеенной прозрачной бумагой. Стены этих комнат большею частию из глины, и только у богатых они оштукатурены или даже украшены арабесками. Потолок состоит из длинных деревянных балок, расположенных друг от друга на расстояние пол-аршина и покрытых поперечными тонкими жердями. На потолок наброшен толстый слой глины, составляющей плоскую крышу дома. Потолок обыкновенно забелен, но у богатых выштукатурен и раскрашен пестрыми красками и золотом. В стенах находятся, в расстоянии одного аршина от полу, ниши, в которых обыкновенно помещается библиотека хозяина (в числе книг непременно имеется Коран и Хефтьяк) и, кроме того, чайная посуда. Пол этих комнат из битой глины и покрыт тюркменскими коврами; на полу в разных местах лежат круглые подушки, обтянутые пестрой шелковой материей, и для лучших гостей - шелковые одеяла на вате.
В другой стене двора есть большая дверь; чрез нее, видим, выглядывают несколько детских головок, любопытно осматривающих нового пришельца. Эта дверь ведет ко второму двору, устроенному так же, как первый: на нем живет семейство хозяина.
Большею частию жилища состоят из двух дворов; только у самых бедных один двор, разделенный циновкою на две половины. Передняя часть и здесь принадлежит мужчинам, а задняя семейству. Задний двор хозяин (особенно богатый) днем редко посещает. На заднем дворе живет бедная невольница мужчины, исполняя свои бесцветные и однообразные занятия. Она сидит там одна, дети играют вокруг нее; она шьет, прядет, готовит кушанья, затем ищет себе тенистого уголка и ложится спать. Я имел случай осматривать женский двор соседнего дома, и мог таким образом составить себе ясное понятие о жизни женщин. Женщины тихо и медленно исполняют свои безрадостные работы: так ясно у них проглядывает скука, овладевающая всею их жизнию. Для женщины нет удовольствия и развлечения, ибо только изредка посещает ее соседка, с которой она может кое о чем поговорить. Хорошо, что жар склоняет человека ко сну: без частого сна она едва ли бы могла переносить такую жизнь.
Мужской двор днем по большей части пуст, ибо хозяин должен идти на рынок и не смеет пропустить молитвы в мечети. Но после обеда часто собираются гости. Тогда двор оживляется и подаются чpай, фрукты и другие угощения, и занимательный разговор увеселяет всех. Еще более одушевится собрание, когда в него войдет знакомый мулла с высокою, аккуратно сложенною, белою как снег чалмой на голове, важно опираясь на длинный серебром украшенный посох, и почтит собрание своим присутствием. Заняв свое почетное место, он протягивает руку к одной из книг, лежащих в нише, и читает присутствующим какой-то арабский текст.
Слушатели должны быть очень тронуты священными словами, ибо тотчас после его ухода дом наполняется новыми гостями, приводят мальчика лет двенадцати, одетого в женское платье; гости садятся на дворе в полукруг, и мальчик начинает в середине двора свой танец, состояний из отвратительно неграциозных, очень неприличных движений телом. На инструменте со струнами, похожем на балалайку, играют музыку к танцу, и присутствующие мужчины хлопают такт в ладоши. Похотливые любострастные взгляды бросаются на танцующего бэчэ, который с своей стороны отвечает этим до сумасшествия влюбленным старикам нежно кокетливыми взглядами, и подбрасывает предпочитаемым из них кусочки хлеба или сахару, на которые они бросаются с жадностью и проглатывают с неописанным наслаждением. Эти танцы продолжаются до глубокой ночи, почему и оставляю конец праздника под ее покровом.
Последствия этого разврата ужасны; он разрывает последние узы семейной жизни. Ежегодно тысячи мальчиков от 8 до 12 лет систематично приучаются к этой блудной жизни и умирают нравственною смертью.
Пища жителей Зерафшанской долины чрезвычайно проста, и у всех классов общества та же самая. Бедные и работники большею частию питаются фруктами и хлебом. Хлеб месят из пшеничной муки, воды и соли, и, не подвергая его брожению, пекут в виде тоненьких лепешек. Свежей хлеб довольно вкусен. Кроме того, бывают у них маленькие булки, приготовленные на бараньем сале, которых уже нельзя назвать вкусными. Фрукты, понятно, различны по временам года: вишни, али-бухара (род слив), яблоки, груши, персики, урюк, тутовые ягоды, дыни и арбузы. Дыни, которые в самом деле великолепны, во время позднего лета почти исключительною пищею служат бедным.
Из вареных блюд общеупотребительное - пилав, кушанье по имени персидское; здешние жители называют его «аш» (пища). Это густой рис, варенный с бараниной, который подается с морковью. Пилав - единственное кушанье для гостей, и ел я его так много, что получил к нему отвращение; он подается на стол и бедного и богатого. Другое кушанье, которое в большом употреблении, это - лапша, варенная на бульоне или на молоке. Нередко приготовляют баранину, жаренную мелкими кусочками. Кушанья из молока, даже кислое вареное молоко (айран), редко встречаются. На базарах продают пельмени, варенные в ситах паром: они очень жирны, но довольно вкусны.
