«Исторические очерки» М.Венюкова. 8. Удержание окраин: Туркестан
[М. И. Венюков]. Исторические очерки России со времени Крымской войны до заключения Берлинского договора. 1855-1878. Том 1. - Лейпциг, 1878.
Другие части:
• Перемены в составе русской государственной области: Замирение Кавказа (1), Завоевание Средней Азии (2), Дела дальневосточные (3).
• Заселение вновь приобретенных земель (4).
• Политическое объединение окраин: Финлядия, Прибалтийский край, Литва (5), Польша, Украина, Бессарабия, Новороссия, Крым (6), Кавказ (7), Туркестан (8), Киргизские степи, Сибирь и Дальний Восток (9).
Ташкент. Обед (томаша) и народные увеселения по поводу
приезда туркестанского генерал-губернатора М. Г. Черняева.
С наброска Н. Г. Хлудова. 1882
Переходя теперь от Кавказа к Туркестану, заметим прежде всего, что на этой далекой окраине всякие объединительные меры очень трудны сами по себе, потому что страна по большей части непроизводительна и населена народами не только чуждыми европейской цивилизации, но часто и прямо враждебными ей. Ничего почти общего нет между природою и населением Арало-Каспийского водоема и землями собственно русскими; стало быть, нет прочной точки опоры для начала приращения Турана к России. Притом значительная часть туранской окраины покорена оружием едва лишь несколько лет назад. Но как ни сильны эти «облегчительные» причины, перед лицом истории тяжелый упрек ложится на русское правительство нашего времени за те меры, которыми оно ознаменовало свою деятельность в Туркестане и которые способны привести скорее к отпадению этой окраины, чем к объединению ее с Россиею. Величайшею ошибкою было, конечно, то, что военная власть в крае не отделена от гражданской и что все управление вверено военным начальникам, не знающим и не исполняющим не только мусульманских, но и русских законов и привыкшим, в силу военной дисциплины, предписания ближайших властей ставить выше статей кодекса, утвержденного властью верховною. Следствием этого ложного шага было повторение тех же явлений, что на Кавказе, то есть страшно произвольных действий начальств и соответственных тому восстаний народа и развития в нем неприязни к русским, несмотря на то, что сначала туземное население встречало последних как избавителей от ига ханов и беков. Слово «ташкенец», т. е. член туркестанской администрации, стало техническим для обозначения чиновника-самодура и хищника, и существование целого поколения этих людей продолжается вот уже одиннадцать лет, т. е. с самого начала управления генерала Кауфмана. В русской литературе образовался целый отдел известий о позорных ташкентских «порядках»; но правительство оставалось глухим к этим заявлениям общественного мнения, а лица, «выносившие сор из избы», подвергались даже гонениям, в Туркестане самого генерала Кауфмана, а в Петербурге его покровителя, военного министра Милютина. Единственною правительственною мерою если не для искоренения, то хоть для дознания зла была посылка в 1876 году в Туркестан полковника кн. Долгорукого; но и она осталась бесплодною. Поэтому на истории лежит обязанность занести на свои страницы то, к чему намеренно глухи современники и что отзовется тяжело на потомках. Мы укажем только на такие факты, которые были приведены в печати или извлечены из официальных источников, так как и их достаточно, чтобы верно оценить характер ташкентского управления, призванного, разумеется, объединить Туркестан с Россиею, но на самом деле работающего в направлении прямо противоположном.
Вот, во-первых, что мы находим в донесении американскому правительству его агента в России, Скайлера, которому принадлежит лучшее и пользующееся европейскою известностью сочинение о Туркестане:
Уездное начальство, т. е. то, которое стоит ближе всего к народу, так сказать, удалено от глаз и контроля администрации центральной. По назначении на должность, офицеры вступают на путь азиатских порядков и злоупотребляют своею властью, считая себя почти вне всякой ответственности. Поразительный тому пример мы видим в деле управления Кураминским уездом, который прилегает к Ташкенту. Начальник его, полковник Колзаков, собрал в один год 90.000 рублей разными незаконными налогами и все их прожил, кроме других еще, казенных денег. Он был, однако же, в восьми верстах от дома генерал-губернатора, и всем было известно, что он живет открыто, дает обеды и ужины, играет в карты, одним словом, живет так, как было бы невозможно жить на одно жалованье в 2.400 рублей. В числе прочих нововведений, в видах благосостояния края, открыты были сберегательные кассы; но последовавшим распоряжением генерал-губернатора деньги эти разрешено обратить на административные нужды уезда. Фонд, состоявший приблизительно из 22.000 рублей, исчез совершенно, и неизвестно куда; в отчете об этой сумме упоминается лишь отделка дома местного уездного начальника. Деньги выжимаются у туземцев во всякое время и под всякими предлогами; так, напр., вполне нелегальным образом запрещено кому бы ни было переезжать через Сырдарью в каком бы ни было месте, кроме указанных, под угрозою ссылки в Сибирь. А указанные переправы находились на откупу у приятелей уездного начальника. Когда же наконец дело это слишком огласилось, губернатор вынужден был обратить на него внимание и удалил начальника из уезда; но вместо всякого взыскания он перевел его в другую местность, на том основании, что считает его за весьма полезного офицера. Начальник Перовского уезда (Соболев?) был смещен за взятки и разного рода вымогательства, но переведен оттуда в Аулье-Ата, а отсюда опять удален за нелегальное требование от туземцев денег, будто бы на заготовку верблюдов для хивинской экспедиции. Таким образом многие были удаляемы с постов за нечестные действия по службе; но их немедленно назначали на другие должности. С другой стороны, если кто-либо пытался известить публику о настоящем положении дел, того постигала неминуемая кара. Так, начальник Уратюбинского уезда был сменен и выслан из округа за отправку в Петербург письма с заявлением о том, что нерасположение к русским и беспорядки в Ходженте возникли вследствие чрезмерного повышения налогов сравнительно с тем, что было обещано русскими вначале, а не вследствие предписания прививать туземцам оспу, как уверяли.
