Тифлис азиатский (1/4)
Е. Л. Марков. Очерки Кавказа: Картины кавказской жизни, природы и истории. - СПб.; М., 1887.
Часть 2. Часть 3. Часть 4.
П. П. Верещагин. Улица в Тифлисе
I. Азиатский Теплиц
У нас в России мало кто знает, что мы, русские, обладаем своим собственным, хотя и азиатским Теплицем, Теплицем и по имени, и по действительным свойствам своих теплых вод. Этот наш Теплиц - Тифлис, по-туземному Тбилиси, от грузинского слова «тбили» - теплый, очевидно, общего индоевропейского корня.
В Тифлисе до сих пор существуют обильные источники горячей серной воды, исстари прославившие город как целебное место и до сих пор составляющие громкую славу его действительно восстановляющих бань…
Как во всех Kurort’ах Германии, и тифлисские целебные источники украшены легендою, почти такою же, как Баден-Баден и другие прославленные своею чудотворностью минеральные воды Европы.
Некий древний грузинский царь, охотясь в дремучих лесах, когда-то покрывавших котловину Куры на месте нынешней шумной столицы Кавказа, ранил стрелою оленя. На его глазах олень, истекавший кровью, бросился к одному из теплых серных ключей, обильно орошавших лес, погрузился в него, выскочил на другой берег и, к изумлению царя, умчался в чащу, бодрый и сильный, словно у него не было ни раны, ни потоков крови… До такой степени подействовала на него разом чудотворная вода Тбилиси, С тех пор по повеленью царя здесь возникло поселенье, и серные воды Тбилиси получили широкую славу.
Как бы то ни было, а Тифлис, во всяком случае, - один из самых старых городов не только России, но и всей Европы. Древность Киева и Новгорода моложе его целыми столетиями… Он теперь считает себе уже полтора тысячелетия. Вначале он действительно был весь деревянный - дворцы, дома, даже стены крепости - и весь окружен лесами… Старые армянские историки всю область Тифлиса называли когда-то «страной лесов» (Пайта-каран); авлабарские леса покупались и продавались еще в XVII и XVIII столетиях, а теперь Авлабар одна из составных частей Тифлиса, такая же голая, выжженная и каменистая, как и остальной город. До сих пор не забыто предание о том, как жители Тбилиси били оленей на Вере, той самой теперь сухой и открытой степи, где стоит громадный крест в память спасения от смерти императора Николая и через которую путешественник из России, двигающийся через перевал Казбека, обыкновенно въезжает в Тифлис. Теперь Вера уже давно вошла в черту города, и я имел удовольствие, подобно другим, проехать через нее в славную грузинскую столицу.
* * *
Действительно, нелегко вообразить себе, даже человеку, одаренному восточным воображением, что, въезжая в Тифлис, вступаешь в прежнюю «область лесов», когда-то населенную оленями… Тифлис - это громадная каменная сковорода, помещенная среди окружающих возвышенностей с таким вполне удачным расчетом, чтобы никакое дуновенье ветра не могло освежить невыносимо-стоячего зноя, который наваливается в течение всего летнего полугодия на голые каменные дома, на открытые каменистые улицы, на нависшие со всех сторон каменные обрывы и скаты гор…
На этой каменной сковороде, прикрытой сверху, как глухим колпаком, раскаленным, вечно безоблачным синим сводом, несколько месяцев сряду жарятся бедные тифлисцы, и надо изумляться могучей силе природы, которая даже и в этой безнадежной обстановке пещи вавилонской создает столько цветущих и сочных организмов, столько физической красоты, столько душевной веселости, наконец, столько шуму и деятельности… К сожалению, Дант не был знаком с летними муками тифлисской атмосферы, а то бы он, без сомнения, включил эту сухую, горячую сковороду в число мук своего ада, и талантливому Густаву Доре не было бы никакой нужды насиловать свою фантазию изобретением подходящей иллюстрации, а было бы вполне достаточно выписать одну из тех превосходных фотографических коллекций Тифлиса, которыми по справедливости может гордиться здешняя фотографическая мастерская Барканова. Но велик Бог земли русской!.. Грузины, армяне, татары, круглое лето не снимающие бараньих шапок на вате и двойных суконных одежд, как будто даже не замечают, что в Тифлисе летом бывает жарко, как будто и не подозревают, что существуют на свете города и селения, где люди не обречены жариться, как караси на плите, где пекут в золе только одни картошки, - «чертовы яблоки» своего рода, но никак не живого человека, образ и подобие Божие. Балованный народ, сановники, чиновники, кто повыше, разбогатевшие европейские негоцианты, те все удирают куда попало из Тифлиса, как только наступает эта томительная жаркая пора… Удирают в Коджоры поближе, в Манглис - подальше, в Белый Ключ, вообще куда-нибудь в горы, в леса, по возможности, поближе к облакам небесным, если не за облака, от этих чересчур уже горячих объятий матери-земли… Недавний двор наместника отъезжал дальше всех и выше всех в чудные, тенистые дебри Боржома,
В горы, где темнеют ели,
Шумны, веселы, могучи,
Воды плещут, птицы свищут
И по воле мчатся тучи…
Даже помыслить радостно об этих бесконечных галереях сосновых стволов, полных прохлады и зеленого сумрака, тому, кто осужден изнывать па безжалостном припеке тифлисских мостовых с 3 часов утра до 9 часов вечера… Он бы рад-радехонек, как богач евангельской притчи, погруженный в геенну огненну, освежить свои уста хотя бы прикосновением омоченного пальца бедного Лазаря, ликующего на прохладных лонах Авраама, в Манглисе и Боржоме.
Но в том-то и горе, что на этом грешном свете все бывает совсем наоборот, чем в мире, «иде же несть печали ни воздыхания»; в нашей земной юдоли, не исключая и славного в истории города Тбилиси, бедные Лазари обыкновенно бывают осуждены все лето мучиться в геенне огненной, посматривая с бесплодною завистью на Авраамовы лона богачей, удалившихся к прохладным высям небес, на высокие горы, в тенистые леса, в райские дачи, обильные сладкими плодами «древа жизни» и еще более сладостными плодами древа «познания добра и зла». Страдают от тифлисских жаров, как мы уже сказали, пришельцы, а не туземцы, именно те из пришельцев, которым их дела или их средства не дозволяют бежать в горы. Но в последние годы европейская цивилизация настолько проникла в древнюю резиденцию Сассанидов, что геенна огненная потеряла часть своих ужасов. Немцы, выдумавшие обезьяну, разумеется, сейчас же выдумали и в Тифлисе свою «немецкую колонию», т. е. целую деревню, полную садиков, в которых даже и небогатые жители могут нанимать себе недорогие квартирки и пользоваться природою, хотя в значительной миниатюре. В этих мирных частных садиках возникли теперь и общественные увеселения, кегли и пиво и местное винцо, столики для чая, арфянки, тирольки и местные грузинские оркестры, - все, как следует в цивилизованной столице. В немецкую колонию уже въезжаешь как на дачу - везде тень и зелень, везде шум завидного грузинского веселья.
Но самый центр увеселений на окраине города, за немецкою слободой, - «кружок», заменяющий наши летние клубы, всегда битком набитый гуляющими, место всеобщего свидания порядочного общества, танцев, мазурки, всяческих приличных развлечений… Там перезнакомитесь со всеми, с бесцеремонностью, вообще отличающею южную жизнь, там увидите всех, кого вам нужно, кто вам интересен. Но «кружок» - это почти уж не сад, а нечто в роде парижских closeries, полузакрытые, полуоткрытые галереи, несколько тесных дорожек с деревьями, - никакой природы и простора. Собственно общественным городским садом считается Муштаид… Это Булонский лес, Пратер или Сокольники грузинской столицы. Там уже и верховые, и экипажи, и зеленые лужайки, и чащи, и всякие увеселительные заведения, а главное - там действительно свежий воздух, действительная природа.