Чай, у богатых зеленый, в особенном употреблении. Его подают с миндалем, изюмом и сушеными фруктами. Чай очень невкусен, потому что варят его в высоких медных чайниках (кувшинах) на огне. В некоторых караван-сараях, даже в деревнях, находил я русские самовары. Но они еще в редком употреблении у простого народа.
Из питий упомяну о шербете. Он, как мне говорили, приготовляется из меда. Мед кладется в большие глиняные кувшины, которые герметически закупоривают и потом закапывают в землю. Через это мед превращается в густую жидкость, как будто сыроп бурого цвета, который, смешанный с водой, дает приятный напиток.
Водку из изюма я встречал только у евреев в Самарканде.
Упомянутые блюда встретишь у богатого и бедного, и даже стол эмира, сколько мне известно, не отличается другими переменами. Я ел здесь только баранину и изрядно говядину. Лошадиного мяса, любимого кушанья киргизов, тюркмен и русских татар, здесь, кажется, не едят. Кушанья подаются большею частию на грязных скатертях, разостланных на полу; едят руками, которые моют перед обедом и после него, как предписано Кораном. Ложек и вилок я нигде не видал.
Предыдущий отрывок: В замирённом Самарканде.
Генри Мозер. Представители туземной администрации
селения Челек (Самаркандская область). 1889-1890
Народонаселение Зерафшанской долины и ее окрестностей по языку своему разделяется на два отдела: 1) племена, говорящие тюркскими наречиями, и 2) племена, говорящие по-персидски. Первые составляют главную часть населения, и между ними последние живут рассеянно по некоторым пунктам.
Говорящие по-персидски жители Зерафшана называются здесь общим именем таджиков. Они живут большею частию в городах и там занимаются почти исключительно торговлею и ремеслами. Частию они состоят из древних персидских жителей края, частию из позднейших пришельцев из Северной Персии или из персидских рабов, продаваемых в ханствах ежегодно в очень значительном числе тюркменами. Общее название для последних - иранцы, и принадлежат они частию, хотя и тайно, к шиитской секте.
Главные места пребывания таджиков (я этим именем хочу назвать всех говорящих по-персидски): город Ходжент на Сырдарье, состоящий из двух отделов: узбекского города и таджикского города; Ура-Тепе, Джизак, почти исключительно обитаемый таджиками [В. В. Бартольд отметил неточность: основными жителями Джизака были не таджики, а сарты. - rus_turk.], и Самарканд. В Самарканде внутренний город населен только таджиками, и на улицах изредка слышен другой язык кроме персидского; точно так и в южных садах города. Здесь также образовалось несколько деревень иранцев, занимающихся исключительно производством шелка. Городские таджики о своем происхождении ничего не знают.
Остатки прежних персидских жителей края - без сомнения, и так называемые галджа, или горные таджики, которые живут значительными кучами деревень на различных горных хребтах Бухарского и Коканского ханств. Видя древних жителей только на высоких, горных местах, невольно приходишь к убеждению, что они удалились в горы, вытесненные наплывом враждебных им тюркских племен. […]
Жители собственно долины Зерафшана большею частию тюрки (узбеки), за исключением нескольких пунктов на Нурпае, Катты-Курганского и Зиаддинского бекств, которые населены арабами. Но арабы эти давно отатарились и забыли совершенно свой собственный язык.
Жители тюркские разделяются на следующие отделы:
I. Узбеки:
1) Кытай-кыпчаки. Они живут в долине Среднего Зерафшана между Самаркандом и Катырчи, и к северу до Чилека. […] Насчет кыпчаков надо заметить, что они также составляют большую часть населения Коканского ханства. Там они ведут кочевую жизнь, но есть там и оседлые кыпчаки в городах. Коканские кыпчаки вообще считаются узбеками. Остатки этого когда-то могущественного племени рассеяны по всему пространству между тюрками. […] В Зерафшанской долине кыпчаки живут главным образом около Янгы-Кургана, между Самаркандом и Катты-Курганом, который называется поэтому также Кыпчак-Янгы-Курган. Оба отдела, кыпчаки и кытай, так слились, что считаются за одно племя, и на вопрос о роде получаешь всегда ответ: «Кытай-кыпчакмын», т. е. «я из кытай-кыпчаков».
2) Кырк-мынан-юс («кырки с юсами») живут на большом пространстве между Ходжентом, Ура-Тепе, Замином, Джизаком, укреплением Янгы-Курган и к югу до города Пенджикента. От Ходжента до Ура-Тепе и Замина живет племя юс, равно и у самого Пенджикента, между тем как около Джизака и Янгы-Кургана живут кырки. Кырки и юсы называются и общим названием марка. […]
3) Канглы. Маленькое племя, живущее вблизи Джизака.
4) Найман. Это племя живет к югу от Катты-Кургана в селениях Улус, Сипке и т. д. и в городе Джам. […]
5) Минг. Довольно значительное племя, живущее к юго-западу от города Самарканда до Алтабинских гор. В Кара-Тепе и Ургуте, как говорят, тоже обитают части этого племени. В Коканде, говорят, племя минг очень распространено, и коканский хан сам из этого племени.