Подобных примеров множество. Когда генерал-губернатору представляют письменные доказательства виновности одного из служащих лиц, он обыкновенно рвет бумагу, не прочитав ее. «Я коротко знаю этого человека, - говорит он, - и так убежден в его честности, что не считаю таких вещей возможными». Бывают случаи не только противозаконные сами по себе, но и влекущие за собою чрезвычайно важные последствия; совершаются они не столько из желания личной наживы, как ради цели выказать усердие по службе или в видах интриги. Замечателен случай, бывший в прошлом (1873) году. Офицер, по имени Эмманс, имевший в руках значительные казенные деньги, донес о похищении у него этой суммы киргизами. Ближайшие к месту происшествия киргизы были, вследствие этого, арестованы, и после долгого допроса некоторые из них сознались в преступлении, хотя деньги у них и не были найдены. Пока продолжался допрос их, Эмманс застрелился, оставив письмо, которым заявил, что он не тот честный человек, каким его считали, что он сам прокутил казенные деньги и сослался на киргизов лишь для того, чтобы выгородить себя. Киргизам, естественно, возвращена была свобода; но при этом возник вопрос: почему же они в таком случае сознались? По исследовании оказалось, что офицер, производивший допросы в Верном, барон Гревениц, вынуждал у них сознание пыткой, что идет совершенно вразрез с основами русского законодательства и действует разрушительным образом на влияние русского элемента среди киргизов. Неподалеку от этой местности, именно в Капале, был еще такой случай: местный уездный начальник, справедливо ненавидимый туземцами за все его вымогательства, однажды найден избитым, израненным и ограбленным. До шестидесяти киргизов обвинялись в этом преступлении, и во главе их султан Тезек, имеющий чин майора, аристократ и личность вполне уважаемая киргизскими старейшинами. Главною противу него уликою служил факт, что некоторые из вещей, украденных у уездного начальника, найдены в его кибитке. Расследование продолжалось, и наконец один из казаков сознался, что подбросил эти вещи в юрту Тезека по приказанию самого следователя. Это было сделано, как говорят, потому, что следователь желал угодить одному высокопоставленному сановнику [Генералу Колпаковскому, которому хотелось получить от Тезека что-нибудь вроде золотого бурхана.], обвинив в краже и попытке к бунту Тезека. В бумагах следственной комиссии найдено письмо от уездного начальника к следователю с указанием средств, как найти улику. По многим причинам оказалось невозможным довести следствие до конца, и судья был переведен на такое же место в Ходжент… Такие проделки, естественно, внушают туземцам сильное недовольство русскими судами. Еще случай неудовлетворительного вмешательства властей, не обращающих никакого внимания на действие, производимое их поступками на туземцев, был нынешним (1873 г.) летом. При открытии хивинского похода понадобилось 14.000 верблюдов, и было условлено, что за каждого павшего верблюда правительство заплатит по 50 рублей. Каждый уезд обязался выставить соответствующее количество верблюдов. Трудности похода были так велики, что все почти верблюды пали в пути, и приходилось, следовательно, выплатить туземцам до 700.000 рублей. Один из уездных начальников, полагая, что представился как раз подходящий случай доказать свое административное усердие, а также и преданность всего уезда, заявил подвластному населению, что правительство никогда ему не заплатит за верблюдов и что гораздо было бы лучше «пожертвовать» их. Он столько потратил при этом красноречия, что туземцы согласились. Примеру этого начальника последовали другие, в большей части уездов; а в результате оказалось в туземцах убеждение, что правительство просто украло у них верблюдов, и если бы со временем потребовались еще верблюды, на другую экспедицию, то можно ожидать весьма сильного выражения неудовольствия [Насильственный захват верблюдов случался не раз в разных частях среднеазиатских степей, и особенно знамениты в этом случае действия полковника Маркозова в Закаспийском крае. В 1872 г., собираясь сделать поход на Усть-Урт, Маркозов потребовал от чикишлярских туркмен верблюдов, и как они дали мало, то он окружил войсками их аул и начал бить людей нагайками, требуя большего числа верблюдов. На вторичный отказ несчастных он отвечал приказанием нагрузить их самих казенною кладью, пуда по три на каждого, и объявил, что в таком виде погонит их до самой Хивы. Тогда туркмены уступили. Но зато в следующем 1873, не было почти возможности нанять верблюдов у туркмен, что и было причиною неудачного похода Красноводского отряда на Хиву. Замечательно, что Маркозов в 1872 г. еще ограбил в степи мирный торговый караван, хвалился всем этим перед начальством в Тифлисе и Петербурге и продолжал считаться отличным офицером, а когда принужден был оставить Генеральный штаб, потому что слишком усердно набивал свой карман, то получил в командование полк… Так кавказская правительственная система сходна с ташкентскою.].
