Из Асхабада в Мерв
Е. Л. Марков. Россия в Средней Азии: Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям, Каспийскому морю и Волге. - СПб., 1901.
Другие отрывки: [ Путешествие из Баку в Асхабад]; [ Попутчица]; [ Текинский Севастополь]; [ В русском Асхабаде]; [Из Асхабада в Мерв]; [ Мерв: на базарах и в крепости]; [ «Железная цепь»]; [ Мост через Амударью]; [ Пестрые халаты Бухары]; [ Самарканд: русский город и цитадель]; [ Тамерлановы Ворота, Джизак, Голодная степь]; [ Сардобы Голодной степи, Чиназ]; [ Покоритель Туркестана]; [ Визит к Мухиддин-ходже]; [ Долинами Чирчика и Ангрена. Селение Пскент]; [ На пути в Ходжент. Мурза-Рабат]; [ Ходжент]; [ От Костакоза до Кокана]; [ Кокан, столица ханства]; [ Новый и Старый Маргелан]; [ Андижан. Недавнее прошлое Кокандского ханства]; [ Ош и его обитатели]; [ Тахт-и-Сулейман]; [ Подъем на Малый Алай]; [ У Курманджан-датхи]; [ Укрепление Гульча]; [ Киргизские женщины. Родовой быт киргиза]; [ Бесконечный сад].
Посидев в Асхабаде сколько было нужно, пора было и собираться дальше. Поезд отходил рано, и, не надеясь на плохую прислугу, я чуть свет побежал на базары - отыскать извозчиков под нас и наш изрядный-таки багаж. Город уже давно был на ногах, и торговля в полном разгаре. Мы приехали на вокзал вовремя, но были поражены довольно неприятным известием: оказалось, что почтовые поезда ходят только два раза в неделю, а сегодня отходит товаро-пассажирский, в котором, к довершению удовольствия, не будет на этот раз вагонов второго класса (первого класса совсем нет на Закаспийской дороге). Приходилось или садиться в вагон третьего класса на этот сравнительно медленный поезд, или ждать еще два дня. Мы подержали военный совет с нашим американцем и решились отправляться немедленно, чтобы не перепутать предположенного маршрута.
Вокзал в Асхабаде
Не скажу, чтобы мы очень были довольны потом выбранным нами способом передвижения, но, тем не менее, потерять два дня было бы еще тяжелее. Главным лишением нашим было отсутствие буфета на поезде. Эта американская роскошь, незнакомая даже роскошным дорогам Европейской России, в Закаспийском крае вызывается насущною необходимостью. При отсутствии всякого цивилизованного населения вокруг крошечных станций Закаспийской железной дороги, при отсутствии в них даже достаточного помещения для буфетов, наконец, при отсутствии в их соседстве всяких рынков, на которых можно было бы иметь съестные припасы, нет возможности содержать постоянные буфеты на станциях, тем более что поезда железной дороги сравнительно очень редки, и расстояния станции от станции довольно велики. Поэтому и нужно было создать буфеты путешествующие, сопровождающее поезд, и удивительно кстати развлекающие своими питиями и яствами злополучных путешественников, обреченных целыми сутками жариться на 50-градусной жаре в своих тесных клетках, созерцая песчаные бугры или гладкие, как ладонь, солончаки пустыни.
Поезд Закаспийской военной железной дороги. 1880-е
Хорошо еще, что мы с женой заранее запаслось всякою провизией и утварью, необходимою для странствований по варварским землям, так что это неожиданное злополучие не захватило нас врасплох. Русский чай очень удобно заваривался и распивался в вагоне, к особенному удовольствию м-ра Крэна, а запас кавказского вина и разных консервов, закупленных в Тифлисе и Баку, оказался неистощим, даже при участии еще двух случайных потребителей.
И оба мы с женой, и привыкший ко всяким путевым передрягам американец - с философским благодушием переносили неизбежные злополучия, присущие подобному путешествию, самым веселым образом подшучивая друг над другом и над самими собой. «В тесноте - не в обиде!» - говорит русская пословица; и в грязи - тоже не в обиде, и в духоте - не в обиде, безо всяких пословиц думает про себя русский человек. С этой точки зрения и мы не должны были считать себя обиженными судьбой, хотя сугубо и трегубо терпели и тесноту, и грязь, и духоту. К великому еще нашему счастью, Закаспийская дорога придумала прекрасную вещь - особые вагоны для магометан. Это в высшей степени практично и политично. Туземцы чрезвычайно довольны, что им не приходится перевозить своих жен и дочерей рядом с русскими солдатами, что они могут и сидеть по-своему, и молиться по-своему, не оскверняемые присутствием собак-русских, а русский православный люд еще того довольнее, что все это лохматое зверье, кишащее всевозможными насекомыми, не по-людски говорящее, не по-людски сидящее - не набивается в его вагоны и не возмущает его православных вкусов. Иначе бы в вагоны третьего класса и войти было нельзя. Теперь же все-таки спутники наши если и не принадлежали к числу особенно галантных людей, то все-таки были народ порядочный и подчас небезынтересный. Старый служака жандарм, в седых николаевских бакенбардах, шевронист, украшенный серебряным и золотым Георгием и несколькими медалями на шее, более других оказывал нам знаки своего внимания, давая всем понять, что ему не в диковинку обращаться с хорошими господами. Он сломал почти все здешние походы, знал здесь всю подноготную и сообщал нам много интересного. Радости его не было пределов, когда он случайно узнал, что мы куряне, и даже щигровцы, земляки его по уезду, что мы хорошо знаем и его родное село, и его родных.