6) Кенегес. Большое племя кенегесов образует главное население Шехрисебса. Это очень распространенное племя, особенно в Хивинском ханстве. […]
7) Мангыт. Племя мангыт составляет главное население города Карши и его окрестностей. Эмир бухарский сам из племени мангыт.
8) Месит, ябы, тама, называемые обыкновенно общим именем уч-ру («три рода»). Живут в Зиаддинском бекстве до города Кошкауз.
9) Сарай. Живут к западу от Кошкауза до города Ханчарвагы.
10) Буркут. Живут от Кермине до Мелике.
11) Аллат. Живут от Кара-Келя до Бухары и до Шардже.
12) Бехрин. Маленькое племя вблизи Пейшамби, к северу от Катты-Кургана.
13) Баташ. На разных местах перемешано с другими племенами.
II. Каракалпаки:
Каракалпаков в Средней Зерафшанской долине очень немного. Они живут к востоку от Самарканда в средине между кытай-кыпчаками и кыркмынан-юсами, в разных селениях около Ак-Тепе и в урочище Беш-Арык. Говорят, что не очень давно они переселились сюда с Амударьи. Теперь они живуть здесь оседло. […]
III. Тюркмены:
Из тюркменов, живущих в большом числе к востоку от реки Амударьи, здесь находятся только три рода: казай-аглы, канджыгалы, бюгёжюлю, из которых последние два принадлежат к главному племени уйсунов. Этими тюркменами заселено все Нуратинское бекство. Тюркмены живут здесь оседло совершенно как жители собственно Зерафшанской долины.
Это главные племена тюркского происхождения, о которих я слыхал кое-что в Средней Зерафшанской долине. Они живут, не отделяясь резко друг от друга, но все-таки одно племя составляет всегда главную массу населения в известном месте. Что здесь часто происходило смешение племен, это доказывает большое число кышлаков, получивших свое название от имени рода, к которому принадлежат жители его. Так, есть деревня Минг между кытай-кыпчаками, точно так деревни Джалаир и Конграт между другими племенами. О родстве разных племен рассказывают различные легенды. Так, например, что Мангыт и Кенегес были два брата. Но я не считаю нужным повторять здесь этих, часто друг другу противоречащих, преданий. Замечу только одно - когда эмир бухарский, который родом из мангытов, вступает на престол, то его сажают на белую кошму, четыре угла которой поднимают депутаты четырех родов: минг, аллат, бехрин и баташ.
Я думаю, что будет здесь уместно сказать несколько слов и насчет тюркских племен, живущих к северо-востоку от Зерафшанской долины, т. е. в пределах Ташкента, Чимкента, Аулие-Аты.
В этих более на север лежащих странах персидский элемент очень незначителен. Здесь говорят в городах и деревнях, как и в степи, только тюркскими наречиями. Оседлое население городов Ташкента, Чимкента, Аулие-Аты, Мерке и Туркестана, как и всех деревень вокруг их, называется общим названием: сарт; таким же именем называют их киргизы и узбеки. Я не могу ясно определить происхождения этих сартов. Родовых их имен я не мог узнать. По наружности они очень похожи на таджиков. Но персидский язык для них - чужое и незнакомое наречие, если они не изучали его в бухарских или самаркандских медресе. Они сами резко себя отделяют от таджиков, которые живут между ними разбросанно и поодиночке. По объяснениям Вамбери можно было бы заключить, что сарты по происхождению таджики. Он утверждает это, рассуждая о происхождении хивинских сартов: «Сарты, называемые в Бухаре и в Кокане таджиками, древние персидские жители Харезма». Меня только удивляет, что сарты, живущие здесь на севере такими густыми массами, именно здесь так совершенно отатарились, между тем как таджики в отдельных деревнях сохранили свой персидский язык. С другой стороны, возможно, что имя «сарт» дано им извне, точно так, как бухарские переселенцы на реке Тоболе в настоящее время называют себя сартами, потому что тобольские татары им дали такое название, а татары вообще и калмыки алтайские приняли подобные же, им самим сначала неизвестнае названия, - от русских. Ташкентские сарты могли получить это название от киргизов, которые в самом деле называют всех оседлых магометан Средней Азии таким именем, не смотря на то, узбеки ли они, сарты, таджики или кашгарские татаре.
Жители местностей между Ташкентом и Ходжентом, особенно в окрестностях местечка Той-Тепе, называют себя курама. Киргизы утверждают, что они получили это название потому, что суть смесь киргизов и сартов. Они прежде, как говорят, были киргизы, но теперь смешались с сартами и живут оседло. Правдоподобно, во всяком случае, что они составляют смесь и недавно поселились в деревнях. […]
В степях вокруг Ташкента, Чимкента, Аулие-Аты и Туркестана обитают многочисленные киргизские племена, которые, как и северные их соседи, называют себя казаками. Киргизы, живущие вблизи этих городов, особенно Ташкента, гораздо беднее своих северных братьев и уже отчасти занимаются земледелием. Эти киргизы представляют пеструю смесь самых различных родов, будучи потомками всех трех орд. […]
В Зерафшанской долине, как вообще в Средней Азии, говорят двумя языками, по-персидски и по-тюркски. Насчет здешних персидских поднаречий я должен ограничиться замечанием, что они, кажется, мало различаются от языка Персии.