Удивительно, как любит веселиться и отдыхать грузинское население: проезжая чрез немецкую слободу к Муштаиду, на всяком шагу видишь какой-нибудь клуб, какое-нибудь собрание, какое-нибудь гулянье, - и все набито битком, отовсюду несется музыка и песня, везде льется вино и сыпятся деньги…
И это поют и кутят не богачи, не одни дети досуга и достатка, а вся многотысячная рабочая толпа Тифлиса, весь ремесленный и торговый люд города. Посмотрите на них, - вы, может быть, и осудите их, но может быть, и позавидуете этому счастливому национальному характеру, полному страстной жизненности, самоуверенности и беспечности…
Посмотрите, с каким сознаньем своего достоинства, с каким наивным чувством своего равенства со всеми, кого только видят они кругом себя, своих одинаковых прав на все, что только доступно другому, эти щегольски разодетые в серебро и цветные сукна, черноглазые, черноволосые красавцы с сверкающими белыми зубами, с румяными щеками, вооруженные как воины, свободно болтают, острят, хохочут, бранятся…
Вам в голову не придет, что это собрание лакеев, мелких приказчиков и разных других ничтожных, скудно оплачиваемых профессий…
Вы подумаете, что это храбрые вольные рыцари на пирушке, а не поденщики, прогуливающие вечером заработок своего дня…
Правда, у грузин удивительное смешенье аристократических учреждений с демократическими нравами. И поденщик, и лакей, и повар, часто безграмотный, часто ровно ничего не знающий, в то же время может оказаться несомненным князем старинного рода, из исторических фамилий каких-нибудь «адзе», «идзе» или «швили». Только в Грузии можно встретить этот оригинальный тип демократической аристократии и аристократической демократии: с одной стороны, князя, сплошь да рядом спокойно чистящего сапоги самому неважному барину; с другой стороны, кучера или повара, который с горделивым достоинством подает вам руку и зарубит вас как собаку, если вы позволите себе оскорблять его честь.
* * *
Через европейский Тифлис, с его широкими проспектами, сквэрами, бульварами, с рядами великолепных магазинов, изящными экипажами, модными нарядами Парижа и Петербурга, мимо дворцов, гимназий, музеев, через все эти Головинские и Михайловские проспекты, Дворцовые и Графские улицы, перенеситесь в старый туземный Тифлис, сбившийся у подножия древней исторической крепости, торчащей своими полуразрушенными башнями высоко на обнаженных утесах, под защитою такого же старого Метехского замка, оберегавшего переправу Куры с того берега.
Здесь, в этой тесной, но безопасной складке гор, вокруг крутой излучины реки, сбился в кучу грузинский Тбилиси, старая столица Вахтангов и Давидов, настоящий исторический город Древнего Востока, город своеобразных азиатских обычаев, своеобразной азиатской физиономии, несравненно более интересный туристу и художнику, чем весь простор и удобство цивилизованного новейшего Тифлиса. Тут вы найдете почти все чтимые святыни города: Сионский собор грузин с этой стороны и Метехский собор с той стороны Куры, Ванкский собор армян, Алиеву мечеть персов; только самое небольшое число из 48 церквей Тифлиса, грузинских и армянских, размещено в других, новых частях города. Тут и армянский базар со многим множеством духанов и лавочек, и оригинальные Темные ряды, и старинные грязные караван-сараи, и персидский квартал, примыкающий к подножию крепости бесчисленными ступенями своих плоских крыш…
Тут, повторяем, вся Грузия, вся Азия, вся древняя история, насколько она еще уцелела в Тифлисе…
Узкие, вьющиеся переулочки, крошечные, неправильные площадки, темные, грязные переходы между тесно сдвинутых стен по крутизнам берега, по обрывам скал… Грязно и тесно везде, но везде зато тенисто и сыровато, оттого, может быть, так людно и шумно… Совсем не то, что на этих великолепных широких проспектах нового города, открытых с утра до ночи припеку солнца, удушающих прохожего белою известковою пылью из-под колес беспрерывно несущихся экипажей.
Восток и юг выработали себе типы построек и типы городов нисколько не глупее, а может быть, гораздо практичнее наших. Если в Петербурге, проводящем девять месяцев сряду в снегах, дождях и слякоти, или в вечно туманном Лондоне, где два мильона людей, самых деятельных в целом мире, снуют безостановочно взад и вперед, где дома поневоле строятся высокие как башни, пространные как стены крепости, - широкие улицы, обширные площади являются насущною необходимостью, чтобы допустить луч солнца в эти глубокие и холодные коридоры, то на горячем юге сухой, бездождной Азии, не знающей морозов зимы, нет никакого повода замуровываться людям в громадные многоэтажные сундуки из камня и железа и открывать жгучим лучам солнца свои улицы, свои любимые места собраний на площадях и базарах…
Ни широта, ни прямота не нужны южному азиатскому городу и невозможны для него…
Ему нужно совсем другое, и он необыкновенно практично достиг этого другого своими, может быть, жалкими для нас, может быть, смешными нам, но для него чрезвычайно удобными постройками.
Его уличка вьется змеею уже потому одному, что азиатский город редко строится на равнине, а почти всегда на скалах или в теснине реки. Но и помимо этого, изгибы узкой улицы дают ему на всяком повороте всего более ему необходимую тень от солнца. Тот же смысл и в узости этих улиц: в узкой улице почти не бывает такого часа дня, когда бы хотя одна сторона домов не бросала от себя тени… А чтобы еще более увеличить тень и прохладу улиц, сами дома азиатского города Тифлиса, точно так же, как Каира или Алеппо, представляют из себя своего рода навесы для улиц. Их плоские крыши выступают концами своих бревен, застланных как террасы, довольно далеко от стен, так что нередко эти выступы должны быть поддержаны рядами косых упорок, вроде кронштейнов, обыкновенно красиво вырезанных и разукрашенных… В свою очередь, верхний этаж дома точно так же выступает дальше нижнего, образуя еще более глубокий навес над проходящею внизу улицею. Если в доме три этажа, что, впрочем, случается нечасто, то каждый верхний этаж делает соответствующий выступ над нижним, а так как дома стоят с обеих сторон улицы, то вследствие этого способа постройки они могут сблизиться наверху на довольно короткое расстояние, не стесняя внизу улицы, которая таким образом обращается наполовину в крытую галерею…
Как хотите, а только испытав на собственной своей шкуре действие раскаленной сковороды, на которой черти грешников жарят, поневоле признаешь остроумным старый азиатский способ постройки городов и от всей души отдашь предпочтение какой-нибудь Сионской или Армянской улице Тифлиса перед всевозможными Головинскими и иными проспектами, по крайней мере до тех пор, пока их не обратят в тенистые бульвары.
Впрочем, дома старого Тифлиса имеют сходного с общим типом азиатского юга только плоскую крышу и эти навесы этажей… Но они сохраняют вместе с тем свой особенный грузинский стиль, особенно в наружной орнаментации. Галерея - вот существеннейшая и характернейшая часть грузинского дома. Даже в новом Тифлисе, в домах, сильно приближающихся к европейскому типу, грузины и армяне придают галерее такое господствующее развитие, что дома их все-таки отличаются от обычных русских. И снаружи на улицу, и снутри во двор, по обоим своим этажам, грузинский дом обнесен сквозными галереями с разными затейливыми колонками, иногда с разноцветными стеклами, с живописными решеточками. Раз грузин сошел с первобытной плоской кровли своей, которые теперь уцелели только в наиболее старинных кварталах, в домах бедного класса, - вся домашняя жизнь его сосредоточивается гораздо более в этих полуоткрытых прохладных галереях, чем в скучной глуши дома.
* * *
Узкая, темная улица не мешает тифлисцу, как всякому истому азиатцу, подышать чистым воздухом раннего утра или тихого солнечного заката… К ночи вы увидите на всех земляных крышах Армянского базара или Персидской слободки целые живописные группы женщин, детей, стариков, мирно беседующих на разостланных коврах, распивающих чай, угощающих своих знакомцев. Часто слышатся сверху девичьи песни, звуки зурны и бубна… Вся праздная жизнь толпы, не отлившая в общественные садики и гулянья на края города, поднимается из грязных торговых переулков сюда, на верх домов, под открытое небо, остывшее теперь от дневного жара…
* * *
Но восточный человек чувствует себя так же хорошо и в привычной толкотне грязного базара, где он иногда проводит целый день. Куда и зачем пойдет он отсюда? Тут его заработок, его газетный клуб, его гостиная, его театр, его столовая. Почти никто из бедного люда, приезжающего в город, не берет с собой пищи. Несмотря на страшную дороговизну модного европейского Тифлиса, в азиатском Тифлисе туземец может наесться и напиться за несколько копеек, да еще как весело наесться и напиться! под звуки музыки, в приятельской компании, среди смеха и болтовни. Никогда не убывающая толпа всевозможного люда кишит целый день по всем переулкам и закоулкам Армянского базара. Кто что заработал здесь, тут же и оставляет весь свой заработок с обычною грузинскою беспечностью и евангельскою беззаботностью о завтрашнем дне… Зарабатываются нередко рубли в день, не только копейки, но домой все равно не возвращаются… Если есть и пить больше не хочется, поясок новый купит, шапку ухарскую, а уже домой не понесет…
Господи! каких тут народов не увидишь! персы, окрашенные хенной, будто в какую-то огненную краску, мингрельцы, лезгины, турки, нухинские татары, даже арабы черные…
Кто и работает, то не спеша, с прохладою, не отказывая себе ни в наслаждениях беседы, ни в спокойном зрелище разных базарных новинок и приключений. Та же досужая неспешность и у продавца, и у покупателя, и у случайного прохожего. Никто не хочет упустить случая поболтать, поглазеть.