- Господи батюшки! - повторял он, радостно осклабляясь, поочередно рассматривая то меня, то жену. - Просто и главам не верится. Как-таки, столько лет здесь прожил, первый раз приходится из местов своих земляков встретить… И каким это манером в такую сторону дальнюю вы попали, ума не приложить!.. Ведь устроит же Бог!.. А я уж думал, помру здесь, никого со своей стороны не увижу… Так неужто вы и вправду Ивана Аксеныча, дядю моего, знаете, и в Савинах наших бывали?
Эта неподдельная, детски-простодушная радость русского человека при виде незнакомых ему земляков была поистине трогательна. Я расспрашивал его о житье-бытье текинцев.
- Да живут ничего, только жизть их скучная; с нашей не сравнять. Бабы у них только вот разве монеты серебряные на груди да на голове вешают, а наряду настоящего нет! Натянет прямо на голову рукав халата шелкового, да так и идет на базар. У нас бы мальчишки такую-то засмеяли, проходу бы ей не было… Ну, а хозяйничают ничего: пшеничкой занимаются, ячменем, сады тоже разводят, винограду - это чего больше! Теперь картошки пошли сажать, у солдатиков наших переняли.
- Наших-то здесь трогают когда? - спросил я.
- Ни Боже мой! Здесь на это строго. Чуть что, сейчас весь аул в ответ. Переймут у них воду дня на три, на четыре, - хоть перекалейте все, - ну, и выдадут виноватого. А с ними расправа коротка. Коли убивство какое, сейчас в Асхабад и вешать! Да эти оказии редко случаются; разве только на границе самой, на горах. Текинская ведь земля только по гребень горы, а за гребнем персидская, ну, вот и балуются там, потому, уйти можно; пикеты наши казацкие редко стоят, по нескольку верст друг от друга, так, может, когда и согрешат. Человек двенадцать в год убитых бывает, говорить нечего, а больше не бывает… Дюже наших боятся…
За Асхабадом текинский оазис еще долго сохраняет свой цветущий и обработанный вид. Кибитки целыми сотнями стоят у самой дороги, засеянные поля, сады, аулы тянутся почти сплошь у подножия гор. Калы и отдельные башни осыпают непрерывною цепью линию аулов. Страна от Анау до Гяурса занята текинцами не особенно давно - всего в 1881 году. До того тут жили подвластные Персии курды и туркмены-алили. Но больше всего тут оставили своего наследия выгнанные за горы персы. Оттого она так людна и возделана. Какова была эта страна в прежнее время - об этом красноречивее всего говорят развалины города Анау.
Целый огромный город с храмами, стенами, башнями, куполами и арками базаров, с характерною живописностью высится у подножия гор на обрывистом, неприступном холме, плоском как терраса. Он и внизу обсыпан надалеко кругом домами, башнями, стенами. Великолепная мечеть типического персидского стиля, хорошо еще сохранившаяся, осеняет своею громадною аркой и своим величественным заостренным куполом этот полуразрушенный и омертвевший город. Стены верхнего акрополя еще охватывают свой холм сплошным кольцом, хотя уже сильно вызубренным и растрескавшимся. Но зато внизу и кругом холма почти все они лежат низвергнутые в прах на огромное пространство, и только уцелевшие одинокие обрывки их, да часто как зубы торчащие четырехугольные башни с бойницами, - указывают направление и размеры былых крепостных твердынь, в несколько рядов окружающих когда-то обширный город…
Анау - город глубокой древности, хотя, конечно, древний город давно погребен под более новым персидским. Два большие могильные холма возвышаются около города, и в одном из них наши местные исследователи уже пробовали делать довольно глубокие раскопки. К сожалению, мне не было времени познакомиться с археологическими работами по этому предмету. Но, читая у Курция описание походов Александра Македонского, мне пришло в голову, не в Анау ли был тот «Ирканский город, где был Дариев дворец» и где, преследуемый македонцами, Набарзан встретил их с великими дарами. В числе даров, как рассказывает Курций, был и «Вагой, прекрасный евнух еще в самом цвете младости, которого прежде и Дарий любил, и Александр вскоре любить начал», и который впоследствии с такою своенравною жестокостью распоряжался судьбой самых достойных соратников Александра.
С тех пор, как линия персидских крепостей по эту сторону гор была уничтожена натиском кочевников, соседние области Хорасана, Келата, Дерегеза, Кучана и Буджнурда обратились из цветущих мест в пустыню; поблизости гор почти нет теперь персидских поселений, кроме спрятанных в неприступных местах. В округе Пясс-и-Кух, например, из 460 деревень осталось только 20, и округ этот даже официально носит название «округа загорных развалин».
Так было бедственно для Персии соседство неукротимых хищников текинского оазиса. Немудрено, что хорасанцы радовались текинскому погрому при Геок-Тепе более, чем сами русские.
Вся страна кругом носит на себе наглядные следы того состояния вечной войны и постоянных тревог, в котором целые столетия сряду протекала жизнь ее обитателей. На каждом шагу отщетиниваются своими стенами и башнями опустевшие, теперь более никому не нужные, но недавно еще грозные, калы, в который разве только пастух загоняет теперь на ночь свои стада.
А поля покрыты будто часто разбросанными деревьями - маленькими башенками-столпами, за которыми застигнутые врасплох неприятелем жители оазиса прятались и отстреливались, пока подоспевала на выручку помощь из аула.
Эти безглазые башенки сообщают своеобразную физиономию текинскому полю. Любитель метафор сказал бы, что это выросшие из земли зубы дракона. Земля вражды и крови словно оскаливается на мир Божий этими, бессильными теперь, но все ж еще злыми зубами своими. […]
Замечательно, что все эти калы и башни сделаны руками рабов-персов. Текинец только в крайней нужде унижался до такой работы.
Персы вообще несравненно искуснее туркменов. Теке умеют еще проводить нехитрые арыки через свои сады и поля, но все подземные колодцы, «карызы» - остатки персидского владычества. Даже и теперь, когда нужно бывает почистить какой-нибудь древний карыз, в течение веков питающий водой несколько аулов, - приходится нанимать персов.