Это факты; а вот и последствия их, изложенные тем же Скайлером все на основании сообщений самих же русских ташкентцев:
He видя ни в чем перемены к лучшему, среднеазитское население, естественно, начинает предпочитать русскому владычеству господство своих ханов, как бы забывая все беды, которые терпело от них. Ведь как ни произвольно действовали туземные правители, их произвол ограничивался шариатом, и население было уверено в существовании известных принципов, которых не осмелился бы нарушить даже самый самовольный из тиранов-беков. Относительно же русской администрации туземцы, не знакомые с особенностями русского законодательства, крайне тяготятся некоторыми мотивами действий, и столько недовольны поборами чиновников, сколько и неожиданными переменами в цифрах налога и в составе администрации, хотя бы все это совершалось не иначе, как по букве закона. Налоги прежде распределялись по шариату, а теперь они постоянно изменяют свою норму, так как никакого принципа еще не выработано по этому предмету. Что неудовольствие, однако же, существует, это очевидно из взаимных отношений с туземцами, - еще очевиднее из трех следующих примеров. В 1872 году в Ходженте произошли сильные беспорядки, вынудившие содействие войск, помощью которых волнение прекратилось и главные его зачинщики были казнены. Поводом был приказ об оспопрививании, главною же причиною - недовольство цифрою налогов, которую русские подняли вместо того, чтоб опустить, как обещали. В том же году было сделано нападение на станцию Кара-Су, вблизи Ташкента. Убит был офицер Колесников и здание станции разрушено. Сначала преступление было приписано просто грабительству, по потом открылось, что это было делом политического заговора, в котором участвовать приглашались многие знатнейшие из ташкентцев. В начале весны 1873 года большая часть киргизов, заселяющих Чемкентский уезд, вышла из него, предпочитая русскому владычеству пески Кизылкумской пустыни…
Все эти замечания принадлежат человеку, которого сочувствия к России доказывается многими местами его сочинений, а беспристрастие известно целому свету после донесений о событиях 1876 г. в Болгарии, Но он - иностранец; защитники ташкентских порядков, вроде Гейнса и К°, пробовали этим обстоятельством ослаблять силу его доводов. Поэтому обратимся к другим источникам, и всего лучше к официальным. He далее 1876 года генерал Кауфман должен был удалить правителя своей канцелярии Гомзина, его помощника Савенкова и вообще до тридцати человек служащих в самом Ташкенте, в том числе губернатора Сырдарьинской области Головачева. За что? А за такие злоупотребления, которые марали русское имя: за мошенническую продажу вакуфных земель, за расходы денег на конский завод, существовавший только на бумаге, за постройку мостов таким образом, чтоб они как можно скорее разрушались и т. п. Генералу Кауфману не мешало бы при этом вспомнить, что главный источник зла - он сам и его система управлять краем по-проконсульски, из Петербурга. Ему не мешало бы не забывать, что собственные его взгляды на задачи туркестанского управления были и есть до такой степени странны, что правительство отвергло два его проекта об устройстве этого управления. Один из них, относящийся к 1871 году и представленный Кауфманом непосредственно императору Александру при письме, в котором автор уверял, что все написанное есть плод добросовестного изучения действительных нужд края, до такой степени нелеп, что мы приведем здесь извлечение из него как образчик того, до чего может додуматься военная бюрократия и чем, собственно, она руководствуется в своих приемах, имеющих будто бы целью привязать к государству вновь завоеванные области, а на самом деле достигающая прямо противного.
По одному из первых параграфов нового проекта правительственные учреждения, предназначавшиеся для края с населением не более одной русской губернии (1.700.000 д.), суть: главное управление, областные управления, уездные и городские, волостные и общинные. Главное управление состоит из генерал-губернатора и совета, и притом генерал-губернатор, как представитель высшего надзора, непосредственно, т. е. единолично, ведает весьма важные дела, как напр.: все пограничные дела, командование войсками, определение и перемещение чиновников. В случаях экстренных и не терпящих отлагательства, он имеет право удалять от должности всех служащих в крае, до губернаторов включительно, и допускать к исправлению их должностей лиц по своему избранию, доводя о том до сведения высшего правительства и испрашивая утверждение сделанного им выбора или присылку нового лица. Как высший же блюститель порядка и спокойствия в стране, генерал-губернатор волен высылать из пределов края всех лиц, которых пребывание кажется ему вредным, и никакие места и лица, даже Правительствующий Сенат, не могут входить в рассмотрение жалоб на такую высылку; не могут даже принимать жалоб этого рода. В пределах края генерал-губернатор может высылать каждого неслужащего под надзор полиции, куда ему заблагорассудится, и даже может передавать эту власть губернатору. Ему предоставляется предавать полевому уголовному суду всех тех, кто по закону подлежит собственно простому военному суду или даже обыкновенному уголовному. Как местному высшему блюстителю порядка, ему предоставляется право, под личною, впрочем, ответственностью (?), приостанавливать приведение в исполнение всякого постановления своего совета, донося, однако, об этом немедленно в Петербург. При поездках по краю генерал-губернатор вправе брать с собой столько чиновников, сколько пожелает. Правитель его канцелярии есть вместе и член совета, который составляется из чиновников всех министерств, не имеющих, впрочем, права сноситься с министрами. Совет есть не только высшая административная, но и судебная (в смысле кассации) и даже учредительная власть в крае. Он имеет право дополнять и разъяснять положение об управлении страною, он указывает порядок, сроки и способ применения общих законов империи к Туркестанскому генерал-губернаторству. Он комментирует даже шариат, т. е. мусульманское право, и, в довершение всего, служит главным в стране учреждением по поземельным и земским делам, причем под именем земства разумеется в каждом уезде исправник и два или три становых. Дополнения и разъяснения совета к положению об управлении краем принимаются немедленно к руководству всеми властями края, и только через год после введения их в действие представляются на высочайшее усмотрение, после чего, если будут удостоены одобрения верховной власти, издаются особым сборником, обязательным для всех мест и лиц Туркестанского генерал-губернаторства и уступающим в силе только законам. Областные управления и губернаторы оставлены проектом на втором плане, потому что они, будучи близко знакомы с положением отдельных местностей, могли бы составлять оппозицию генерал-губернатору и его канцелярии, именуемой советом. В проекте не нашлось даже места для особых судов, а судебная власть всецело предоставляется совету в Ташкенте и областным управлениям в областях. Таким образом, распорядители по делам, нередко разрушительным для частных лиц, становятся и судьями по этим делам. Впрочем, при областных правлениях полагаются прокуроры, как блюстители правосудия; но при совете и этого нет. Уездное управление лежит на уездном начальнике, который определяется и увольняется генерал-губернатором. Затем, в поземельном, полицейско-административном и судебном отношениях уезды разделяются на участки, управляемые участковыми начальниками (становыми), определяемыми ташкентским советом. Поземельный съезд состоит, как уже упомянуто, из уездного начальника и 2-3 становых; он действует по инструкциям ташкентского главного управления, которому подчиняется непосредственно, минуя областные управления и губернаторов.
Доходы по генерал-губернаторству и расходы по содержанию управлений вносятся в государственную смету одним параграфом, причем совету в Ташкенте предоставляется перемещать статьи сметы, лишь бы не выйти из общей суммы. Таким образом сметные правила, так сильно стесняющие финансовый произвол бюрократии в Европейской России, уничтожаются для господ ташкенцев. Штатные расходы по управлению провинциею с населением в 1.700.000 душ определяются проектом гг. Кауфмана и Савенкова в 996.000 рублей, т. е. в 8 или 9 раз более, чем расходуется на управление таким же населением в России.