Что касается до тюркского идиома, то он разделяется на следующие поднаречия: 1) киргизское, 2) каракалпацкое, 3) тюркменское, 4) узбецкое, или джагатайское. Первые три из этих поднаречий очень близки друг к другу, между тем как узбецкое довольно резко от них отделяется. Письменный язык имеет только джагатайское поднаречие. Понятно, что у племени, разбросанного на столь великом пространстве, как узбецкое, и язык показывает разные оттенки, но все-таки мы можем на него смотреть как на нечто целое. По крайней мере все жители городов от Аулие-Аты до Бухары друг друга понимают без всякого затруднения. Это и понятно, потому что между всеми этими городами всегда существовало живейшее торговое движение, и хождение к святым местам немало сближало их между собою.
Что же касается до чистоты тюркского языка, то говорят на нем чище всего в степях, куда уничтожающая всякую народность магометанская цивилизация еще не могла проникнуть. Киргизы менее всех других принимали в язык свой персидские и арабские слова, и когда принимали такие слова, то изменяли их по фонетическим законам своего языка и этим сделали их собственностью народа. Но и в их язык заметно начал проникать чужой элемент, как явно доказывает язык киргизов, живущих вблизи сартов. К киргизскому поднаречию в отношении чистоты близко подходит язык каракалпаков, к востоку от Самарканда, и тюркмен, в Нуратинских горах, несмотря на то, что племена эти, в социальном отношении, уже подчинились узбекам, и вместе с тем уже внесли в свой язык значительное число иноплеменных слов. Язык узбецких земледельцев в деревнях Зерафшанской долины по отношению к чистоте уже резко отделяется от вышеупомянутых поднаречий. Арабские и персидские слова и даже грамматические обороты этих языков употребляются там людьми безграмотными. Более всего испорчен язык жителей городов, где благовоспитанность и мода требуют украшения родного языка чужими перьями, и это для жителей городов тем легче, что практическое знание персидского языка, по многочисленности таджиков, здесь очень распространено. В самих же городах тем более заметно обезображение языка, чем более сближаешься с образованным ученым классом общества, говорящими языком совершенно свойственным ему одному. У этого класса не только явилось бесчисленное множество чужих слов, но и обороты фраз совершенно изменены и законы звуков тюркского языка изменяются ими, чтобы угождать иноплеменному элементу.
Как будто бы ученость требовала такой неестественности, муллы принуждают читающих учеников произносить слова иначе, нежели требуют законы языка, и порицают строго выговор народный. Оттого все грамотные люди читают по привычке исковерканным выговором мулл.
Простой человек, который только умеет читать и писать, читает и пишет всегда тюркским языком, хоть он и старается по возможности подражать в письме книжному языку. Но если он начал более учиться и занимался некоторое время в медресе, он тотчас же с презрением отворачивается от тюркских книг, этих произведений невежества, от пищи простого народа, и углубляется в изучение персидского языка. Это не только в тех местах, где близость таджиков могла бы дать повод к тому, но и в тех местах, как, например, Чимкент и Аулие-Ата, где нет соприкосновения с людьми, говорящими по-персидски. Но в письме эти полуученые употребляют только тюркский язык, ибо не владеют довольно персидским. Из арабского языка они изучают только Коран и молитвы, и читают несколько легких сочинений с подстрочным переводом. Но если ученый дошел до арабской грамматики (неху) и приобрел более близкое знакомство с арабским языком, то он пренебрегает уже персидским и занимается только арабским - целью и желанием всякого грамотного. С благоговением и изумлением смотрят маленькие муллы на этих корифеев науки, которые понимают священное писание, и с удивлением слушают их речи, когда они употребляют арабские фразы, к которым тут же прибавляют необходимые для слушателя объяснения на тюркском языке. В письме эти великие ученые употребляют только персидский язык, не обращая внимания на то, знает ли его получатель письма. Бедный получатель теперь принужден искать себе переводчика! В собственно Зерафшанской долине, именно близь городов, это не представляет большого затруднения: здесь и многие не очень образованные знают этот язык.
Официальная переписка, документы и приказы правительственных лиц всегда пишутся по-персидски, даже в Кокане. Причина этому та, что всякий чиновник (даже на дороге) всегда имеет с собой муллу (мирзу), который понятно пишет на ученом языке. Я часто имел случай присутствовать при сочинении этих официальных документов. Чиновник сообщает мулле содержание письма, тот сочиняет его как ему вздумается. По окончании его чиновник только прикладывает к нему свою печать.