Кяризы в Закаспийской области. Ворот над колодцем для выемки земли.
Выход подземной галереи на поверхность
Карызы роются сначала в виде нескольких глубоких колодцев, расположенных по одной линии, и потом соединяются между собою подземными канавами. Оттого вода в них не испаряется даже во время самых больших жаров. Работа эта требует большого искусства и навыка и далеко не безопасна.
Схематический профиль и план кяриза. Картогр. зав. Г. де Кельш, Спб.
К сожалению, наш брат, русский, не внес пока ничего нового в хозяйственный быт текинского оазиса, кроме внешней безопасности и внутреннего порядка. Наша отечественная предприимчивость, везде не особенно энергическая, спит здесь сном праведника.
Мы разговорились по этому поводу с одним нашим спутником, инженерным офицером, близко знающим край, где ему приходится действовать с самого покорения его.
- Что ж вы хотите, - горячился он, - когда Россия высылает нам сюда одно отребье свое. Тут нужны капиталы, знание, смелая инициатива, а к нам являются чуть не нищие, люди никуда не годные на родине, ничего не умеющее и ничего не имеющее. Поневоле армяне и захватили все в свои руки! Это владыки азиатской торговли, которые не побоятся никакой европейской конкуренции. Они тут у себя дома чуть ли не с самого всемирного потопа. И к ним тут все привыкли, и они тут ко всему привыкли. Куда же еврею сравняться с армянином! Он тут дыхнуть не смеет рядом с ним. Ах, если бы сюда предприимчивых русских людей!.. Чтобы только тут закипело - поверить трудно; тут в горах непочатые богатства: и сера, и нефть, и каменный уголь. Тут вам и хлопок можно разводить, и шелк, и виноград, и пшеницу, и все, что хотите.
Богарная пшеница. Закаспийская область
- Отчего же вы не упомянули лошадей? - заметил я. - Ведь текинские кони, я думаю, тоже могли бы стать важною отраслью торговли?
- Как вам сказать? Текинские лошади только в славе, а на деле я видел очень мало хороших, - отвечал офицер. - Может быть, в старину было иначе; и потом непомерно дороги. Какое же сравнение с английскою скаковою лошадью! Те не в пример лучше. Да вот будете в Мерве - сами увидите. Там большие конские ярмарки, можно заказать себе какую угодно лошадь.
Л. Е. Дмитриев-Кавказский. Туркменский конь. 1887
- Скажите, пожалуйста, а не пытались вы заводить тут русские поселения? - спросил я.
- Есть у нас один русский поселок, - махнув безнадежно рукой, сказал инженер. - Верст пятнадцать от Асхабада к горам; дворов сорок их теперь набралось, так всякий сброд, не то чтобы настоящий сельский народ; прежде их всего было поселено семнадцать дворов, потом другие понаселились. Живут себе так, ни шатко ни валко, хлебом занимаются, виноградом, но прочности как-то никакой не видно, все кажется, что вот сейчас поднимутся и уйдут… Во всем им нужна помощь, все на казенный счет норовят. К ним и без того няньки приставлены от казны: нарочно казаков рядом с ними поселили, чтобы текинцы их не обидели…
От Анау до Артыка оазис словно прерывается, и железная дорога перерезает совсем безлюдную, как скатерть ровную степь из глинистого лёсса, сплошь заросшую молодым еще темно-зеленым верблюдятником, которого мягкие пока колючки особенно лакомы нетребовательному верблюду пустыни. Весенние цветы в ахал-текинской степи везде одни и те же: мелкий красный мак и лиловые колокольчики стелются кругом необозримыми коврами. Но среди этой зелени и этих цветных ковров так же часто стелются и более характерные украшения пустыни - сверкающие, как лед, солончаки, которые по иллюзии зрения постоянно принимаешь за озера, тем более что они, как озера, обросли даже камышами.
А тут еще неизбежное марево - это сновидение пустыни, колышет над ними, будто волны тихого моря, нагретый воздух, капризно приподнимая в него и незримо где-то пасущегося верблюда, и далекий могильный холм, растянутые до чудовищных размеров.
На степи ничего, ни кибитки, ни человека. Только могильные курганы, длинные и плоские, насыпанные над какою-нибудь давно забытою славой степного хищника, одни безмолвно провожают наш шумно несущийся поезд.
Справа горы подходят все ближе к дороге, и из-за них все яснее вырываются снеговые вершины другого, более далекого и высокого хребта.
Станция Ахсу совсем пустынная, без садика, без фонтана; человек тут еще едва отоптал местечко для жилья. Персия отсюда в двух шагах, и замирающий у Ахсу ближний хребет гор словно открывает нам свободный проход в нее. Наш Артык уже почти на самой границе Персии.
Станция Баба-Дурмаз
Но еще до Артыка мы остановились на целых пятьдесят минут в другой пустынной станции - Бабе-Дурмасе. От нечего делать я вынул свой дорожный альбом и отошел с четверть версты в степь набросать соблазнившие меня развалины маленькой калы.
Станция Артык
Зато с Артыка опять начинаются аулы, сады, калы, башенки в полях. Но сами поля мало засеяны. Здесь каждый засевает только то, что в силах оросить; без орошения - здешняя почва бесплодный камень. Зато посевы изумительной густоты, роста и силы. В полях мы видели за работой не только текинцев, но и текинок; они не закрывают лиц и не удаляются от мужчин. Тут я окончательно убедился, что около каждого значительного текинского аула непременно есть огромный насыпной холм с плоскою вершиной, такой точно, как знаменитый Денгиль-Тепе; не похоже, чтоб это были могильные холмы. Скорее нужно думать, что это место защиты на случай опасности или место народных собраний. Но впрочем, может быть, что место защиты и собраний вместе с тем сохраняет в себе прах предков, особенно дорогой азиатцу.