В высшей степени любопытно, как проект, подписанный лицом пятидесятишестилетнего возраста, занимающим притом высокую государственную должность, трактует вопросы об общественном и поземельном устройстве обширного края, имеющего свою многовековую историю. В Средней Азии, особенно среди кочевого населения, издавна существуют волости и аулы как мельчайшие общественные группы, почти неделимые и связанные между собою не только географическою совместностью, но и историческим происхождением. Их безусловно признавали и русские законы с самых тех пор, как Россия овладела степями. Но проект гг. Кауфмана и его фаворита Савенкова, попавшегося потом в столь неблаговидных проделках, что для избежания тюрьмы и Сибири он прикинулся сумасшедшим, не признают аулов, т. е. естественных историко-географических групп, а заменяют их искусственными округами с населением не менее 500 душ. При этом в местах земледельческих они слагаются из поземельных общин, как бы артелей, которых особенность состоит в том, что они должны состоять не менее как из десяти лиц. Чуть осталось девять - община распадается, закон не признает ее, и членам ее остается лишь пристроиться к другим поземельным общинам или бросать земледелие. Причисление лица к округу удостоверяется билетом, выдаваемым старшиною, причем взыскивается в пользу казны 20 копеек с души. С этим билетом всякий житель Туркестанского генерал-губернаторства может свободно проживать в крае где хочет, до самой своей административной высылки или отдачи под надзор полиции. Но если он такого билета не имеет, то почитается не имеющим никаких личных и имущественных прав, почему и всякое действие, сделанное ему во вред, не может быть обжаловано никакому административному или судебному месту. Округа, нужно заметить, образуются из населения, причисленного к известной территории, так что киргизы, для осуществления проекта, должны бы были перестать вести кочевую жизнь, т. е. вымереть в течение 3-4 недель…
Население Туркестанского генерал-губернаторства освобождается вовсе от государственных земских повинностей. Но это не значит, чтобы таких повинностей не было; напротив, их очень много, но все они местные, т. е. отбываются не в пользу государства и не под наблюдением верховного правительства, а только по указаниям и под руководством ташкентского совета. К этим местным повинностям, отбываемым бесконтрольно со стороны верховной власти, относятся, между прочим, поставка подвод для войск в случае военных действий, никогда в крае не прекращающихся, содержание почтовых, водяных и торговых дорог, мостов и спусков, устройство и ремонт станций, возведение тюрем, присутственных мест, отопление домов начальников областей и генерал-губернатора, отвод квартир и юрт для чиновников, проезжающих по делам службы, и даже штатное содержание целого межевого ведомства.
Все земли Туркестанского края объявляются государственною собственностью и никому впредь не могут быть отчуждаемы без особого каждый раз высочайшего разрешения. Впрочем, они отводятся лицам и обществам на праве постоянного пользования и с правом собственности на все воздвигнутые на них строения. Но в случае государственных или земских надобностей право пользования может быть прекращено административным порядком, с вознаграждением владельца по положению. За постоянное пользование землею вносится оброк, просрочка в уплате которого ведет к прекращению поземельного права. На землях, не отведенных в постоянное пользование кому-нибудь, запрещается вообще не только возводить постройки, но даже разводить сады, пашни и огороды. Некоторые земли могут быть даны в наследственное пользование, но не более 83 десятин. Вакуфы, т. е. земли мусульманского духовенства, также объявляются государственными; но доходы с них идут в пользу самого духовенства и школ, впрочем, через местное «земство», т. е. через становых и исправников.
Наконец, мусульманская вера, общая всем среднеазиатцам, в пределах Туркестанского генерал-губернаторства только терпится, но не охраняется. Всякое ее постановление, противоречащее русскому (то есть православному?) закону, почитается ничтожным. Каждый мусульманин волен исповедывать свою веру, как он ее понимает, волен возводить мечеть; но ей не придается никакого особого значения противу других зданий (напр. сараев). Правительство мусульманской веры не ведает, чистоты ее не охраняет и никакого уклонения от ней, никакого раскола - до тех пор пока он не выразится во вредной для спокойствия общества проповеди - не преследует. Брак лиц мусульманского вероисповедания считается законным лишь тогда, когда он совершен на основании «Проекта», и рассматривается не более как договор с целью сожития. При этом, хотя мусульманам дозволяется многоженство, но вторичный брак мужчины не может быть совершен иначе, как по согласию жены. В случае несогласия ее, муж может вступить в новый брак не иначе, как расторгнув первый в присутствии судьи и рассчитавшись сполна с прежнею супругою. Жена имеет право покинуть своего мужа; но муж, за исключением случая формального развода, может удалить жену лишь по суду… Совету в Ташкенте, составленному из одних христиан, предоставлено дать на подобные случаи толкование к шариату, т. е. к Корану.
Таковы основные положения административно-законодательного проекта, представленного местною властью через пять лет по завоевании края, который имеет свою историю, свои предания, нравы, законы, обычаи, словом, свою цивилизацию. Объяснительная записка к проекту с наглостью уверяла, что все изложенное можно без труда ввести, потому что Туркестанский край tabula rasa. Ясно, что если бы подобный проект представил, напр., британскому правительству какой-нибудь даже мелкий чиновник Индии, то он был бы если не посажен в Бедлам, то уж непременно уволен от службы, особенно в Индустане. Генерал же Кауфман с 1871 г. осыпан наградами и почестями и продолжает вот уже двенадцатый год сидеть на своем месте, покровительствуемый военным министром Милютиным и даже уважаемый императором Александром за «ум и честность» [Что генерал Кауфман не вымогает для себя лично бакшишей, это верно. Но, построив при помощи солдат для себя дом, в Ташкенте, он продал его в казну за произвольную цену для того, чтобы в нем же самому жить и ремонтировать его на казенный счет.]. Каковы последствия выходят из этого для достижения цели - сближения с Россиею Туркестана, - видно из того, что каждый год генерал-губернатор требует усиления в крае войск и что теперь число их перешло за 40.000. Сила, одна грубая, материальная сила гарантирует русскую власть в крае, где так легко было бы заменить ее могуществом цивилизации, гуманностью приемов администрации, строгою правдивостью независимого суда и уважением ко всем тем местным обычаям и законам, которые не прямо противоречат началам гражданственности. Всеобщее восстание в крае при первом удобном случае весьма вероятно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: Киргизские степи, Сибирь и Дальний Восток
Того же автора:
• Примечания к будущей истории наших завоеваний в Азии;
• Очерки Заилийского края и Причуйской страны.