И вся обстановка восточного рынка словно приноровлена к этой жизни толпы, не дорожащей временем, не имеющей никаких хитрых вкусов и далеких замыслов жизни сегодняшнего дня, без помышления о чем-нибудь другом.
Все эти бесчисленные лавчонки, маленькие, скученные друг на дружку, - наружу, прямо на площадь и на улицу… Никаких дверей и окон; даже кузни, слесарни, кухни здесь же прямо на мостовой в низеньких углублениях дома… Портные, подняв ноги, с нитками в зубах, на глазах всех спокойно шьют свои черкески, снимают мерки, утюжат и стегают, и клиенты их так же спокойно стаскивают с себя на всей честной публике шаровары и бешметы. Цирюльник точно так же откровенно мылит щеки и бороду черноусого грузинского франта или голую синюю голову мусульманина, не то громко постригивает своими ножницами, перебрасываясь шутками с соседями и прохожими.
Все моются, бреются, стригутся, одеваются и раздеваются, как у себя в спальне, на этом родном для всех, гостеприимном базаре.
Интереснее всего персидские кухни, которые тут на каждом шагу. Из них всегда валит аппетитный пар и вокруг них всегда толпа. Огромные оловянные мисы вмазаны в печь, и под их тяжелыми крышками что-то кипит, ворчит, бурчит, возбуждая нервы проголодавшегося прохожего. Очаги и печи наполняют кухоньку сзади, а сбоку, поближе к улице, косые полки, на которых расставлена всевозможная туземная посуда, большие деревянные блюда в полтора аршина и в аршин поперечника, выдолбленные поперек, по-видимому, из толстого орехового ствола, кувшины и кувшинчики затейливых форм, длинногорлые, пестро раскрашенные. Иногда сзади кухни особая маленькая столовая, где безвыходно сидят посетители. В персидской кухне все необыкновенно чисто, вкусно и дешево. Тут вам готовят кебак, тоненькие сочные ломтики мяса, осыпанные душистым красным порошком кинзи, жарят восхитительный бараний шашлык на железных спицах, варят плов, сацеви, чахиртолу и всякую всячину. Множество пшеничных чуреков (хлеб) навалено впереди лавки, а ловаши готовятся почти ежеминутно свежие, потому что истребляются ежеминутно. Оригинально происходит это приготовление: повар-персиянин, обвязавшись тряпками поверх бритой головы своей, быстро смазывает жидким тестом внутренность только что вытопленной маленькой, открытой сверху печки, а когда на стенках печки образуется легкая кора из засыхающего теста, вдруг опрокидывается вниз головою в верхнее отверстие и возвращается оттуда с целым холстом тонкого теста длиною в ½ аршина и более, которое можно свертывать как салфетку и которым можно утираться как салфеткой. Ловаши служат грузину в одно время тарелкою, салфеткою и бумагою для завертывания съестного.
Тут же около кухни - дешевые кондитерские своего рода - фруктовые лавки. На таких же косых полках, на таких же своеобразных и огромных блюдах лежат горы черешень, зеленых алыча (черкесская слива), недоспелых грецких орехов еще в шкурах, белых тутовых ягод, а вместе с тем и всякая овощь, от картофеля и огурцов до любимого грузинского лобии (фасоли), салата и острогона. Кабачки тоже под рукою, но приличные, как все другие лавки, без специальных российских сцен драки, ругни и безобразий… Бурдюки вина всех размеров - от огромных быков, буйволов, кабанов до крошечных козлят - наполняют такой кабачок вместо наших обычных бочек водки; для распивки тут же стоят разноцветные графинчики и кувшинчики разного вида и краски… Дешевое вино льется обильно среди этой толпы базара, не вызывая грубого пьянства, незаметно испаряясь в болтовне, смехе и в движенье на солнечном жару.
Тут не только торговля, но всякое ремесло, всякие восточные фабрикации. Седельники, сапожники, шапочники готовят свой товар тут же на глазах многочисленных своих заказчиков. Кузнецы и медники гремят, как Вулканы, своими молотами, заглушая даже шум базара, с таким увлеченным соревнованьем, как будто эта дьявольская музыка доставляет их нервам самое тонкое наслаждение. Кожевник без церемоний расталкивает толпу и очищает себе часть мостовой, чтобы разослать только что смоченные сафьянные кожи и телячьи опойки. Толстопузые армяне-оружейники с седыми усами, в ярких шароварах, в восточных бешметах, важно восседают на прилавках, поджав коротенькие ноги, и с искусством настоящих мастаков своего дела осторожно оправляют драгоценные лезвия старинных кинжалов, насекают серебром и чернью костяные рукоятки, вяжут и обтягивают ножны… Пестрая толпа грузин, татар, горцев с восхищенным любопытством обступают эти интереснейшие для кавказца мастерские, следя с одобрительным удивлением за ловкостью пальцев этих жирных, но опытных слесарей.
Чего тут нет для услаждения воинственной души кавказского человека! Почти каждая слесарная лавочка - в то же время и музей древностей, за которые дорого дал бы иной наш любитель старинного оружия. Тут вооруженье разных веков и разных народов Кавказа: хевсурские, лезгинские, абхазские, остатки генуэзцев и крестоносцев, арабов и турок… Железные тяжелые бердыши, перьяники, топорики, рогатые коровьи головы на таких же железных рукоятках, колчаны со стрелами, еще до сих пор не везде в горах вышедшие из употребления, луки, дротики, круглые щиты из буйволовой кожи, с стальными бляхами и насечками, шлемы с затыльниками из стальной сети, кольчужные рубашки, железные суставчатые перчатки с кольчугами, стальные расписные налокотники, - целый арсенал старинного рыцарского вооружения, в котором и до сих пор щеголяют в торжественных случаях многие кавказские горцы, но которые, однако, начинают все более и более делаться редкостью. Такою же любопытною, исчезающею стариною смотрят и все эти оригинальные музыкальные орудия старой грузинской и горской жизни, самой разнообразной формы и самой тонкой отделки, украшенные по дорогому дереву сложными узорами перламутра, все эти старые пузатые гитары с натянутым пузырем, с двойными корпусами, точно так же, как старинные рога и кубки, золотые, серебряные, причудливые лампы из огромных кокосовых орехов, красные и пестрые кувшинчики и прочие восточные редкости, наполняющие многие из лавок.
* * *
Глубоким Востоком пахнуло на меня, когда я вступил под низкие своды длинных Темных рядов. Это первообраз наших гостиных рядов московского Китай-города, Нижнего и проч. старых городов. Тут холя завсегдатаям азиатского базара!.. Прохладно как в могиле, ниоткуда не зайдет палящий зной солнца. А между тем всевозможные лавки, ситцы и бакалеи, и те же сытые армянские торговцы, с поджатыми под себя ногами, в безмолвном ожидании сидят на прилавках, с хищническим огнем в черных глазах, сурово опустив свои крепкие и длинные как клювы носы, точь-в-точь будто рассевшиеся по степным курганам коршуны, подстерегающие добычу… Вся эта древнеазиатская обстановка, эти одежды Библии и «Тысячи одной ночи», эти тесные и таинственные переходы - напоминают воображению давно забытые впечатления детства, когда, бывало, с поэтическим ужасом вчитывался и вслушивался в похождения какого-нибудь Али-бабы и 40 разбойников… Вот, кстати, и те самые ослы, которых навьючивал счастливый Али-баба сокровищами темной пещеры… Здешние осленки, или яшики, так малорослы, что их решительно не видно под вязанками дров, навьюченных на них без всякого милосердия… Целыми десятками гонит их какой-нибудь татарин или горец, привязав друг к другу за хвосты, запруживая ими узкие переулки базара, и издали кажется, будто вьюки дров сами плывут, покачиваясь, по улице, пока разглядишь эти потешные длинные, серые уши, словно свалянные из плотного войлока, что торчат и пугливо настороживаются среди таких же серых вязанок… Прошли дрова, смотришь - целый ряд копен зеленого степного сена стал проплывать сквозь тесноту базарной толпы, колыхаясь как на волне, и опять не видать, кто везет это сено, словно это вдруг двинулась в путь сама травяная степь, как Бирманский лес в драме Шекспира. Не скоро откроешь даже копыта и уши этих крошечных, низких яшаков, кругом обвалянных и обвязанных сеном; рядом стоишь, все кажется - копна ползет, а не яшак идет… Они здесь не больше крупной меделянской собаки.