При таких обстоятельствах легко объяснить, отчего чужие элементы вкрадываются в язык узбеков; но разлагающим началом на дух языка действует именно то, что эти чужие элементы не подчиняются законам тюркского языка, остаются в нем в первоначальной самостоятельности, как паразиты.
Вообще, никто не станет отрицать, что умственные занятия и ученье образуют ум и развивают рассудок, но в Средней Азии видим противное. Здравый рассудок и проницательность находим здесь только у простого народа. Язык киргизов плавен и красноречив, они остроумны и часто колки и находчивы в вопросах и ответах, иногда даже удивительно ловки, и всякий, даже самый необразованный, киргиз владеет своим языком в той силе, в какой мы это в Европе замечаем только у французов и русских. Если они рассказывают, оборот речи их свеж и приятен. Это ясно обнаруживается в образцах народной литературы, которые мною собраны и издаются Императорскою Академией Наук.
Очень близко подходят к киргизам в этом отношении каракалпаки и тюркмены.
Узбецкий земледелец внутренней долины Зерафшана в умственном отношении гораздо неповоротливее, чем простое дитя степи, а образованный класс в городах выражается тяжело и чересчур скучен в разговорах. Иначе это и не может быть, потому что разговорный их язык, от внесения в него чужого элемента, потерял свой первоначальный тип. Киргизец слышит свои сказки, мифы и песни на своем языке, и это на него производит сильные впечатления и возбуждает в нем желание подражать им. Узбек, напротив того, слушает каждый простой рассказ на языке, которого он большею частию не понимает, который ученый читатель должен пояснить своими примечаниями, и чем глубже он вникает в науки, тем более речь окутывается непонятным для него покровом. Узбек привыкает угадывать мысль из слышанных непонятных и понятных слов и повторять пустой их звон. Ребенком он учит молиться по-арабски, потом читает целые года Коран, не понимая ни малейшим образом прочитанного, и т. д. Через это, понятно, упражняется и развивается только одна часть ума - память, между тем как все остальные умственные силы слабеют. И правда, память у них необыкновенно развита. Один из моих спутников знал наизусть целые страницы арабских молитв и изречений Корана и пел целые главы из «Мухаммедие» и песен Мир-Али-Шира, не имея ни малейшего понятия о содержании их. Высшая степень учености состоит в преодолении трудностей языка (в совершенном изучении арабского и персидского языков), и число счастливых, которым это удается, весьма ограничено.
Главные места учености - медресе, но в них занимаются только одним богословием. Вообще, здесь считается грехом посвящать себя поэзии или изящной литературе. Оттого редко встретишь, даже и у торгующих сословий, сочинения поэтические или исторические на арабском, персидском или тюркском языках. Мне стоило довольно много труда приобресть некоторые сочинения этого рода. Даже у простого народа едва найдешь что-либо другое, кроме легенд о святых или «Хикметы» Ахмеда Ессеви и другие тому подобные произведения; народные песни или сказки только нередка встречаются. Главные сочинения джагайтайской литературы сообщил Вамбери в «Čagataische Studien». При другом случае мне, вероятно, представится случай дополнить его сведения.
При таких обстоятельствах неудивительно, что в Средней Азии, и особенно в Зерафшанской долине, ученость и фанатизм тесно связаны между собою. Чем более кто-нибудь предался науке, тем более он магометанин-фанатик, и высшие ученые - факелы нетерпимости. Они - вечные причины всех смут в Средней Азии, и в нынешнем году принудили эмира к войне. Они - возмутители жителей Самарканда против русских, и причинили этому городу все те несчастия и бедствия, которые он перенес. Они неизбежно принудят всякого владетеля правоверных уничтожить договор, заключенный с неверными; в их глазах всякий мир, заключенный с неверными, есть уже преступление против веры. Так идут дела в Бухаре, так в Кокане. Что бы ни говорили о верности хана коканского и о дружбе его с русскими, все это неосновательно: одна нужда заставляет его мириться со своим положением; верность его - мечта; при первом удобном случае он откажется от нее, потому что никогда не будет в состоянии противиться ученым фанатикам.
Эмир бухарский и его сановники должны быть заодно с учеными муллами и даже подчиняться их воле; они знают, что их собственная власть основывается на сочувствии последних. Оттого они по наружности самые строгие магометане, и поддерживают ученое сословие, посредством которого только и в состоянии они держать народ в своих руках и в повиновении.
Бо́льшая часть образованного класса принадлежит к торговому сословию: оно менее фанатично, чем ученые и сановники, и по этой причине не так враждебно к русским, от которых получает притом большие выгоды. Но и торговцы слишком хорошие магометане, чтобы при случае не примкнуть к стороне защитников религии, хотя и, с другой стороны, покоряясь необходимости, они, по крайней мере наружно, повинуются вполне новым завоевателям. Более терпимости обнаруживает та часть торгового сословия, которая уже издавна находилась в торговых сношениях с Россией и часто довольно далеко проникала в ее пределы.
Простой народ вообще апатичен и бесхарактерен. Он наружно со строгостью исполняет обряды религии, хотя не любит чиновников и ученых, гнет которых чувствует над собою, а между тем все-таки легко увлекается поджигательством фанатиков.