Другие части:
• Перемены в составе русской государственной области: Замирение Кавказа (1), Завоевание Средней Азии (2), Дела дальневосточные (3).
• Заселение вновь приобретенных земель (4).
• Политическое объединение окраин: Финлядия, Прибалтийский край, Литва (5), Польша, Украина, Бессарабия, Новороссия, Крым (6), Кавказ (7), Туркестан (8), Киргизские степи, Сибирь и Дальний Восток (9).
Ташкент. Обед (томаша) и народные увеселения по поводу
приезда туркестанского генерал-губернатора М. Г. Черняева.
С наброска Н. Г. Хлудова. 1882
Переходя теперь от Кавказа к Туркестану, заметим прежде всего, что на этой далекой окраине всякие объединительные меры очень трудны сами по себе, потому что страна по большей части непроизводительна и населена народами не только чуждыми европейской цивилизации, но часто и прямо враждебными ей. Ничего почти общего нет между природою и населением Арало-Каспийского водоема и землями собственно русскими; стало быть, нет прочной точки опоры для начала приращения Турана к России. Притом значительная часть туранской окраины покорена оружием едва лишь несколько лет назад. Но как ни сильны эти «облегчительные» причины, перед лицом истории тяжелый упрек ложится на русское правительство нашего времени за те меры, которыми оно ознаменовало свою деятельность в Туркестане и которые способны привести скорее к отпадению этой окраины, чем к объединению ее с Россиею. Величайшею ошибкою было, конечно, то, что военная власть в крае не отделена от гражданской и что все управление вверено военным начальникам, не знающим и не исполняющим не только мусульманских, но и русских законов и привыкшим, в силу военной дисциплины, предписания ближайших властей ставить выше статей кодекса, утвержденного властью верховною. Следствием этого ложного шага было повторение тех же явлений, что на Кавказе, то есть страшно произвольных действий начальств и соответственных тому восстаний народа и развития в нем неприязни к русским, несмотря на то, что сначала туземное население встречало последних как избавителей от ига ханов и беков. Слово «ташкенец», т. е. член туркестанской администрации, стало техническим для обозначения чиновника-самодура и хищника, и существование целого поколения этих людей продолжается вот уже одиннадцать лет, т. е. с самого начала управления генерала Кауфмана. В русской литературе образовался целый отдел известий о позорных ташкентских «порядках»; но правительство оставалось глухим к этим заявлениям общественного мнения, а лица, «выносившие сор из избы», подвергались даже гонениям, в Туркестане самого генерала Кауфмана, а в Петербурге его покровителя, военного министра Милютина. Единственною правительственною мерою если не для искоренения, то хоть для дознания зла была посылка в 1876 году в Туркестан полковника кн. Долгорукого; но и она осталась бесплодною. Поэтому на истории лежит обязанность занести на свои страницы то, к чему намеренно глухи современники и что отзовется тяжело на потомках. Мы укажем только на такие факты, которые были приведены в печати или извлечены из официальных источников, так как и их достаточно, чтобы верно оценить характер ташкентского управления, призванного, разумеется, объединить Туркестан с Россиею, но на самом деле работающего в направлении прямо противоположном.
Вот, во-первых, что мы находим в донесении американскому правительству его агента в России, Скайлера, которому принадлежит лучшее и пользующееся европейскою известностью сочинение о Туркестане:
Уездное начальство, т. е. то, которое стоит ближе всего к народу, так сказать, удалено от глаз и контроля администрации центральной. По назначении на должность, офицеры вступают на путь азиатских порядков и злоупотребляют своею властью, считая себя почти вне всякой ответственности. Поразительный тому пример мы видим в деле управления Кураминским уездом, который прилегает к Ташкенту. Начальник его, полковник Колзаков, собрал в один год 90.000 рублей разными незаконными налогами и все их прожил, кроме других еще, казенных денег. Он был, однако же, в восьми верстах от дома генерал-губернатора, и всем было известно, что он живет открыто, дает обеды и ужины, играет в карты, одним словом, живет так, как было бы невозможно жить на одно жалованье в 2.400 рублей. В числе прочих нововведений, в видах благосостояния края, открыты были сберегательные кассы; но последовавшим распоряжением генерал-губернатора деньги эти разрешено обратить на административные нужды уезда. Фонд, состоявший приблизительно из 22.000 рублей, исчез совершенно, и неизвестно куда; в отчете об этой сумме упоминается лишь отделка дома местного уездного начальника. Деньги выжимаются у туземцев во всякое время и под всякими предлогами; так, напр., вполне нелегальным образом запрещено кому бы ни было переезжать через Сырдарью в каком бы ни было месте, кроме указанных, под угрозою ссылки в Сибирь. А указанные переправы находились на откупу у приятелей уездного начальника. Когда же наконец дело это слишком огласилось, губернатор вынужден был обратить на него внимание и удалил начальника из уезда; но вместо всякого взыскания он перевел его в другую местность, на том основании, что считает его за весьма полезного офицера. Начальник Перовского уезда (Соболев?) был смещен за взятки и разного рода вымогательства, но переведен оттуда в Аулье-Ата, а отсюда опять удален за нелегальное требование от туземцев денег, будто бы на заготовку верблюдов для хивинской экспедиции. Таким образом многие были удаляемы с постов за нечестные действия по службе; но их немедленно назначали на другие должности. С другой стороны, если кто-либо пытался известить публику о настоящем положении дел, того постигала неминуемая кара. Так, начальник Уратюбинского уезда был сменен и выслан из округа за отправку в Петербург письма с заявлением о том, что нерасположение к русским и беспорядки в Ходженте возникли вследствие чрезмерного повышения налогов сравнительно с тем, что было обещано русскими вначале, а не вследствие предписания прививать туземцам оспу, как уверяли.