Всего забавнее, когда штук 20 таких осликов с корзинами опрятно уложенного угля, с дровами или сеном, осторожно спускаются с крутого ската горы, почти садясь на свои хвосты.
Но и кроме яшаков всевозможные домашние животные толкутся тут на базаре: рыжие козы и овцы, пригнанные пастухами на продажу, верблюды из Баку с керосином и всяким товаром; буйволы железного цвета, железного склада, словно рожденные для ярма, неуклюже вламываются в толпу, таща за собою громадные нагруженные арбы с ступицами, выдолбленными из исполинского бука, допотопной формы, допотопного размера, допотопной тяжести… Ревут, скрипят, визжат, словно хотят сейчас рассыпаться со злости немазаные колеса этих ковчегов Ноевых, и их дружное пение заглушает собою даже гул и крики базара.
Возницы такого же первобытного доисторического вида восседают наверху этих громоздких возов, с копьями своего рода, которыми они покалывают вместо кнута толстокожих чудовищ, влачащих на своих плечах их ковчеги…
Лохматые бараньи шапки рыжей шерсти гигантскими грибами покрывают маленькие головы этих степных грузин и татар, придавая им поистине дикий и свирепый вид, нисколько не отвечающий их мирным нравам.
Чудовищных лохматых шапок этих массы толкутся среди базара; есть и другие, такие же громадные, той же формы грибы, но только черные, гладкие, гораздо более щеголеватые. Как выносит кавказская голова эту тяжесть и эту парню в знойный южный полдень, - отказываюсь понять. Туземцы уверяют, тем не менее, что только в бурке да бараньей шайке и можно спрятаться от ихнего солнца. Оттого-то и полон весь летний базар бурками и папахами.
Впрочем, большинство поденных рабочих, копачей, носильщиков, каменщиков, - не в папахах, а в легких войлочных и суконных ермолках, иногда просто желтых, как верблюжье сукно, иногда красиво расшитых шелками и золотом по красному и другому яркому фону. Рабочие тут все персы, как и вообще на Кавказе. Они самые неутомимые, самые покладные, самые доступные… Одеты они в распашные накидки вроде бурнусов или мантий, а когда работают - остаются босоногими, с открытою грудью, едва не в одних панталонах…
Водовозы и водоносы тоже персы. Они составляют особое сословие тулухчей, имеющее весьма важное значение в жизни города. Через базар то и дело продираются «жерики», т. е. мулы, и простые лошади, обвешанные мокрыми тулухами. Тулух - это большой кожаный мех в форме воронки, с кишкою на конце; они ловко пристегиваются с обеих сторон лошади или мула, поверх толстого слоя попон, защищающих лошадь от просачивающейся и плескающей воды… В эти тулухи наливается вода, а выливается она сквозь рукав кишки, обыкновенно подобранный вверх. Водоносы несут тяжелую службу. У них на спине также толстая кожаная подкладка, как и на боках лошадей. Они набирают воду глубоко внизу из Куры, под обрывами берега, в огромные каменные кувшины или, вернее, бочонки, нацепляют их широкими ремнями - один на спину, другой на плечо - и карабкаются затем медленным шагом наверх по какому-нибудь узенькому, скользкому и осыпающемуся проходу… Жалко бывает смотреть, как мучительно совершают они свое восхождение по этому тернистому пути с полными кувшинами… Часто, выбившись из сил за целый день этой каторжной работы Данаид, вечно черпающих и вечно выливающих, они валяются как попало на этом же самом крутом спуске берега или у его подножия, тяжело дыша в одолевшем их сне, босоногие, загорелые, темнее всякой бронзы, раскинув прямо под припеком солнца, прямо на горячих камнях, свои худые, терпкие, как канаты цепкие и жилистые члены…
Сродни этому сословию и другой цех тифлисских поденщиков - носильщики, или муши. Тот, кто не видал тифлисского муши, никогда не поверит, в какую неутомимую и могучую вьючную скотину может обратить себя человек. Муши целыми поколениями воспитал в себе изумительную сноровку к переносу тяжестей; точно так же, как у верблюда и буйвола тысячелетняя привычка носить ярмо образовала особый склад шеи, спины и ног, так и у кавказского муши вы сразу отгадаете его ремесло по необыкновенно широкой, согнутой в горб спине, длинной шее и мозолистым, коротким ногам. Это - двуногий верблюд своего рода, такой же выносливый, такой же поразительной силы, такой же поразительной умеренности привычек и кротости нрава. Муши умеет ходить согнувшись пополам, то есть образуя почти горизонтальную поверхность из верхней половины своего тела. Спина его делается, таким образом, очень удобною подстановкою для целого воза тяжестей, а слегка скрюченные, крепкие и короткие ноги его ступают уверенно и стойко под давлением иногда невероятной ноши, взбираясь с нею на какую хотите высоту. Я видел муши на улицах Тифлиса, которые, без преувеличения, несли на себе столько, сколько у нас обыкновенно поднимает небольшая крестьянская лошадь. Тащить одному на своей спине огромные диваны, комоды, сундуки - ему нипочем…
Понятно, что у него на спине несъемная кожаная подушка, как седло на лошади… Муши пользуются славою необыкновенно честных людей, иначе, само собою разумеется, самое ремесло их было бы невозможно. Муши всем цехом издавна и строго наблюдают друг за другом, и случаев обмана или воровства среди них почти не встречается.
Всякий чужестранец и приезжий смело вручает свои пожитки первому попавшемуся муши и приказывает ему отнести куда нужно, нисколько не заботясь следовать за ним. Даже деньги и драгоценные вещи без страха пересылают с муши. Случалось, что нанявший носильщика приказывал ему ждать его по адресу, а сам забывал о нем и являлся к месту назначения многими часами позже. Верный муши терпеливо сидел у порога указанного дома, не разлучаясь с своею ношею, дожидаясь возвращения своего минутного хозяина.
На углу улиц важно восседают на своих подмостках, поджав ноги, многоученые мирзы - публичные писцы, в классических своих, непомерно высоких и узких бараньих шапках, надетых на затылок, столь излюбленных персиянами… Перед ними узенькие деревянные ящики с чернильницами, перьями, ножичками. Толпа постоянно окружает этих необходимых всем грамотеев, и они бойко валяют тут же, на коленках, письма, прошения, жалобы, договоры, кому что нужно; читают письма, толкуют бумаги, дают советы по всяким судебным казусам за очень умеренное вознаграждение и без всяких дальних мытарств…
Эти доморощенные азиатские нотариусы, с моей точки зрения, все-таки имеют некоторое преимущество перед нашими младшими и старшими по своей дешевизне и доступности…
ПРОДОЛЖЕНИЕЕще о Тифлисе:
• Г. Джегитов. Пир на Кавказе;
• В. С. Кривенко. Очерки Кавказа. I. Поездка на юг России в 1888 году;
• Фотографии Поля Надара (1890).
Другой отрывок из «Очерков Кавказа» Е. Л. Маркова:
• Не к чему нам мудрить над природою!
Из книги того же автора «Россия в Средней Азии»: [ Путешествие из Баку в Асхабад], [ Попутчица], [ Текинский Севастополь], [ В русском Асхабаде], [ Из Асхабада в Мерв], [ Мерв: на базарах и в крепости], [ «Железная цепь»], [ Мост через Амударью], [ Пестрые халаты Бухары], [ Самарканд: русский город и цитадель], [ Тамерлановы Ворота, Джизак, Голодная степь], [ Сардобы Голодной степи, Чиназ], [ Покоритель Туркестана], [ Визит к Мухиддин-ходже], [ Долинами Чирчика и Ангрена. Селение Пскент], [ На пути в Ходжент. Мурза-Рабат], [ Ходжент], [ От Костакоза до Кокана], [ Кокан, столица ханства], [ Новый и Старый Маргелан], [ Андижан. Недавнее прошлое Кокандского ханства], [ Ош и его обитатели], [ Тахт-и-Сулейман], [ Подъем на Малый Алай], [ У Курманджан-датхи], [ Укрепление Гульча], [ Киргизские женщины. Родовой быт киргиза], [ Бесконечный сад], [ «Закончик»].