С левой стороны дороги в степи - целые таборы кибиток, с правой - аулы, а дальше за ними на крутых, тоже, по-видимому, насыпанных холмах ряд городков-крепостей, когда-то защищавших от вторжения туркмен открытые в этом месте границы Персии. Текинцы отобрали их у персов и обратили против них самих, но когда пала их твердыня в Геок-Тепе, они уже не защищали этих маленьких крепостей, а покинули их на произвол судьбы.
Текинцы пользуются теперь своими кала́ только зимой, укрывая в них от ветров и непогоды свои войлочные и рогожные кибитки.
Многие кибитки смазываются на зиму глиной по ценовкам. Вид текинской кибитки вообще напоминает издали небольшую круглую мазанку; своею формой она чрезвычайно похожа на те железные керосиновые цистерны, какие так много видишь теперь при вокзалах торговых городов.
Странное дело, и здесь, в только что заброшенной Туркмении, успел уже укорениться обычный предрассудок южных туземцев, на который я наталкивался и в Крыму, и на Кавказе, - будто русские приносят с собой снег и морозы в страны, никогда не знавшие зимнего холода.
Словоохотливый жандармский унтер-офицер, сидевший рядом с нами, герой Карса и Геок-Тепе, украшенный тремя Георгиями, золотыми и серебряными, рассказывал нам, что в 1881 году, когда они забирали Асхабад, в марте солдаты снимали от жары рубахи с тела, а текинцы уверяли, что они никогда прежде не знали ни дождей, ни снега.
С жандармом мы разговорились про его походы.
Оказалось, что золотого Георгия на него навесил сам Скобелев при взятии Геок-Тепе, когда он на глазах генерала срубил текинцу одним ударом голову с плечом.
- Текинцы молодцы! Да уж и сукины сыны на саблях рубиться! - повествовал он нам. - Казакам нашим где ж до них, хоть и те ничего народ! Чего лучше - один против наших пятерых бьется и не сдастся никогда. Отряд целый придет, их пять человек в башню забьются, и все там и полягут, пардону никто не попросит. Страсть сколько побили их в Геок-Тепе! Я сам человек двадцать зарубил; потому мы гнали их пятнадцать верст; пока темно стало, ну, тут Скобелев отбой велел трубить. А как они из ворот бежали, тут их артиллерия положила все равно как баранту; человек по сту разом падало под картечью. Персов мы у них в железах сколько нашли, персиянок! Сейчас же их - марш куда хочешь! на все четыре стороны. Они и текинок хороших с собой увели, и своих жен. Что ведь только творили текинцы над этими персами, да над бухарцами, - уму помраченье! Те их хуже огня боялись. Один бы текинец пришел, целый бухарский город забрал. Бухарцы - те народ смирный, купцы все больше, ну, а эти - зверье! А только дюже честны, никаких грабежей и разбоев. Два эскадрона милиции из них набрано за жалованье, по доброй воле, а так в рекруты не берут. А подати с них сходит всего по пяти рублей с кибитки. Я ведь теперь в Чарджуе служу, там войско наше стоит, а город сам бухарский. Хан дозволяет, потому мы теперь в мире с ним. Пока жив - потоле он хан, а помрет - под Рассею Бухара отойдет. Бухарцы ждут не дождутся, потому что им от него разорение - половину жатвы себе хан у них берет. В Бухаре теперь куда хочешь иди, все равно как в Рассеи, пальцем никто не тронет. Солдаты ихние по-нашему обучены, наши же унтер-офицеры из казанских татар их учили, даже честь делают офицерам нашим, коли в кокарде или при сабле. А жить дешево - страсть! Пять копеек говядина лучшая, в Самарканде так еще и три копейки, семьдесят копеек яиц сотня всю зиму, дыни и теперь еще свежие, за три копейки арбуз лучший на выбор! - расхваливал нам свою привольную жизнь в Бухарском ханстве лихой ветеран.
Туркмены-текинцы
Кахка - род маленького городка. Тут казармы казацкой артиллерии и стрелкового баталиона, тут очень большой аул с кибитками и глиняными мазанками, с глубокими многочисленными арыками.
От Кахки горы удаляются и у Душака исчезают вовсе.
Общий вид станции Душак
Душак - самый близкий русский пункт от Мешеда, всего в 18 персидских милях, то есть в 126 верстах. Оттого здесь учреждена пограничная таможня для персидских товаров. Пошлина, по-здешнему пач, взимается в размере 1/10 цены товара; взимает ее особый пачиман из текинцев, живущий в соседнем ауле. На каждые десять рублей, которые он сбирает в пользу таможни, он получает один рубль в свою пользу. Таких пачиманов четверо в Закаспийской области. Как ни странно для непосвященного в дело это доверие дикарю-текинцу сборов государственной таможни, однако, по уверению местных знатоков края, при настоящих условиях только туземцы-текинцы, которым ведома малейшая тропинка в горах, в состоянии уследить за всеми изобретательными плутнями персиян по части контрабанды и разного обмана на провозимом товаре.
Пассажирское здание на ст. Душак
Паровозное здание на ст. Душак
За Душаком кончается Ахал-Текинский оазис, и поезд попадает опять в пустыню. Кусты саксаула сразу говорят вам о начинающемся царстве песков. При самом въезде в пески мимо поезда промчалось стадо джейранов, сильно возбудившее мое любопытство. Я в первый раз видел джейранов на воле и в таком многолюдстве. Эти хозяева песчаных пустынь зимой то и дело перебегают железную дорогу. Их водится тут такое множество, что целая тушка продается зимой по двадцати и тридцати копеек. Летом они поднимаются в горы, за персидскую границу, где их не останавливают никакие пачиманы и где им готовы превосходные лесные луга. Кабаны тоже держатся во множестве у подножия гор и на горах. Когда строили здесь железную дорогу, то убивали пропасть кабанов даже в степных камышах.