Подобных примеров множество. Когда генерал-губернатору представляют письменные доказательства виновности одного из служащих лиц, он обыкновенно рвет бумагу, не прочитав ее. «Я коротко знаю этого человека, - говорит он, - и так убежден в его честности, что не считаю таких вещей возможными». Бывают случаи не только противозаконные сами по себе, но и влекущие за собою чрезвычайно важные последствия; совершаются они не столько из желания личной наживы, как ради цели выказать усердие по службе или в видах интриги. Замечателен случай, бывший в прошлом (1873) году. Офицер, по имени Эмманс, имевший в руках значительные казенные деньги, донес о похищении у него этой суммы киргизами. Ближайшие к месту происшествия киргизы были, вследствие этого, арестованы, и после долгого допроса некоторые из них сознались в преступлении, хотя деньги у них и не были найдены. Пока продолжался допрос их, Эмманс застрелился, оставив письмо, которым заявил, что он не тот честный человек, каким его считали, что он сам прокутил казенные деньги и сослался на киргизов лишь для того, чтобы выгородить себя. Киргизам, естественно, возвращена была свобода; но при этом возник вопрос: почему же они в таком случае сознались? По исследовании оказалось, что офицер, производивший допросы в Верном, барон Гревениц, вынуждал у них сознание пыткой, что идет совершенно вразрез с основами русского законодательства и действует разрушительным образом на влияние русского элемента среди киргизов. Неподалеку от этой местности, именно в Капале, был еще такой случай: местный уездный начальник, справедливо ненавидимый туземцами за все его вымогательства, однажды найден избитым, израненным и ограбленным. До шестидесяти киргизов обвинялись в этом преступлении, и во главе их султан Тезек, имеющий чин майора, аристократ и личность вполне уважаемая киргизскими старейшинами. Главною противу него уликою служил факт, что некоторые из вещей, украденных у уездного начальника, найдены в его кибитке. Расследование продолжалось, и наконец один из казаков сознался, что подбросил эти вещи в юрту Тезека по приказанию самого следователя. Это было сделано, как говорят, потому, что следователь желал угодить одному высокопоставленному сановнику [Генералу Колпаковскому, которому хотелось получить от Тезека что-нибудь вроде золотого бурхана.], обвинив в краже и попытке к бунту Тезека. В бумагах следственной комиссии найдено письмо от уездного начальника к следователю с указанием средств, как найти улику. По многим причинам оказалось невозможным довести следствие до конца, и судья был переведен на такое же место в Ходжент… Такие проделки, естественно, внушают туземцам сильное недовольство русскими судами. Еще случай неудовлетворительного вмешательства властей, не обращающих никакого внимания на действие, производимое их поступками на туземцев, был нынешним (1873 г.) летом. При открытии хивинского похода понадобилось 14.000 верблюдов, и было условлено, что за каждого павшего верблюда правительство заплатит по 50 рублей. Каждый уезд обязался выставить соответствующее количество верблюдов. Трудности похода были так велики, что все почти верблюды пали в пути, и приходилось, следовательно, выплатить туземцам до 700.000 рублей. Один из уездных начальников, полагая, что представился как раз подходящий случай доказать свое административное усердие, а также и преданность всего уезда, заявил подвластному населению, что правительство никогда ему не заплатит за верблюдов и что гораздо было бы лучше «пожертвовать» их. Он столько потратил при этом красноречия, что туземцы согласились. Примеру этого начальника последовали другие, в большей части уездов; а в результате оказалось в туземцах убеждение, что правительство просто украло у них верблюдов, и если бы со временем потребовались еще верблюды, на другую экспедицию, то можно ожидать весьма сильного выражения неудовольствия [Насильственный захват верблюдов случался не раз в разных частях среднеазиатских степей, и особенно знамениты в этом случае действия полковника Маркозова в Закаспийском крае. В 1872 г., собираясь сделать поход на Усть-Урт, Маркозов потребовал от чикишлярских туркмен верблюдов, и как они дали мало, то он окружил войсками их аул и начал бить людей нагайками, требуя большего числа верблюдов. На вторичный отказ несчастных он отвечал приказанием нагрузить их самих казенною кладью, пуда по три на каждого, и объявил, что в таком виде погонит их до самой Хивы. Тогда туркмены уступили. Но зато в следующем 1873, не было почти возможности нанять верблюдов у туркмен, что и было причиною неудачного похода Красноводского отряда на Хиву. Замечательно, что Маркозов в 1872 г. еще ограбил в степи мирный торговый караван, хвалился всем этим перед начальством в Тифлисе и Петербурге и продолжал считаться отличным офицером, а когда принужден был оставить Генеральный штаб, потому что слишком усердно набивал свой карман, то получил в командование полк… Так кавказская правительственная система сходна с ташкентскою.].
Это факты; а вот и последствия их, изложенные тем же Скайлером все на основании сообщений самих же русских ташкентцев:
He видя ни в чем перемены к лучшему, среднеазитское население, естественно, начинает предпочитать русскому владычеству господство своих ханов, как бы забывая все беды, которые терпело от них. Ведь как ни произвольно действовали туземные правители, их произвол ограничивался шариатом, и население было уверено в существовании известных принципов, которых не осмелился бы нарушить даже самый самовольный из тиранов-беков. Относительно же русской администрации туземцы, не знакомые с особенностями русского законодательства, крайне тяготятся некоторыми мотивами действий, и столько недовольны поборами чиновников, сколько и неожиданными переменами в цифрах налога и в составе администрации, хотя бы все это совершалось не иначе, как по букве закона. Налоги прежде распределялись по шариату, а теперь они постоянно изменяют свою норму, так как никакого принципа еще не выработано по этому предмету. Что неудовольствие, однако же, существует, это очевидно из взаимных отношений с туземцами, - еще очевиднее из трех следующих примеров. В 1872 году в Ходженте произошли сильные беспорядки, вынудившие содействие войск, помощью которых волнение прекратилось и главные его зачинщики были казнены. Поводом был приказ об оспопрививании, главною же причиною - недовольство цифрою налогов, которую русские подняли вместо того, чтоб опустить, как обещали. В том же году было сделано нападение на станцию Кара-Су, вблизи Ташкента. Убит был офицер Колесников и здание станции разрушено. Сначала преступление было приписано просто грабительству, по потом открылось, что это было делом политического заговора, в котором участвовать приглашались многие знатнейшие из ташкентцев. В начале весны 1873 года большая часть киргизов, заселяющих Чемкентский уезд, вышла из него, предпочитая русскому владычеству пески Кизылкумской пустыни…
Все эти замечания принадлежат человеку, которого сочувствия к России доказывается многими местами его сочинений, а беспристрастие известно целому свету после донесений о событиях 1876 г. в Болгарии, Но он - иностранец; защитники ташкентских порядков, вроде Гейнса и К°, пробовали этим обстоятельством ослаблять силу его доводов. Поэтому обратимся к другим источникам, и всего лучше к официальным. He далее 1876 года генерал Кауфман должен был удалить правителя своей канцелярии Гомзина, его помощника Савенкова и вообще до тридцати человек служащих в самом Ташкенте, в том числе губернатора Сырдарьинской области Головачева. За что? А за такие злоупотребления, которые марали русское имя: за мошенническую продажу вакуфных земель, за расходы денег на конский завод, существовавший только на бумаге, за постройку мостов таким образом, чтоб они как можно скорее разрушались и т. п. Генералу Кауфману не мешало бы при этом вспомнить, что главный источник зла - он сам и его система управлять краем по-проконсульски, из Петербурга. Ему не мешало бы не забывать, что собственные его взгляды на задачи туркестанского управления были и есть до такой степени странны, что правительство отвергло два его проекта об устройстве этого управления. Один из них, относящийся к 1871 году и представленный Кауфманом непосредственно императору Александру при письме, в котором автор уверял, что все написанное есть плод добросовестного изучения действительных нужд края, до такой степени нелеп, что мы приведем здесь извлечение из него как образчик того, до чего может додуматься военная бюрократия и чем, собственно, она руководствуется в своих приемах, имеющих будто бы целью привязать к государству вновь завоеванные области, а на самом деле достигающая прямо противного.