Часть 2. Часть 3. Часть 4.
П. П. Верещагин. Улица в Тифлисе
I. Азиатский Теплиц
У нас в России мало кто знает, что мы, русские, обладаем своим собственным, хотя и азиатским Теплицем, Теплицем и по имени, и по действительным свойствам своих теплых вод. Этот наш Теплиц - Тифлис, по-туземному Тбилиси, от грузинского слова «тбили» - теплый, очевидно, общего индоевропейского корня.
В Тифлисе до сих пор существуют обильные источники горячей серной воды, исстари прославившие город как целебное место и до сих пор составляющие громкую славу его действительно восстановляющих бань…
Как во всех Kurort’ах Германии, и тифлисские целебные источники украшены легендою, почти такою же, как Баден-Баден и другие прославленные своею чудотворностью минеральные воды Европы.
Некий древний грузинский царь, охотясь в дремучих лесах, когда-то покрывавших котловину Куры на месте нынешней шумной столицы Кавказа, ранил стрелою оленя. На его глазах олень, истекавший кровью, бросился к одному из теплых серных ключей, обильно орошавших лес, погрузился в него, выскочил на другой берег и, к изумлению царя, умчался в чащу, бодрый и сильный, словно у него не было ни раны, ни потоков крови… До такой степени подействовала на него разом чудотворная вода Тбилиси, С тех пор по повеленью царя здесь возникло поселенье, и серные воды Тбилиси получили широкую славу.
Как бы то ни было, а Тифлис, во всяком случае, - один из самых старых городов не только России, но и всей Европы. Древность Киева и Новгорода моложе его целыми столетиями… Он теперь считает себе уже полтора тысячелетия. Вначале он действительно был весь деревянный - дворцы, дома, даже стены крепости - и весь окружен лесами… Старые армянские историки всю область Тифлиса называли когда-то «страной лесов» (Пайта-каран); авлабарские леса покупались и продавались еще в XVII и XVIII столетиях, а теперь Авлабар одна из составных частей Тифлиса, такая же голая, выжженная и каменистая, как и остальной город. До сих пор не забыто предание о том, как жители Тбилиси били оленей на Вере, той самой теперь сухой и открытой степи, где стоит громадный крест в память спасения от смерти императора Николая и через которую путешественник из России, двигающийся через перевал Казбека, обыкновенно въезжает в Тифлис. Теперь Вера уже давно вошла в черту города, и я имел удовольствие, подобно другим, проехать через нее в славную грузинскую столицу.
* * *
Действительно, нелегко вообразить себе, даже человеку, одаренному восточным воображением, что, въезжая в Тифлис, вступаешь в прежнюю «область лесов», когда-то населенную оленями… Тифлис - это громадная каменная сковорода, помещенная среди окружающих возвышенностей с таким вполне удачным расчетом, чтобы никакое дуновенье ветра не могло освежить невыносимо-стоячего зноя, который наваливается в течение всего летнего полугодия на голые каменные дома, на открытые каменистые улицы, на нависшие со всех сторон каменные обрывы и скаты гор…
На этой каменной сковороде, прикрытой сверху, как глухим колпаком, раскаленным, вечно безоблачным синим сводом, несколько месяцев сряду жарятся бедные тифлисцы, и надо изумляться могучей силе природы, которая даже и в этой безнадежной обстановке пещи вавилонской создает столько цветущих и сочных организмов, столько физической красоты, столько душевной веселости, наконец, столько шуму и деятельности… К сожалению, Дант не был знаком с летними муками тифлисской атмосферы, а то бы он, без сомнения, включил эту сухую, горячую сковороду в число мук своего ада, и талантливому Густаву Доре не было бы никакой нужды насиловать свою фантазию изобретением подходящей иллюстрации, а было бы вполне достаточно выписать одну из тех превосходных фотографических коллекций Тифлиса, которыми по справедливости может гордиться здешняя фотографическая мастерская Барканова. Но велик Бог земли русской!.. Грузины, армяне, татары, круглое лето не снимающие бараньих шапок на вате и двойных суконных одежд, как будто даже не замечают, что в Тифлисе летом бывает жарко, как будто и не подозревают, что существуют на свете города и селения, где люди не обречены жариться, как караси на плите, где пекут в золе только одни картошки, - «чертовы яблоки» своего рода, но никак не живого человека, образ и подобие Божие. Балованный народ, сановники, чиновники, кто повыше, разбогатевшие европейские негоцианты, те все удирают куда попало из Тифлиса, как только наступает эта томительная жаркая пора… Удирают в Коджоры поближе, в Манглис - подальше, в Белый Ключ, вообще куда-нибудь в горы, в леса, по возможности, поближе к облакам небесным, если не за облака, от этих чересчур уже горячих объятий матери-земли… Недавний двор наместника отъезжал дальше всех и выше всех в чудные, тенистые дебри Боржома,
В горы, где темнеют ели,
Шумны, веселы, могучи,
Воды плещут, птицы свищут
И по воле мчатся тучи…
Даже помыслить радостно об этих бесконечных галереях сосновых стволов, полных прохлады и зеленого сумрака, тому, кто осужден изнывать па безжалостном припеке тифлисских мостовых с 3 часов утра до 9 часов вечера… Он бы рад-радехонек, как богач евангельской притчи, погруженный в геенну огненну, освежить свои уста хотя бы прикосновением омоченного пальца бедного Лазаря, ликующего на прохладных лонах Авраама, в Манглисе и Боржоме.
Но в том-то и горе, что на этом грешном свете все бывает совсем наоборот, чем в мире, «иде же несть печали ни воздыхания»; в нашей земной юдоли, не исключая и славного в истории города Тбилиси, бедные Лазари обыкновенно бывают осуждены все лето мучиться в геенне огненной, посматривая с бесплодною завистью на Авраамовы лона богачей, удалившихся к прохладным высям небес, на высокие горы, в тенистые леса, в райские дачи, обильные сладкими плодами «древа жизни» и еще более сладостными плодами древа «познания добра и зла». Страдают от тифлисских жаров, как мы уже сказали, пришельцы, а не туземцы, именно те из пришельцев, которым их дела или их средства не дозволяют бежать в горы. Но в последние годы европейская цивилизация настолько проникла в древнюю резиденцию Сассанидов, что геенна огненная потеряла часть своих ужасов. Немцы, выдумавшие обезьяну, разумеется, сейчас же выдумали и в Тифлисе свою «немецкую колонию», т. е. целую деревню, полную садиков, в которых даже и небогатые жители могут нанимать себе недорогие квартирки и пользоваться природою, хотя в значительной миниатюре. В этих мирных частных садиках возникли теперь и общественные увеселения, кегли и пиво и местное винцо, столики для чая, арфянки, тирольки и местные грузинские оркестры, - все, как следует в цивилизованной столице. В немецкую колонию уже въезжаешь как на дачу - везде тень и зелень, везде шум завидного грузинского веселья.
Но самый центр увеселений на окраине города, за немецкою слободой, - «кружок», заменяющий наши летние клубы, всегда битком набитый гуляющими, место всеобщего свидания порядочного общества, танцев, мазурки, всяческих приличных развлечений… Там перезнакомитесь со всеми, с бесцеремонностью, вообще отличающею южную жизнь, там увидите всех, кого вам нужно, кто вам интересен. Но «кружок» - это почти уж не сад, а нечто в роде парижских closeries, полузакрытые, полуоткрытые галереи, несколько тесных дорожек с деревьями, - никакой природы и простора. Собственно общественным городским садом считается Муштаид… Это Булонский лес, Пратер или Сокольники грузинской столицы. Там уже и верховые, и экипажи, и зеленые лужайки, и чащи, и всякие увеселительные заведения, а главное - там действительно свежий воздух, действительная природа.