В Теджене поезд стоит более трех часов, непостижимо зачем и почему.
Теджен - нечто вроде городка, на реке, которая туркменами называется тоже Тедженом, но в географии более известна под именем Гери-Руда. На этом Гери-Руде стоит наш Серахс, а далее афганский Герат.
Железнодорожным мост через р. Теджен
Гери-Руд - это единственные ворота в Афганистан, поэтому понятно, почему русские дорожили овладеть его течением. Вместе с тем Гери-Руд и наша граница с Персией. Его левый берег принадлежит к Хорасану, а правый - к Тедженскому уезду Закаспийской области.
По-видимому, по течению этого Гери-Руда находилась и древняя Ария, колыбель арийских племен. Птоломей и Страбон помещают ее именно на восток от Парфии, то есть теперешнего Хорасана, на юг от Маргианы, теперешней Туркмении.
Ария называлась по имени реки Арии, на которой стоял город Ария, то есть нынешний Гери, или Герат, стоящий тоже на реке Гери-Руде.
В настоящее время вместо арийцев, или иранцев, долина Гери-Руда захвачена кочевыми туранцами. Текинцы еще в 1835 году построили на Гери-Руде укрепление Теджен, или Ораз-Кала́. Они вытеснили отсюда на Мургаб другие туркменские племена сарыков и салоров, а в 1867 году выгнали сарыков и с Мургаба, отняв у них Мерв и отодвинув их южнее к Пенджде и Афганистану. Салоры при этом передвижении тоже были потеснены и перебрели опять на Гери-Руд, южнее Серахса, к самой афганской границе.
Персы и хивинцы не хотели позволить своевольным кочевникам захватывать любые места и все время воевали с ними, но, к несчастию своему, неудачно. Хивинский хан Магомет-Эмин был жестоко разбит текинцами в 1855 году на реке Теджене, у Серахса, взят в плен и в плену зарезан, по любимому обычаю туркмен. С тех пор текинцы перестали платить Хиве даже ту ничтожную дань, которую они платили больше для счета (по одному верблюду с аула), и задали страху пограничной Персии!
Тедженский уезд один из богатейших в Закаспийском крае по условиям своей природы. Тут множество чрезвычайно плодородных влажных низин, заливаемых рекой, заросших чисто тропическими лесами, изобилующих всяким зверем и птицей. Культура многих дорогих южных растений здесь мосла бы привиться чрезвычайно легко и вознаградить сторицей. Но зато климат по реке Теджену убийствен своими лихорадками, так что о русской колонизации этой долины и думать нельзя. Тигры тут ежедневные гости и постоянные обитатели непроходимых плавней.
Я разговорился в грязном и тесном буфетике станции с одним из служащих на железной дороге.
- Знаете, какая у нас история на днях была, между прочим! - рассказал он мне. - Сидим мы на станции, днем, всякий за своим делом, вдруг слышим - неистовый рев… Прислушались - тигр, сомнения никакого нет. Охотников тут нас много, человек семнадцать, у всех ружья хороши и народ опытный. Зарядили ружья, идем осторожно на рев всею толпой - смотрим, здоровеннейший тигрище королевский; аршина четыре длины, бородатый такой, пушистый, - красота, одно слово! - в капкан попался и ревет так, что волосы дыбом становятся. И попался-то как скверно, чуть лапу ему одну прихватило. Того и гляди, вырвется и пошел косить направо, налево… Остановились мы шагах в пятидесяти от него и хватили все разом из семнадцати ружей. Так что ж бы вы думали? Пули уж, конечно, все в него влепились, а он, анафема, прыгает и рвется, как ни в чем не бывало! Пристрелили уж его восемнадцатою пулей, повалился наконец! Вот ведь на пулю как крепок! Упал он, лежит и не движется, а мы все труса празднуем, никто подойти не хочет, даром что ружья у всех. А ну, думается, как он очнется да вскочит! Там после, что хочешь ему делай, а он с тебя рубашку кожаную живо снимет!.. Уж текинец-джигит подкрался наконец к нему, увидел, что убить; тогда только и мы подойти решились. Вот я вам доложу, какая это штука! Семнадцать человек и то трусят. А по ночам, так мы здесь на станции друг к другу в гости из флигеля во флигель боимся перейти, потому что тигры бродят везде, им и жилье, и дорога - все нипочем. Кто его угадает, когда он вздумает навестить нас?
Отвратительно грязный станционный буфет оказался еще и угарным. Но есть не на шутку хотелось, ожидать нужно было долго, и пришлось волей-неволей приютиться здесь. Устроили свой чай, заказали котлеты и яйца, и кое-как высидели эти унылые три с половиной часа, болтая с кем приходилось.
Тихий розовый вечер сменился глухою черною ночью. Многие из наших пассажиров храпели, растянувшись где попало, на лавках, на диванах. Когда все стихло в шумной станции, я вышел на площадку. Кучка персиян сидела в темном уголку, неспешно перекидываясь словами с русскими рабочими, присоседившимися к ним. Персияне возвращались на родину с одной из мервских ярмарок. Русские ехали из матушки Рассеи в Султан-Бендское имение Государя. Я издали прислушивался, весь переполненный внутренним смехом, к этой оригинальной беседе.