По одному из первых параграфов нового проекта правительственные учреждения, предназначавшиеся для края с населением не более одной русской губернии (1.700.000 д.), суть: главное управление, областные управления, уездные и городские, волостные и общинные. Главное управление состоит из генерал-губернатора и совета, и притом генерал-губернатор, как представитель высшего надзора, непосредственно, т. е. единолично, ведает весьма важные дела, как напр.: все пограничные дела, командование войсками, определение и перемещение чиновников. В случаях экстренных и не терпящих отлагательства, он имеет право удалять от должности всех служащих в крае, до губернаторов включительно, и допускать к исправлению их должностей лиц по своему избранию, доводя о том до сведения высшего правительства и испрашивая утверждение сделанного им выбора или присылку нового лица. Как высший же блюститель порядка и спокойствия в стране, генерал-губернатор волен высылать из пределов края всех лиц, которых пребывание кажется ему вредным, и никакие места и лица, даже Правительствующий Сенат, не могут входить в рассмотрение жалоб на такую высылку; не могут даже принимать жалоб этого рода. В пределах края генерал-губернатор может высылать каждого неслужащего под надзор полиции, куда ему заблагорассудится, и даже может передавать эту власть губернатору. Ему предоставляется предавать полевому уголовному суду всех тех, кто по закону подлежит собственно простому военному суду или даже обыкновенному уголовному. Как местному высшему блюстителю порядка, ему предоставляется право, под личною, впрочем, ответственностью (?), приостанавливать приведение в исполнение всякого постановления своего совета, донося, однако, об этом немедленно в Петербург. При поездках по краю генерал-губернатор вправе брать с собой столько чиновников, сколько пожелает. Правитель его канцелярии есть вместе и член совета, который составляется из чиновников всех министерств, не имеющих, впрочем, права сноситься с министрами. Совет есть не только высшая административная, но и судебная (в смысле кассации) и даже учредительная власть в крае. Он имеет право дополнять и разъяснять положение об управлении страною, он указывает порядок, сроки и способ применения общих законов империи к Туркестанскому генерал-губернаторству. Он комментирует даже шариат, т. е. мусульманское право, и, в довершение всего, служит главным в стране учреждением по поземельным и земским делам, причем под именем земства разумеется в каждом уезде исправник и два или три становых. Дополнения и разъяснения совета к положению об управлении краем принимаются немедленно к руководству всеми властями края, и только через год после введения их в действие представляются на высочайшее усмотрение, после чего, если будут удостоены одобрения верховной власти, издаются особым сборником, обязательным для всех мест и лиц Туркестанского генерал-губернаторства и уступающим в силе только законам. Областные управления и губернаторы оставлены проектом на втором плане, потому что они, будучи близко знакомы с положением отдельных местностей, могли бы составлять оппозицию генерал-губернатору и его канцелярии, именуемой советом. В проекте не нашлось даже места для особых судов, а судебная власть всецело предоставляется совету в Ташкенте и областным управлениям в областях. Таким образом, распорядители по делам, нередко разрушительным для частных лиц, становятся и судьями по этим делам. Впрочем, при областных правлениях полагаются прокуроры, как блюстители правосудия; но при совете и этого нет. Уездное управление лежит на уездном начальнике, который определяется и увольняется генерал-губернатором. Затем, в поземельном, полицейско-административном и судебном отношениях уезды разделяются на участки, управляемые участковыми начальниками (становыми), определяемыми ташкентским советом. Поземельный съезд состоит, как уже упомянуто, из уездного начальника и 2-3 становых; он действует по инструкциям ташкентского главного управления, которому подчиняется непосредственно, минуя областные управления и губернаторов.
Доходы по генерал-губернаторству и расходы по содержанию управлений вносятся в государственную смету одним параграфом, причем совету в Ташкенте предоставляется перемещать статьи сметы, лишь бы не выйти из общей суммы. Таким образом сметные правила, так сильно стесняющие финансовый произвол бюрократии в Европейской России, уничтожаются для господ ташкенцев. Штатные расходы по управлению провинциею с населением в 1.700.000 душ определяются проектом гг. Кауфмана и Савенкова в 996.000 рублей, т. е. в 8 или 9 раз более, чем расходуется на управление таким же населением в России.