Удивительно, как любит веселиться и отдыхать грузинское население: проезжая чрез немецкую слободу к Муштаиду, на всяком шагу видишь какой-нибудь клуб, какое-нибудь собрание, какое-нибудь гулянье, - и все набито битком, отовсюду несется музыка и песня, везде льется вино и сыпятся деньги…
И это поют и кутят не богачи, не одни дети досуга и достатка, а вся многотысячная рабочая толпа Тифлиса, весь ремесленный и торговый люд города. Посмотрите на них, - вы, может быть, и осудите их, но может быть, и позавидуете этому счастливому национальному характеру, полному страстной жизненности, самоуверенности и беспечности…
Посмотрите, с каким сознаньем своего достоинства, с каким наивным чувством своего равенства со всеми, кого только видят они кругом себя, своих одинаковых прав на все, что только доступно другому, эти щегольски разодетые в серебро и цветные сукна, черноглазые, черноволосые красавцы с сверкающими белыми зубами, с румяными щеками, вооруженные как воины, свободно болтают, острят, хохочут, бранятся…
Вам в голову не придет, что это собрание лакеев, мелких приказчиков и разных других ничтожных, скудно оплачиваемых профессий…
Вы подумаете, что это храбрые вольные рыцари на пирушке, а не поденщики, прогуливающие вечером заработок своего дня…
Правда, у грузин удивительное смешенье аристократических учреждений с демократическими нравами. И поденщик, и лакей, и повар, часто безграмотный, часто ровно ничего не знающий, в то же время может оказаться несомненным князем старинного рода, из исторических фамилий каких-нибудь «адзе», «идзе» или «швили». Только в Грузии можно встретить этот оригинальный тип демократической аристократии и аристократической демократии: с одной стороны, князя, сплошь да рядом спокойно чистящего сапоги самому неважному барину; с другой стороны, кучера или повара, который с горделивым достоинством подает вам руку и зарубит вас как собаку, если вы позволите себе оскорблять его честь.
* * *
Через европейский Тифлис, с его широкими проспектами, сквэрами, бульварами, с рядами великолепных магазинов, изящными экипажами, модными нарядами Парижа и Петербурга, мимо дворцов, гимназий, музеев, через все эти Головинские и Михайловские проспекты, Дворцовые и Графские улицы, перенеситесь в старый туземный Тифлис, сбившийся у подножия древней исторической крепости, торчащей своими полуразрушенными башнями высоко на обнаженных утесах, под защитою такого же старого Метехского замка, оберегавшего переправу Куры с того берега.
Здесь, в этой тесной, но безопасной складке гор, вокруг крутой излучины реки, сбился в кучу грузинский Тбилиси, старая столица Вахтангов и Давидов, настоящий исторический город Древнего Востока, город своеобразных азиатских обычаев, своеобразной азиатской физиономии, несравненно более интересный туристу и художнику, чем весь простор и удобство цивилизованного новейшего Тифлиса. Тут вы найдете почти все чтимые святыни города: Сионский собор грузин с этой стороны и Метехский собор с той стороны Куры, Ванкский собор армян, Алиеву мечеть персов; только самое небольшое число из 48 церквей Тифлиса, грузинских и армянских, размещено в других, новых частях города. Тут и армянский базар со многим множеством духанов и лавочек, и оригинальные Темные ряды, и старинные грязные караван-сараи, и персидский квартал, примыкающий к подножию крепости бесчисленными ступенями своих плоских крыш…
Тут, повторяем, вся Грузия, вся Азия, вся древняя история, насколько она еще уцелела в Тифлисе…
Узкие, вьющиеся переулочки, крошечные, неправильные площадки, темные, грязные переходы между тесно сдвинутых стен по крутизнам берега, по обрывам скал… Грязно и тесно везде, но везде зато тенисто и сыровато, оттого, может быть, так людно и шумно… Совсем не то, что на этих великолепных широких проспектах нового города, открытых с утра до ночи припеку солнца, удушающих прохожего белою известковою пылью из-под колес беспрерывно несущихся экипажей.
Восток и юг выработали себе типы построек и типы городов нисколько не глупее, а может быть, гораздо практичнее наших. Если в Петербурге, проводящем девять месяцев сряду в снегах, дождях и слякоти, или в вечно туманном Лондоне, где два мильона людей, самых деятельных в целом мире, снуют безостановочно взад и вперед, где дома поневоле строятся высокие как башни, пространные как стены крепости, - широкие улицы, обширные площади являются насущною необходимостью, чтобы допустить луч солнца в эти глубокие и холодные коридоры, то на горячем юге сухой, бездождной Азии, не знающей морозов зимы, нет никакого повода замуровываться людям в громадные многоэтажные сундуки из камня и железа и открывать жгучим лучам солнца свои улицы, свои любимые места собраний на площадях и базарах…
Ни широта, ни прямота не нужны южному азиатскому городу и невозможны для него…
Ему нужно совсем другое, и он необыкновенно практично достиг этого другого своими, может быть, жалкими для нас, может быть, смешными нам, но для него чрезвычайно удобными постройками.
Его уличка вьется змеею уже потому одному, что азиатский город редко строится на равнине, а почти всегда на скалах или в теснине реки. Но и помимо этого, изгибы узкой улицы дают ему на всяком повороте всего более ему необходимую тень от солнца. Тот же смысл и в узости этих улиц: в узкой улице почти не бывает такого часа дня, когда бы хотя одна сторона домов не бросала от себя тени… А чтобы еще более увеличить тень и прохладу улиц, сами дома азиатского города Тифлиса, точно так же, как Каира или Алеппо, представляют из себя своего рода навесы для улиц. Их плоские крыши выступают концами своих бревен, застланных как террасы, довольно далеко от стен, так что нередко эти выступы должны быть поддержаны рядами косых упорок, вроде кронштейнов, обыкновенно красиво вырезанных и разукрашенных… В свою очередь, верхний этаж дома точно так же выступает дальше нижнего, образуя еще более глубокий навес над проходящею внизу улицею. Если в доме три этажа, что, впрочем, случается нечасто, то каждый верхний этаж делает соответствующий выступ над нижним, а так как дома стоят с обеих сторон улицы, то вследствие этого способа постройки они могут сблизиться наверху на довольно короткое расстояние, не стесняя внизу улицы, которая таким образом обращается наполовину в крытую галерею…
Как хотите, а только испытав на собственной своей шкуре действие раскаленной сковороды, на которой черти грешников жарят, поневоле признаешь остроумным старый азиатский способ постройки городов и от всей души отдашь предпочтение какой-нибудь Сионской или Армянской улице Тифлиса перед всевозможными Головинскими и иными проспектами, по крайней мере до тех пор, пока их не обратят в тенистые бульвары.
Впрочем, дома старого Тифлиса имеют сходного с общим типом азиатского юга только плоскую крышу и эти навесы этажей… Но они сохраняют вместе с тем свой особенный грузинский стиль, особенно в наружной орнаментации. Галерея - вот существеннейшая и характернейшая часть грузинского дома. Даже в новом Тифлисе, в домах, сильно приближающихся к европейскому типу, грузины и армяне придают галерее такое господствующее развитие, что дома их все-таки отличаются от обычных русских. И снаружи на улицу, и снутри во двор, по обоим своим этажам, грузинский дом обнесен сквозными галереями с разными затейливыми колонками, иногда с разноцветными стеклами, с живописными решеточками. Раз грузин сошел с первобытной плоской кровли своей, которые теперь уцелели только в наиболее старинных кварталах, в домах бедного класса, - вся домашняя жизнь его сосредоточивается гораздо более в этих полуоткрытых прохладных галереях, чем в скучной глуши дома.
* * *
Узкая, темная улица не мешает тифлисцу, как всякому истому азиатцу, подышать чистым воздухом раннего утра или тихого солнечного заката… К ночи вы увидите на всех земляных крышах Армянского базара или Персидской слободки целые живописные группы женщин, детей, стариков, мирно беседующих на разостланных коврах, распивающих чай, угощающих своих знакомцев. Часто слышатся сверху девичьи песни, звуки зурны и бубна… Вся праздная жизнь толпы, не отлившая в общественные садики и гулянья на края города, поднимается из грязных торговых переулков сюда, на верх домов, под открытое небо, остывшее теперь от дневного жара…
* * *
Но восточный человек чувствует себя так же хорошо и в привычной толкотне грязного базара, где он иногда проводит целый день. Куда и зачем пойдет он отсюда? Тут его заработок, его газетный клуб, его гостиная, его театр, его столовая. Почти никто из бедного люда, приезжающего в город, не берет с собой пищи. Несмотря на страшную дороговизну модного европейского Тифлиса, в азиатском Тифлисе туземец может наесться и напиться за несколько копеек, да еще как весело наесться и напиться! под звуки музыки, в приятельской компании, среди смеха и болтовни. Никогда не убывающая толпа всевозможного люда кишит целый день по всем переулкам и закоулкам Армянского базара. Кто что заработал здесь, тут же и оставляет весь свой заработок с обычною грузинскою беспечностью и евангельскою беззаботностью о завтрашнем дне… Зарабатываются нередко рубли в день, не только копейки, но домой все равно не возвращаются… Если есть и пить больше не хочется, поясок новый купит, шапку ухарскую, а уже домой не понесет…
Господи! каких тут народов не увидишь! персы, окрашенные хенной, будто в какую-то огненную краску, мингрельцы, лезгины, турки, нухинские татары, даже арабы черные…
Кто и работает, то не спеша, с прохладою, не отказывая себе ни в наслаждениях беседы, ни в спокойном зрелище разных базарных новинок и приключений. Та же досужая неспешность и у продавца, и у покупателя, и у случайного прохожего. Никто не хочет упустить случая поболтать, поглазеть.