Персияне не знали ни одного слова по-русски. Русские - ни одного слова по-персидски, а между тем беседа велась горячо, долго и последовательно, и все о материях серьезных. И собеседники, к удивлению моему, отлично понимали друг друга. Зачинщиками беседы, по-видимому, были наши. С непоколебимою уверенностью, что на православной Руси все делается по-Божьему, по-настоящему, и что ни у кого другого ничего подобного быть не может, - русаки, все больше молодые ребята, с несколько презрительною иронией поучали азиатов, как у нас на святой Руси народушко пашет и косит, и молотит хлебушко. Персы, со своей стороны, не уступали и наперебой с нашими показывали им и руками, и глазами, и языком, как делается у них. Затрагивались все предметы осязательные, всем одинаково близкие и знакомые, так что демонстрации с помощью пальцев были вполне достаточны для того, чтобы слушатели обоюдно усваивали эти лекции наглядного обучения своих добровольных профессоров.
Смелые русопеты без раздумья и ничтоже сумняся валили из своей Калуги в «Мевру», как они называли Мерв, движимые темным слухом, что вызывают сюда «в забранный край» народушко рассейский на какие-то «царские работы». Эти «царские работы», разумеется, выросли в нечто мифологическое, чему всегда так охотно, с младенческим легкомыслием, верит бородатый и даже седой деревенский люд, раз его всколыхнет необходимость двинуться на какие-нибудь кисельные берега.
- В Мевру как придем, сказывали нам люди, так чтоб сейчас станции начальнику объявить, сколько кто верст с Рассеи пришел… Денежки все тебе зараз и вернут, кто что протратил, потому царская работа! На топор, сказывают, пятьдесят серебра в месяц! И харч казенный! - с рассудительным видом сообщал мне один из этих бестрепетных странников.
- Оно б и в Асхабад пристать нам можно было! - вмешался другой. - Там от царя так положено, что все тебе казенное предоставляется, вся плепорция: дом готовый и лошадь с сохой, опять же корова, и 33 года податей не платить, да отсоветовали pлюди: говорят, с лихорадки дюже много помирают, климат не нашинский…
Вот и подите с ними! И даже когда побывают на «царской работе», когда сами поживут в Асхабаде, а все-таки, возвратясь на родину, будут рассказывать те же утешающие их сердца небылицы и о пятидесяти серебра в месяц на топор, и о казенном доме с сохой.
Я сошел с террасы и прошелся несколько шагов за станцию в темноту южной ночи. Там путешественники совсем иного характера: человек десять текинцев прикурнули на каменной стеночке, в суровом молчании созерцая вторгшуюся в их суровую и безмолвную землю чуждую жизнь с ее шумом и суетой, эту волшебную, огнем дышащую машину, эти протянутые через их пустыню говорящие проволоки, эти непонятные им обычаи, одежды, физиономии!..
Штук десять верблюдов лежат и стоят тут же, неподвижною кучкой, не развьюченные от своих громоздких подушек-седел, погремывая цепями, как отдыхающие колодники, вытянув вперед свои загадочные библейские головы, поджав под себя наморившиеся мозолистые ноги, словно они молят Бога поскорее прекратить их злополучную жизнь вечного труда и рабства…
Седой грязный старик-текинец восседает около них караульщиком на целой груде мешков.
Это они привезли свой хлеб из аула для отправки по железной дороге в Мерв.
Станция Мерв, общий вид
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Другие отрывки из книги Евгения Маркова здесь.
Другие отрывки: [ Путешествие из Баку в Асхабад]; [ Попутчица]; [ Текинский Севастополь]; [ В русском Асхабаде]; [Из Асхабада в Мерв]; [ Мерв: на базарах и в крепости]; [ «Железная цепь»]; [ Мост через Амударью]; [ Пестрые халаты Бухары]; [ Самарканд: русский город и цитадель]; [ Тамерлановы Ворота, Джизак, Голодная степь]; [ Сардобы Голодной степи, Чиназ]; [ Покоритель Туркестана]; [ Визит к Мухиддин-ходже]; [ Долинами Чирчика и Ангрена. Селение Пскент]; [ На пути в Ходжент. Мурза-Рабат]; [ Ходжент]; [ От Костакоза до Кокана]; [ Кокан, столица ханства]; [ Новый и Старый Маргелан]; [ Андижан. Недавнее прошлое Кокандского ханства]; [ Ош и его обитатели]; [ Тахт-и-Сулейман]; [ Подъем на Малый Алай]; [ У Курманджан-датхи]; [ Укрепление Гульча]; [ Киргизские женщины. Родовой быт киргиза]; [ Бесконечный сад].
Посидев в Асхабаде сколько было нужно, пора было и собираться дальше. Поезд отходил рано, и, не надеясь на плохую прислугу, я чуть свет побежал на базары - отыскать извозчиков под нас и наш изрядный-таки багаж. Город уже давно был на ногах, и торговля в полном разгаре. Мы приехали на вокзал вовремя, но были поражены довольно неприятным известием: оказалось, что почтовые поезда ходят только два раза в неделю, а сегодня отходит товаро-пассажирский, в котором, к довершению удовольствия, не будет на этот раз вагонов второго класса (первого класса совсем нет на Закаспийской дороге). Приходилось или садиться в вагон третьего класса на этот сравнительно медленный поезд, или ждать еще два дня. Мы подержали военный совет с нашим американцем и решились отправляться немедленно, чтобы не перепутать предположенного маршрута.
Вокзал в Асхабаде
Не скажу, чтобы мы очень были довольны потом выбранным нами способом передвижения, но, тем не менее, потерять два дня было бы еще тяжелее. Главным лишением нашим было отсутствие буфета на поезде. Эта американская роскошь, незнакомая даже роскошным дорогам Европейской России, в Закаспийском крае вызывается насущною необходимостью. При отсутствии всякого цивилизованного населения вокруг крошечных станций Закаспийской железной дороги, при отсутствии в них даже достаточного помещения для буфетов, наконец, при отсутствии в их соседстве всяких рынков, на которых можно было бы иметь съестные припасы, нет возможности содержать постоянные буфеты на станциях, тем более что поезда железной дороги сравнительно очень редки, и расстояния станции от станции довольно велики. Поэтому и нужно было создать буфеты путешествующие, сопровождающее поезд, и удивительно кстати развлекающие своими питиями и яствами злополучных путешественников, обреченных целыми сутками жариться на 50-градусной жаре в своих тесных клетках, созерцая песчаные бугры или гладкие, как ладонь, солончаки пустыни.