Киргизы и каракалпаки чужды магометанского фанатизма. Они, правда, по наружности довольно строгие приверженцы ислама, даже строже самих узбеков, но еще не проникнуты пылающим жаром фанатизма; кроме того, они ненавидят владетельный класс сартов, таджиков и узбеков, особенно ученых мулл, которые их всегда называют неверными из-за некоторых обрядов, оставшихся у них от язычества. Отсюда и происходит то замечательное явление, что киргизы с самого начала примкнули к русским, и всегда готовы воевать против жителей городов. К этому их частию возбуждает старинная ненависть, а частию и склонность к грабежу, к чему всегда представляется удобный случай во время военных действий. Последнее подтверждается и тем, что киргизы приняли участие в борьбе дунгенов и таранчей против китайцев в Илийской долине, после того как они увидали, на чьей стороне перевес и где более представляется им случая к добыче.
В таком положении находится умственное и политическое настроение народа занятой русскими части Средней Азии. Мы видим здесь два элемента борющимися между собою: тюркский - народный и персидско-арабский - магометанский. Последний, к несчастию, уже везде почти взял верх и делает невозможным всякое свободное развитие народа. При таких обстоятельствах не может быть речи об умственных и материальных успехах. Борьба слишком неравная. Только тогда, когда тюркский народный элемент получит крепкую поддержку от европейской цивилизации, тогда развитие народа станет возможным. Но здесь нельзя терять времени, здесь надо действовать поспешно. Уже теперь представители магометанства невидимо окружили даже жителей степей религиозною цепью, и эта цепь их на некоторых пунктах ясно обнаруживается и будет укрепляться, без сомнения, всякий день более и более, если не принесется народному элементу поспешная помощь. Таково положение дел в Бухаре, таково оно и в Киргизской степи, давно принадлежащей к русским владениям. Еще несколько лет замедления, и будет слишком поздно.
Точно так, как в Европейской Турции хитрый, ловкий и деятельный грек резко отличается от ленивого, равнодушного, но честного турка, так и в Средней Азии хитрый, старательный и ловкий персиянин - от неуклюжего татарина. Впрочем, через смешение с персидским элементом и тюркское население городов во многих отношениях сблизилось в нравах своих с таджиками. В этом населении, которое, как настоящие таджики, написало на своем знамени слова «выгода» и «жадность», высшей целью действий является материальное приобретение. Несмотря на презрение, которое питают магометане ко всему, что относится до этого бренного света (фани дунья), золото есть их единственный идол. Они не обращают ни малейшего внимания на связи крови или другие отношения, когда могут приобресть какую-нибудь материальную выгоду; поэтому главное занятие жителей городов - торговля, так как чрез нее могут они достигать наибольших выгод, не прибегая к телесному напряжению, которое жители тюркских городов ненавидят не менее, чем таджики. Нигде люди не торгуются так, как на базарах Средней Азии, где продаватель, как только представляется возможность, старается обмануть покупателя. Жадность к деньгам этих жителей городов не знает никаких пределов. Мне самому случилось, что богатый человек, который показал мне некоторые места в Самарканде, дал намек сопровождавшему меня киргизу, чтобы я сделал ему небольшой подарок, и когда я, чтобы испытать его, подал ему двадцать копеек серебром, он принял их с большой радостью. Слово «силау» (подарок) слышно здесь на каждом шагу; за самые ничтожные услуги, как, например, указание какой-нибудь улицы или тому подобное, требуют подарка. Слово «силау» всегда сопровождается самой сладкой улыбкой и очень понятным движением руки. Даже купец, когда что-нибудь у него покупаешь, сверх определенной платы просит еще «силау».
После жадности и страсти к приобретению, главная черта горожан - скупость. Если они хотят что-нибудь приобресть, тогда сло́ва «бренный свет» никогда не услышишь, но тем чаще слышишь его, когда они хотят скрыть свою скупость. По причине скупости самые богатые живут так же худо, как и бедные, и питаются тою же самой пищею. Тем они только и отличаются, что дома́ их наряднее.
Кроме жадности и скупости, отличательные черты их характера - трусость, лютость и лицемерие; взгляните только на страшное обхождение их с русскими или киргизскими пленными, случайно попавшимися в их руки; какие должны были они терпеть страшнейшие мучения. Так, например, вырывали одному киргизу ежедневно по одному зубу за то, что он ел хлеб неверных, почему зубы его были уже затем недостойны разжевывать Божий дар. Другому вытянули жилы и переломали руки и ноги. Взгляните на происходившее в прошлом году в Джизаке, когда эмир обещал награду за всякую русскую голову, когда убили ночью часовых и отрезали им головы, когда вырыли из земли покойников и головы их привезли в Бухару. Взгляните только на дервиша, рассказывающего верующей толпе ложные сновидения свои, чтобы выручить этим деньги, и облекающего свою ложь набожными словами и молитвами.