И вся обстановка восточного рынка словно приноровлена к этой жизни толпы, не дорожащей временем, не имеющей никаких хитрых вкусов и далеких замыслов жизни сегодняшнего дня, без помышления о чем-нибудь другом.
Все эти бесчисленные лавчонки, маленькие, скученные друг на дружку, - наружу, прямо на площадь и на улицу… Никаких дверей и окон; даже кузни, слесарни, кухни здесь же прямо на мостовой в низеньких углублениях дома… Портные, подняв ноги, с нитками в зубах, на глазах всех спокойно шьют свои черкески, снимают мерки, утюжат и стегают, и клиенты их так же спокойно стаскивают с себя на всей честной публике шаровары и бешметы. Цирюльник точно так же откровенно мылит щеки и бороду черноусого грузинского франта или голую синюю голову мусульманина, не то громко постригивает своими ножницами, перебрасываясь шутками с соседями и прохожими.
Все моются, бреются, стригутся, одеваются и раздеваются, как у себя в спальне, на этом родном для всех, гостеприимном базаре.
Интереснее всего персидские кухни, которые тут на каждом шагу. Из них всегда валит аппетитный пар и вокруг них всегда толпа. Огромные оловянные мисы вмазаны в печь, и под их тяжелыми крышками что-то кипит, ворчит, бурчит, возбуждая нервы проголодавшегося прохожего. Очаги и печи наполняют кухоньку сзади, а сбоку, поближе к улице, косые полки, на которых расставлена всевозможная туземная посуда, большие деревянные блюда в полтора аршина и в аршин поперечника, выдолбленные поперек, по-видимому, из толстого орехового ствола, кувшины и кувшинчики затейливых форм, длинногорлые, пестро раскрашенные. Иногда сзади кухни особая маленькая столовая, где безвыходно сидят посетители. В персидской кухне все необыкновенно чисто, вкусно и дешево. Тут вам готовят кебак, тоненькие сочные ломтики мяса, осыпанные душистым красным порошком кинзи, жарят восхитительный бараний шашлык на железных спицах, варят плов, сацеви, чахиртолу и всякую всячину. Множество пшеничных чуреков (хлеб) навалено впереди лавки, а ловаши готовятся почти ежеминутно свежие, потому что истребляются ежеминутно. Оригинально происходит это приготовление: повар-персиянин, обвязавшись тряпками поверх бритой головы своей, быстро смазывает жидким тестом внутренность только что вытопленной маленькой, открытой сверху печки, а когда на стенках печки образуется легкая кора из засыхающего теста, вдруг опрокидывается вниз головою в верхнее отверстие и возвращается оттуда с целым холстом тонкого теста длиною в ½ аршина и более, которое можно свертывать как салфетку и которым можно утираться как салфеткой. Ловаши служат грузину в одно время тарелкою, салфеткою и бумагою для завертывания съестного.
Тут же около кухни - дешевые кондитерские своего рода - фруктовые лавки. На таких же косых полках, на таких же своеобразных и огромных блюдах лежат горы черешень, зеленых алыча (черкесская слива), недоспелых грецких орехов еще в шкурах, белых тутовых ягод, а вместе с тем и всякая овощь, от картофеля и огурцов до любимого грузинского лобии (фасоли), салата и острогона. Кабачки тоже под рукою, но приличные, как все другие лавки, без специальных российских сцен драки, ругни и безобразий… Бурдюки вина всех размеров - от огромных быков, буйволов, кабанов до крошечных козлят - наполняют такой кабачок вместо наших обычных бочек водки; для распивки тут же стоят разноцветные графинчики и кувшинчики разного вида и краски… Дешевое вино льется обильно среди этой толпы базара, не вызывая грубого пьянства, незаметно испаряясь в болтовне, смехе и в движенье на солнечном жару.
Тут не только торговля, но всякое ремесло, всякие восточные фабрикации. Седельники, сапожники, шапочники готовят свой товар тут же на глазах многочисленных своих заказчиков. Кузнецы и медники гремят, как Вулканы, своими молотами, заглушая даже шум базара, с таким увлеченным соревнованьем, как будто эта дьявольская музыка доставляет их нервам самое тонкое наслаждение. Кожевник без церемоний расталкивает толпу и очищает себе часть мостовой, чтобы разослать только что смоченные сафьянные кожи и телячьи опойки. Толстопузые армяне-оружейники с седыми усами, в ярких шароварах, в восточных бешметах, важно восседают на прилавках, поджав коротенькие ноги, и с искусством настоящих мастаков своего дела осторожно оправляют драгоценные лезвия старинных кинжалов, насекают серебром и чернью костяные рукоятки, вяжут и обтягивают ножны… Пестрая толпа грузин, татар, горцев с восхищенным любопытством обступают эти интереснейшие для кавказца мастерские, следя с одобрительным удивлением за ловкостью пальцев этих жирных, но опытных слесарей.
Чего тут нет для услаждения воинственной души кавказского человека! Почти каждая слесарная лавочка - в то же время и музей древностей, за которые дорого дал бы иной наш любитель старинного оружия. Тут вооруженье разных веков и разных народов Кавказа: хевсурские, лезгинские, абхазские, остатки генуэзцев и крестоносцев, арабов и турок… Железные тяжелые бердыши, перьяники, топорики, рогатые коровьи головы на таких же железных рукоятках, колчаны со стрелами, еще до сих пор не везде в горах вышедшие из употребления, луки, дротики, круглые щиты из буйволовой кожи, с стальными бляхами и насечками, шлемы с затыльниками из стальной сети, кольчужные рубашки, железные суставчатые перчатки с кольчугами, стальные расписные налокотники, - целый арсенал старинного рыцарского вооружения, в котором и до сих пор щеголяют в торжественных случаях многие кавказские горцы, но которые, однако, начинают все более и более делаться редкостью. Такою же любопытною, исчезающею стариною смотрят и все эти оригинальные музыкальные орудия старой грузинской и горской жизни, самой разнообразной формы и самой тонкой отделки, украшенные по дорогому дереву сложными узорами перламутра, все эти старые пузатые гитары с натянутым пузырем, с двойными корпусами, точно так же, как старинные рога и кубки, золотые, серебряные, причудливые лампы из огромных кокосовых орехов, красные и пестрые кувшинчики и прочие восточные редкости, наполняющие многие из лавок.
* * *
Глубоким Востоком пахнуло на меня, когда я вступил под низкие своды длинных Темных рядов. Это первообраз наших гостиных рядов московского Китай-города, Нижнего и проч. старых городов. Тут холя завсегдатаям азиатского базара!.. Прохладно как в могиле, ниоткуда не зайдет палящий зной солнца. А между тем всевозможные лавки, ситцы и бакалеи, и те же сытые армянские торговцы, с поджатыми под себя ногами, в безмолвном ожидании сидят на прилавках, с хищническим огнем в черных глазах, сурово опустив свои крепкие и длинные как клювы носы, точь-в-точь будто рассевшиеся по степным курганам коршуны, подстерегающие добычу… Вся эта древнеазиатская обстановка, эти одежды Библии и «Тысячи одной ночи», эти тесные и таинственные переходы - напоминают воображению давно забытые впечатления детства, когда, бывало, с поэтическим ужасом вчитывался и вслушивался в похождения какого-нибудь Али-бабы и 40 разбойников… Вот, кстати, и те самые ослы, которых навьючивал счастливый Али-баба сокровищами темной пещеры… Здешние осленки, или яшики, так малорослы, что их решительно не видно под вязанками дров, навьюченных на них без всякого милосердия… Целыми десятками гонит их какой-нибудь татарин или горец, привязав друг к другу за хвосты, запруживая ими узкие переулки базара, и издали кажется, будто вьюки дров сами плывут, покачиваясь, по улице, пока разглядишь эти потешные длинные, серые уши, словно свалянные из плотного войлока, что торчат и пугливо настороживаются среди таких же серых вязанок… Прошли дрова, смотришь - целый ряд копен зеленого степного сена стал проплывать сквозь тесноту базарной толпы, колыхаясь как на волне, и опять не видать, кто везет это сено, словно это вдруг двинулась в путь сама травяная степь, как Бирманский лес в драме Шекспира. Не скоро откроешь даже копыта и уши этих крошечных, низких яшаков, кругом обвалянных и обвязанных сеном; рядом стоишь, все кажется - копна ползет, а не яшак идет… Они здесь не больше крупной меделянской собаки.