Поезд Закаспийской военной железной дороги. 1880-е
Хорошо еще, что мы с женой заранее запаслось всякою провизией и утварью, необходимою для странствований по варварским землям, так что это неожиданное злополучие не захватило нас врасплох. Русский чай очень удобно заваривался и распивался в вагоне, к особенному удовольствию м-ра Крэна, а запас кавказского вина и разных консервов, закупленных в Тифлисе и Баку, оказался неистощим, даже при участии еще двух случайных потребителей.
И оба мы с женой, и привыкший ко всяким путевым передрягам американец - с философским благодушием переносили неизбежные злополучия, присущие подобному путешествию, самым веселым образом подшучивая друг над другом и над самими собой. «В тесноте - не в обиде!» - говорит русская пословица; и в грязи - тоже не в обиде, и в духоте - не в обиде, безо всяких пословиц думает про себя русский человек. С этой точки зрения и мы не должны были считать себя обиженными судьбой, хотя сугубо и трегубо терпели и тесноту, и грязь, и духоту. К великому еще нашему счастью, Закаспийская дорога придумала прекрасную вещь - особые вагоны для магометан. Это в высшей степени практично и политично. Туземцы чрезвычайно довольны, что им не приходится перевозить своих жен и дочерей рядом с русскими солдатами, что они могут и сидеть по-своему, и молиться по-своему, не оскверняемые присутствием собак-русских, а русский православный люд еще того довольнее, что все это лохматое зверье, кишащее всевозможными насекомыми, не по-людски говорящее, не по-людски сидящее - не набивается в его вагоны и не возмущает его православных вкусов. Иначе бы в вагоны третьего класса и войти было нельзя. Теперь же все-таки спутники наши если и не принадлежали к числу особенно галантных людей, то все-таки были народ порядочный и подчас небезынтересный. Старый служака жандарм, в седых николаевских бакенбардах, шевронист, украшенный серебряным и золотым Георгием и несколькими медалями на шее, более других оказывал нам знаки своего внимания, давая всем понять, что ему не в диковинку обращаться с хорошими господами. Он сломал почти все здешние походы, знал здесь всю подноготную и сообщал нам много интересного. Радости его не было пределов, когда он случайно узнал, что мы куряне, и даже щигровцы, земляки его по уезду, что мы хорошо знаем и его родное село, и его родных.
- Господи батюшки! - повторял он, радостно осклабляясь, поочередно рассматривая то меня, то жену. - Просто и главам не верится. Как-таки, столько лет здесь прожил, первый раз приходится из местов своих земляков встретить… И каким это манером в такую сторону дальнюю вы попали, ума не приложить!.. Ведь устроит же Бог!.. А я уж думал, помру здесь, никого со своей стороны не увижу… Так неужто вы и вправду Ивана Аксеныча, дядю моего, знаете, и в Савинах наших бывали?
Эта неподдельная, детски-простодушная радость русского человека при виде незнакомых ему земляков была поистине трогательна. Я расспрашивал его о житье-бытье текинцев.
- Да живут ничего, только жизть их скучная; с нашей не сравнять. Бабы у них только вот разве монеты серебряные на груди да на голове вешают, а наряду настоящего нет! Натянет прямо на голову рукав халата шелкового, да так и идет на базар. У нас бы мальчишки такую-то засмеяли, проходу бы ей не было… Ну, а хозяйничают ничего: пшеничкой занимаются, ячменем, сады тоже разводят, винограду - это чего больше! Теперь картошки пошли сажать, у солдатиков наших переняли.
- Наших-то здесь трогают когда? - спросил я.
- Ни Боже мой! Здесь на это строго. Чуть что, сейчас весь аул в ответ. Переймут у них воду дня на три, на четыре, - хоть перекалейте все, - ну, и выдадут виноватого. А с ними расправа коротка. Коли убивство какое, сейчас в Асхабад и вешать! Да эти оказии редко случаются; разве только на границе самой, на горах. Текинская ведь земля только по гребень горы, а за гребнем персидская, ну, вот и балуются там, потому, уйти можно; пикеты наши казацкие редко стоят, по нескольку верст друг от друга, так, может, когда и согрешат. Человек двенадцать в год убитых бывает, говорить нечего, а больше не бывает… Дюже наших боятся…
За Асхабадом текинский оазис еще долго сохраняет свой цветущий и обработанный вид. Кибитки целыми сотнями стоят у самой дороги, засеянные поля, сады, аулы тянутся почти сплошь у подножия гор. Калы и отдельные башни осыпают непрерывною цепью линию аулов. Страна от Анау до Гяурса занята текинцами не особенно давно - всего в 1881 году. До того тут жили подвластные Персии курды и туркмены-алили. Но больше всего тут оставили своего наследия выгнанные за горы персы. Оттого она так людна и возделана. Какова была эта страна в прежнее время - об этом красноречивее всего говорят развалины города Анау.