Жители деревень Зерафшанской долины производят уже более приятное впечатление, ибо в них заметна какая-то чистосердечность, которой у жителей городов не замечаем. Жадность у них не так ясно выражается, они не так деятельны и старательны, как городские жители, но флегматичны и ленивы, при всем этом, однако, телесного труда не боятся, как этого и требуют их занятия. Они очень не любят таджиков, хитрости и ловкости которых опасаются. При этом они боязливы и робки.
Каракалпаки, тюркмены и киргизы - чистые дети природы, которые, хотя хитры и лукавы, но все-таки явно показывают добродушие и привязанность. Они ленивы, боятся всякой работы, и любят, чтоб милостивая природа кормила и снабжала их всем нужным; воинственности и храбрости я у них не замечал, напротив того - большую трусость. Глазея, они толпятся вокруг нового приезжего, и при этом часто так навязчивы, что едва от них отделаешься. Бесстыдность в требованиях и попрошайстве у них отличительная черта. Что касается до наружности, то тюркский тип здесь ясно отличается от персидского или от смеси с последним. Киргизы, каракалпаки и тюркмены еще чистые представители тюркского элемента: обыкновенно она среднего роста, коренасты, крепкого телосложения. У них широкое лицо, выдающиеся скулы, толстый нос и кзаду вдавленный лоб. Волосы их черные, но с легким оттенком русого цвета. Брови узкие, борода редкая. Таджики, северные сарты и часть узбеков большею частию высоки, стройны и слабого телосложения; лица их узкие, с очень резкими чертами. Нос у них большой и немного загнут, брови густые, и полная черная борода окаймляет красивое лицо. Блестящий черный цвет волос и бороды, большие черные глаза, сверкающие большею частию диким огнем, дают им выражение мужественной красоты, и вся их фигура при первом взгляде производит на вас впечатление силы и решимости. Немало способствует тому и серьезность выражения, преобладающая большею частию на их лице, но вся наша иллюзия исчезает, как только появляется на их лицах сладкая, лукавая улыбка, свойственная всем таджикам при разговорах.
Образ жизни жителей Средней Азии столь же однообразен, как и устройство их городов, как и окружающая последние природа. Публичная жизнь, как и у всех магометан, принадлежит только мужчинам. Их одних видим мы, тихо и важно расхаживающих по улицам. Одеты они в свои пестрые и длинные халаты, обуты в сапоги с длинными и узкими голенищами, в светло-зеленых галошах; головы покрыты фантастично свернутыми огромными чалмами белого, зеленого и красного цвета. Они одни сидят группами на базаре или у мечети, где ведут оживленные разговоры. Только изредка прокрадывается между пестрыми группами мужчин маленькая стройная личность, закутанная в длинный синий халат, наброшенный на голову. Рукава этого халата, назади концами сшитые, доходят почти до подола. Халат она прихватывает рукой на груди, а к стоячему воротнику пришит кусок черной сетки из конских волос, закрывающий совершенно лицо. Это - женщина. Как преступница, боящаяся света, идет она сквозь группы мужчин, почтительно давая дорогу всякому из них, с ней встретившемуся.
Оставим теперь улицу и войдем чрез узкие ворота на внутренний двор здания. Возле ворот мы видим под глиняной, на деревянных столбах покоящейся крышей ряд яслей для лошадей. В больших городах и вблизи базаров, где люди живут очень тесно, эти ясли находятся обыкновенно в широких коридорах, ведущих к маленьким дворикам. Двор построен почти всегда квадратом и окружен высокими стенами или домами. Одну из стен двора образует дом хозяина: там находится несколько маленьких дверей, украшенных грубой резьбой, а перед ними возвышается четыреугольная площадка или терраса из крепко сбитой глины, вышиною на аршин от пола. Обыкновенно эта терраса покрыта коврами. Двери ведут в гостиные хозяина, которые получают свет чрез эти же двери и чрез маленькие находящиеся над дверьми окна, состоящие из деревянной решетки, заклеенной прозрачной бумагой. Стены этих комнат большею частию из глины, и только у богатых они оштукатурены или даже украшены арабесками. Потолок состоит из длинных деревянных балок, расположенных друг от друга на расстояние пол-аршина и покрытых поперечными тонкими жердями. На потолок наброшен толстый слой глины, составляющей плоскую крышу дома. Потолок обыкновенно забелен, но у богатых выштукатурен и раскрашен пестрыми красками и золотом. В стенах находятся, в расстоянии одного аршина от полу, ниши, в которых обыкновенно помещается библиотека хозяина (в числе книг непременно имеется Коран и Хефтьяк) и, кроме того, чайная посуда. Пол этих комнат из битой глины и покрыт тюркменскими коврами; на полу в разных местах лежат круглые подушки, обтянутые пестрой шелковой материей, и для лучших гостей - шелковые одеяла на вате.
В другой стене двора есть большая дверь; чрез нее, видим, выглядывают несколько детских головок, любопытно осматривающих нового пришельца. Эта дверь ведет ко второму двору, устроенному так же, как первый: на нем живет семейство хозяина.