Всего забавнее, когда штук 20 таких осликов с корзинами опрятно уложенного угля, с дровами или сеном, осторожно спускаются с крутого ската горы, почти садясь на свои хвосты.
Но и кроме яшаков всевозможные домашние животные толкутся тут на базаре: рыжие козы и овцы, пригнанные пастухами на продажу, верблюды из Баку с керосином и всяким товаром; буйволы железного цвета, железного склада, словно рожденные для ярма, неуклюже вламываются в толпу, таща за собою громадные нагруженные арбы с ступицами, выдолбленными из исполинского бука, допотопной формы, допотопного размера, допотопной тяжести… Ревут, скрипят, визжат, словно хотят сейчас рассыпаться со злости немазаные колеса этих ковчегов Ноевых, и их дружное пение заглушает собою даже гул и крики базара.
Возницы такого же первобытного доисторического вида восседают наверху этих громоздких возов, с копьями своего рода, которыми они покалывают вместо кнута толстокожих чудовищ, влачащих на своих плечах их ковчеги…
Лохматые бараньи шапки рыжей шерсти гигантскими грибами покрывают маленькие головы этих степных грузин и татар, придавая им поистине дикий и свирепый вид, нисколько не отвечающий их мирным нравам.
Чудовищных лохматых шапок этих массы толкутся среди базара; есть и другие, такие же громадные, той же формы грибы, но только черные, гладкие, гораздо более щеголеватые. Как выносит кавказская голова эту тяжесть и эту парню в знойный южный полдень, - отказываюсь понять. Туземцы уверяют, тем не менее, что только в бурке да бараньей шайке и можно спрятаться от ихнего солнца. Оттого-то и полон весь летний базар бурками и папахами.
Впрочем, большинство поденных рабочих, копачей, носильщиков, каменщиков, - не в папахах, а в легких войлочных и суконных ермолках, иногда просто желтых, как верблюжье сукно, иногда красиво расшитых шелками и золотом по красному и другому яркому фону. Рабочие тут все персы, как и вообще на Кавказе. Они самые неутомимые, самые покладные, самые доступные… Одеты они в распашные накидки вроде бурнусов или мантий, а когда работают - остаются босоногими, с открытою грудью, едва не в одних панталонах…
Водовозы и водоносы тоже персы. Они составляют особое сословие тулухчей, имеющее весьма важное значение в жизни города. Через базар то и дело продираются «жерики», т. е. мулы, и простые лошади, обвешанные мокрыми тулухами. Тулух - это большой кожаный мех в форме воронки, с кишкою на конце; они ловко пристегиваются с обеих сторон лошади или мула, поверх толстого слоя попон, защищающих лошадь от просачивающейся и плескающей воды… В эти тулухи наливается вода, а выливается она сквозь рукав кишки, обыкновенно подобранный вверх. Водоносы несут тяжелую службу. У них на спине также толстая кожаная подкладка, как и на боках лошадей. Они набирают воду глубоко внизу из Куры, под обрывами берега, в огромные каменные кувшины или, вернее, бочонки, нацепляют их широкими ремнями - один на спину, другой на плечо - и карабкаются затем медленным шагом наверх по какому-нибудь узенькому, скользкому и осыпающемуся проходу… Жалко бывает смотреть, как мучительно совершают они свое восхождение по этому тернистому пути с полными кувшинами… Часто, выбившись из сил за целый день этой каторжной работы Данаид, вечно черпающих и вечно выливающих, они валяются как попало на этом же самом крутом спуске берега или у его подножия, тяжело дыша в одолевшем их сне, босоногие, загорелые, темнее всякой бронзы, раскинув прямо под припеком солнца, прямо на горячих камнях, свои худые, терпкие, как канаты цепкие и жилистые члены…
Сродни этому сословию и другой цех тифлисских поденщиков - носильщики, или муши. Тот, кто не видал тифлисского муши, никогда не поверит, в какую неутомимую и могучую вьючную скотину может обратить себя человек. Муши целыми поколениями воспитал в себе изумительную сноровку к переносу тяжестей; точно так же, как у верблюда и буйвола тысячелетняя привычка носить ярмо образовала особый склад шеи, спины и ног, так и у кавказского муши вы сразу отгадаете его ремесло по необыкновенно широкой, согнутой в горб спине, длинной шее и мозолистым, коротким ногам. Это - двуногий верблюд своего рода, такой же выносливый, такой же поразительной силы, такой же поразительной умеренности привычек и кротости нрава. Муши умеет ходить согнувшись пополам, то есть образуя почти горизонтальную поверхность из верхней половины своего тела. Спина его делается, таким образом, очень удобною подстановкою для целого воза тяжестей, а слегка скрюченные, крепкие и короткие ноги его ступают уверенно и стойко под давлением иногда невероятной ноши, взбираясь с нею на какую хотите высоту. Я видел муши на улицах Тифлиса, которые, без преувеличения, несли на себе столько, сколько у нас обыкновенно поднимает небольшая крестьянская лошадь. Тащить одному на своей спине огромные диваны, комоды, сундуки - ему нипочем…
Понятно, что у него на спине несъемная кожаная подушка, как седло на лошади… Муши пользуются славою необыкновенно честных людей, иначе, само собою разумеется, самое ремесло их было бы невозможно. Муши всем цехом издавна и строго наблюдают друг за другом, и случаев обмана или воровства среди них почти не встречается.
Всякий чужестранец и приезжий смело вручает свои пожитки первому попавшемуся муши и приказывает ему отнести куда нужно, нисколько не заботясь следовать за ним. Даже деньги и драгоценные вещи без страха пересылают с муши. Случалось, что нанявший носильщика приказывал ему ждать его по адресу, а сам забывал о нем и являлся к месту назначения многими часами позже. Верный муши терпеливо сидел у порога указанного дома, не разлучаясь с своею ношею, дожидаясь возвращения своего минутного хозяина.
На углу улиц важно восседают на своих подмостках, поджав ноги, многоученые мирзы - публичные писцы, в классических своих, непомерно высоких и узких бараньих шапках, надетых на затылок, столь излюбленных персиянами… Перед ними узенькие деревянные ящики с чернильницами, перьями, ножичками. Толпа постоянно окружает этих необходимых всем грамотеев, и они бойко валяют тут же, на коленках, письма, прошения, жалобы, договоры, кому что нужно; читают письма, толкуют бумаги, дают советы по всяким судебным казусам за очень умеренное вознаграждение и без всяких дальних мытарств…
Эти доморощенные азиатские нотариусы, с моей точки зрения, все-таки имеют некоторое преимущество перед нашими младшими и старшими по своей дешевизне и доступности…
ПРОДОЛЖЕНИЕЕще о Тифлисе:
• Г. Джегитов. Пир на Кавказе;
• В. С. Кривенко. Очерки Кавказа. I. Поездка на юг России в 1888 году;
• Фотографии Поля Надара (1890).
Другой отрывок из «Очерков Кавказа» Е. Л. Маркова:
• Не к чему нам мудрить над природою!
Из книги того же автора «Россия в Средней Азии»: [ Путешествие из Баку в Асхабад], [ Попутчица], [ Текинский Севастополь], [ В русском Асхабаде], [ Из Асхабада в Мерв], [ Мерв: на базарах и в крепости], [ «Железная цепь»], [ Мост через Амударью], [ Пестрые халаты Бухары], [ Самарканд: русский город и цитадель], [ Тамерлановы Ворота, Джизак, Голодная степь], [ Сардобы Голодной степи, Чиназ], [ Покоритель Туркестана], [ Визит к Мухиддин-ходже], [ Долинами Чирчика и Ангрена. Селение Пскент], [ На пути в Ходжент. Мурза-Рабат], [ Ходжент], [ От Костакоза до Кокана], [ Кокан, столица ханства], [ Новый и Старый Маргелан], [ Андижан. Недавнее прошлое Кокандского ханства], [ Ош и его обитатели], [ Тахт-и-Сулейман], [ Подъем на Малый Алай], [ У Курманджан-датхи], [ Укрепление Гульча], [ Киргизские женщины. Родовой быт киргиза], [ Бесконечный сад], [ «Закончик»].