В высшей степени любопытно, как проект, подписанный лицом пятидесятишестилетнего возраста, занимающим притом высокую государственную должность, трактует вопросы об общественном и поземельном устройстве обширного края, имеющего свою многовековую историю. В Средней Азии, особенно среди кочевого населения, издавна существуют волости и аулы как мельчайшие общественные группы, почти неделимые и связанные между собою не только географическою совместностью, но и историческим происхождением. Их безусловно признавали и русские законы с самых тех пор, как Россия овладела степями. Но проект гг. Кауфмана и его фаворита Савенкова, попавшегося потом в столь неблаговидных проделках, что для избежания тюрьмы и Сибири он прикинулся сумасшедшим, не признают аулов, т. е. естественных историко-географических групп, а заменяют их искусственными округами с населением не менее 500 душ. При этом в местах земледельческих они слагаются из поземельных общин, как бы артелей, которых особенность состоит в том, что они должны состоять не менее как из десяти лиц. Чуть осталось девять - община распадается, закон не признает ее, и членам ее остается лишь пристроиться к другим поземельным общинам или бросать земледелие. Причисление лица к округу удостоверяется билетом, выдаваемым старшиною, причем взыскивается в пользу казны 20 копеек с души. С этим билетом всякий житель Туркестанского генерал-губернаторства может свободно проживать в крае где хочет, до самой своей административной высылки или отдачи под надзор полиции. Но если он такого билета не имеет, то почитается не имеющим никаких личных и имущественных прав, почему и всякое действие, сделанное ему во вред, не может быть обжаловано никакому административному или судебному месту. Округа, нужно заметить, образуются из населения, причисленного к известной территории, так что киргизы, для осуществления проекта, должны бы были перестать вести кочевую жизнь, т. е. вымереть в течение 3-4 недель…
Население Туркестанского генерал-губернаторства освобождается вовсе от государственных земских повинностей. Но это не значит, чтобы таких повинностей не было; напротив, их очень много, но все они местные, т. е. отбываются не в пользу государства и не под наблюдением верховного правительства, а только по указаниям и под руководством ташкентского совета. К этим местным повинностям, отбываемым бесконтрольно со стороны верховной власти, относятся, между прочим, поставка подвод для войск в случае военных действий, никогда в крае не прекращающихся, содержание почтовых, водяных и торговых дорог, мостов и спусков, устройство и ремонт станций, возведение тюрем, присутственных мест, отопление домов начальников областей и генерал-губернатора, отвод квартир и юрт для чиновников, проезжающих по делам службы, и даже штатное содержание целого межевого ведомства.
Все земли Туркестанского края объявляются государственною собственностью и никому впредь не могут быть отчуждаемы без особого каждый раз высочайшего разрешения. Впрочем, они отводятся лицам и обществам на праве постоянного пользования и с правом собственности на все воздвигнутые на них строения. Но в случае государственных или земских надобностей право пользования может быть прекращено административным порядком, с вознаграждением владельца по положению. За постоянное пользование землею вносится оброк, просрочка в уплате которого ведет к прекращению поземельного права. На землях, не отведенных в постоянное пользование кому-нибудь, запрещается вообще не только возводить постройки, но даже разводить сады, пашни и огороды. Некоторые земли могут быть даны в наследственное пользование, но не более 83 десятин. Вакуфы, т. е. земли мусульманского духовенства, также объявляются государственными; но доходы с них идут в пользу самого духовенства и школ, впрочем, через местное «земство», т. е. через становых и исправников.
Наконец, мусульманская вера, общая всем среднеазиатцам, в пределах Туркестанского генерал-губернаторства только терпится, но не охраняется. Всякое ее постановление, противоречащее русскому (то есть православному?) закону, почитается ничтожным. Каждый мусульманин волен исповедывать свою веру, как он ее понимает, волен возводить мечеть; но ей не придается никакого особого значения противу других зданий (напр. сараев). Правительство мусульманской веры не ведает, чистоты ее не охраняет и никакого уклонения от ней, никакого раскола - до тех пор пока он не выразится во вредной для спокойствия общества проповеди - не преследует. Брак лиц мусульманского вероисповедания считается законным лишь тогда, когда он совершен на основании «Проекта», и рассматривается не более как договор с целью сожития. При этом, хотя мусульманам дозволяется многоженство, но вторичный брак мужчины не может быть совершен иначе, как по согласию жены. В случае несогласия ее, муж может вступить в новый брак не иначе, как расторгнув первый в присутствии судьи и рассчитавшись сполна с прежнею супругою. Жена имеет право покинуть своего мужа; но муж, за исключением случая формального развода, может удалить жену лишь по суду… Совету в Ташкенте, составленному из одних христиан, предоставлено дать на подобные случаи толкование к шариату, т. е. к Корану.
Таковы основные положения административно-законодательного проекта, представленного местною властью через пять лет по завоевании края, который имеет свою историю, свои предания, нравы, законы, обычаи, словом, свою цивилизацию. Объяснительная записка к проекту с наглостью уверяла, что все изложенное можно без труда ввести, потому что Туркестанский край tabula rasa. Ясно, что если бы подобный проект представил, напр., британскому правительству какой-нибудь даже мелкий чиновник Индии, то он был бы если не посажен в Бедлам, то уж непременно уволен от службы, особенно в Индустане. Генерал же Кауфман с 1871 г. осыпан наградами и почестями и продолжает вот уже двенадцатый год сидеть на своем месте, покровительствуемый военным министром Милютиным и даже уважаемый императором Александром за «ум и честность» [Что генерал Кауфман не вымогает для себя лично бакшишей, это верно. Но, построив при помощи солдат для себя дом, в Ташкенте, он продал его в казну за произвольную цену для того, чтобы в нем же самому жить и ремонтировать его на казенный счет.]. Каковы последствия выходят из этого для достижения цели - сближения с Россиею Туркестана, - видно из того, что каждый год генерал-губернатор требует усиления в крае войск и что теперь число их перешло за 40.000. Сила, одна грубая, материальная сила гарантирует русскую власть в крае, где так легко было бы заменить ее могуществом цивилизации, гуманностью приемов администрации, строгою правдивостью независимого суда и уважением ко всем тем местным обычаям и законам, которые не прямо противоречат началам гражданственности. Всеобщее восстание в крае при первом удобном случае весьма вероятно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: Киргизские степи, Сибирь и Дальний Восток
Того же автора:
• Примечания к будущей истории наших завоеваний в Азии;
• Очерки Заилийского края и Причуйской страны.