Большею частию жилища состоят из двух дворов; только у самых бедных один двор, разделенный циновкою на две половины. Передняя часть и здесь принадлежит мужчинам, а задняя семейству. Задний двор хозяин (особенно богатый) днем редко посещает. На заднем дворе живет бедная невольница мужчины, исполняя свои бесцветные и однообразные занятия. Она сидит там одна, дети играют вокруг нее; она шьет, прядет, готовит кушанья, затем ищет себе тенистого уголка и ложится спать. Я имел случай осматривать женский двор соседнего дома, и мог таким образом составить себе ясное понятие о жизни женщин. Женщины тихо и медленно исполняют свои безрадостные работы: так ясно у них проглядывает скука, овладевающая всею их жизнию. Для женщины нет удовольствия и развлечения, ибо только изредка посещает ее соседка, с которой она может кое о чем поговорить. Хорошо, что жар склоняет человека ко сну: без частого сна она едва ли бы могла переносить такую жизнь.
Мужской двор днем по большей части пуст, ибо хозяин должен идти на рынок и не смеет пропустить молитвы в мечети. Но после обеда часто собираются гости. Тогда двор оживляется и подаются чpай, фрукты и другие угощения, и занимательный разговор увеселяет всех. Еще более одушевится собрание, когда в него войдет знакомый мулла с высокою, аккуратно сложенною, белою как снег чалмой на голове, важно опираясь на длинный серебром украшенный посох, и почтит собрание своим присутствием. Заняв свое почетное место, он протягивает руку к одной из книг, лежащих в нише, и читает присутствующим какой-то арабский текст.
Слушатели должны быть очень тронуты священными словами, ибо тотчас после его ухода дом наполняется новыми гостями, приводят мальчика лет двенадцати, одетого в женское платье; гости садятся на дворе в полукруг, и мальчик начинает в середине двора свой танец, состояний из отвратительно неграциозных, очень неприличных движений телом. На инструменте со струнами, похожем на балалайку, играют музыку к танцу, и присутствующие мужчины хлопают такт в ладоши. Похотливые любострастные взгляды бросаются на танцующего бэчэ, который с своей стороны отвечает этим до сумасшествия влюбленным старикам нежно кокетливыми взглядами, и подбрасывает предпочитаемым из них кусочки хлеба или сахару, на которые они бросаются с жадностью и проглатывают с неописанным наслаждением. Эти танцы продолжаются до глубокой ночи, почему и оставляю конец праздника под ее покровом.
Последствия этого разврата ужасны; он разрывает последние узы семейной жизни. Ежегодно тысячи мальчиков от 8 до 12 лет систематично приучаются к этой блудной жизни и умирают нравственною смертью.
Пища жителей Зерафшанской долины чрезвычайно проста, и у всех классов общества та же самая. Бедные и работники большею частию питаются фруктами и хлебом. Хлеб месят из пшеничной муки, воды и соли, и, не подвергая его брожению, пекут в виде тоненьких лепешек. Свежей хлеб довольно вкусен. Кроме того, бывают у них маленькие булки, приготовленные на бараньем сале, которых уже нельзя назвать вкусными. Фрукты, понятно, различны по временам года: вишни, али-бухара (род слив), яблоки, груши, персики, урюк, тутовые ягоды, дыни и арбузы. Дыни, которые в самом деле великолепны, во время позднего лета почти исключительною пищею служат бедным.
Из вареных блюд общеупотребительное - пилав, кушанье по имени персидское; здешние жители называют его «аш» (пища). Это густой рис, варенный с бараниной, который подается с морковью. Пилав - единственное кушанье для гостей, и ел я его так много, что получил к нему отвращение; он подается на стол и бедного и богатого. Другое кушанье, которое в большом употреблении, это - лапша, варенная на бульоне или на молоке. Нередко приготовляют баранину, жаренную мелкими кусочками. Кушанья из молока, даже кислое вареное молоко (айран), редко встречаются. На базарах продают пельмени, варенные в ситах паром: они очень жирны, но довольно вкусны.
Чай, у богатых зеленый, в особенном употреблении. Его подают с миндалем, изюмом и сушеными фруктами. Чай очень невкусен, потому что варят его в высоких медных чайниках (кувшинах) на огне. В некоторых караван-сараях, даже в деревнях, находил я русские самовары. Но они еще в редком употреблении у простого народа.
Из питий упомяну о шербете. Он, как мне говорили, приготовляется из меда. Мед кладется в большие глиняные кувшины, которые герметически закупоривают и потом закапывают в землю. Через это мед превращается в густую жидкость, как будто сыроп бурого цвета, который, смешанный с водой, дает приятный напиток.
Водку из изюма я встречал только у евреев в Самарканде.
Упомянутые блюда встретишь у богатого и бедного, и даже стол эмира, сколько мне известно, не отличается другими переменами. Я ел здесь только баранину и изрядно говядину. Лошадиного мяса, любимого кушанья киргизов, тюркмен и русских татар, здесь, кажется, не едят. Кушанья подаются большею частию на грязных скатертях, разостланных на полу; едят руками, которые моют перед обедом и после него, как предписано Кораном. Ложек и вилок я нигде не видал.