Целый огромный город с храмами, стенами, башнями, куполами и арками базаров, с характерною живописностью высится у подножия гор на обрывистом, неприступном холме, плоском как терраса. Он и внизу обсыпан надалеко кругом домами, башнями, стенами. Великолепная мечеть типического персидского стиля, хорошо еще сохранившаяся, осеняет своею громадною аркой и своим величественным заостренным куполом этот полуразрушенный и омертвевший город. Стены верхнего акрополя еще охватывают свой холм сплошным кольцом, хотя уже сильно вызубренным и растрескавшимся. Но зато внизу и кругом холма почти все они лежат низвергнутые в прах на огромное пространство, и только уцелевшие одинокие обрывки их, да часто как зубы торчащие четырехугольные башни с бойницами, - указывают направление и размеры былых крепостных твердынь, в несколько рядов окружающих когда-то обширный город…
Анау - город глубокой древности, хотя, конечно, древний город давно погребен под более новым персидским. Два большие могильные холма возвышаются около города, и в одном из них наши местные исследователи уже пробовали делать довольно глубокие раскопки. К сожалению, мне не было времени познакомиться с археологическими работами по этому предмету. Но, читая у Курция описание походов Александра Македонского, мне пришло в голову, не в Анау ли был тот «Ирканский город, где был Дариев дворец» и где, преследуемый македонцами, Набарзан встретил их с великими дарами. В числе даров, как рассказывает Курций, был и «Вагой, прекрасный евнух еще в самом цвете младости, которого прежде и Дарий любил, и Александр вскоре любить начал», и который впоследствии с такою своенравною жестокостью распоряжался судьбой самых достойных соратников Александра.
С тех пор, как линия персидских крепостей по эту сторону гор была уничтожена натиском кочевников, соседние области Хорасана, Келата, Дерегеза, Кучана и Буджнурда обратились из цветущих мест в пустыню; поблизости гор почти нет теперь персидских поселений, кроме спрятанных в неприступных местах. В округе Пясс-и-Кух, например, из 460 деревень осталось только 20, и округ этот даже официально носит название «округа загорных развалин».
Так было бедственно для Персии соседство неукротимых хищников текинского оазиса. Немудрено, что хорасанцы радовались текинскому погрому при Геок-Тепе более, чем сами русские.
Вся страна кругом носит на себе наглядные следы того состояния вечной войны и постоянных тревог, в котором целые столетия сряду протекала жизнь ее обитателей. На каждом шагу отщетиниваются своими стенами и башнями опустевшие, теперь более никому не нужные, но недавно еще грозные, калы, в который разве только пастух загоняет теперь на ночь свои стада.
А поля покрыты будто часто разбросанными деревьями - маленькими башенками-столпами, за которыми застигнутые врасплох неприятелем жители оазиса прятались и отстреливались, пока подоспевала на выручку помощь из аула.
Эти безглазые башенки сообщают своеобразную физиономию текинскому полю. Любитель метафор сказал бы, что это выросшие из земли зубы дракона. Земля вражды и крови словно оскаливается на мир Божий этими, бессильными теперь, но все ж еще злыми зубами своими. […]
Замечательно, что все эти калы и башни сделаны руками рабов-персов. Текинец только в крайней нужде унижался до такой работы.
Персы вообще несравненно искуснее туркменов. Теке умеют еще проводить нехитрые арыки через свои сады и поля, но все подземные колодцы, «карызы» - остатки персидского владычества. Даже и теперь, когда нужно бывает почистить какой-нибудь древний карыз, в течение веков питающий водой несколько аулов, - приходится нанимать персов.
Кяризы в Закаспийской области. Ворот над колодцем для выемки земли.
Выход подземной галереи на поверхность
Карызы роются сначала в виде нескольких глубоких колодцев, расположенных по одной линии, и потом соединяются между собою подземными канавами. Оттого вода в них не испаряется даже во время самых больших жаров. Работа эта требует большого искусства и навыка и далеко не безопасна.
Схематический профиль и план кяриза. Картогр. зав. Г. де Кельш, Спб.
К сожалению, наш брат, русский, не внес пока ничего нового в хозяйственный быт текинского оазиса, кроме внешней безопасности и внутреннего порядка. Наша отечественная предприимчивость, везде не особенно энергическая, спит здесь сном праведника.
Мы разговорились по этому поводу с одним нашим спутником, инженерным офицером, близко знающим край, где ему приходится действовать с самого покорения его.
- Что ж вы хотите, - горячился он, - когда Россия высылает нам сюда одно отребье свое. Тут нужны капиталы, знание, смелая инициатива, а к нам являются чуть не нищие, люди никуда не годные на родине, ничего не умеющее и ничего не имеющее. Поневоле армяне и захватили все в свои руки! Это владыки азиатской торговли, которые не побоятся никакой европейской конкуренции. Они тут у себя дома чуть ли не с самого всемирного потопа. И к ним тут все привыкли, и они тут ко всему привыкли. Куда же еврею сравняться с армянином! Он тут дыхнуть не смеет рядом с ним. Ах, если бы сюда предприимчивых русских людей!.. Чтобы только тут закипело - поверить трудно; тут в горах непочатые богатства: и сера, и нефть, и каменный уголь. Тут вам и хлопок можно разводить, и шелк, и виноград, и пшеницу, и все, что хотите.
Богарная пшеница. Закаспийская область
- Отчего же вы не упомянули лошадей? - заметил я. - Ведь текинские кони, я думаю, тоже могли бы стать важною отраслью торговли?
- Как вам сказать? Текинские лошади только в славе, а на деле я видел очень мало хороших, - отвечал офицер. - Может быть, в старину было иначе; и потом непомерно дороги. Какое же сравнение с английскою скаковою лошадью! Те не в пример лучше. Да вот будете в Мерве - сами увидите. Там большие конские ярмарки, можно заказать себе какую угодно лошадь.
Л. Е. Дмитриев-Кавказский. Туркменский конь. 1887
- Скажите, пожалуйста, а не пытались вы заводить тут русские поселения? - спросил я.
- Есть у нас один русский поселок, - махнув безнадежно рукой, сказал инженер. - Верст пятнадцать от Асхабада к горам; дворов сорок их теперь набралось, так всякий сброд, не то чтобы настоящий сельский народ; прежде их всего было поселено семнадцать дворов, потом другие понаселились. Живут себе так, ни шатко ни валко, хлебом занимаются, виноградом, но прочности как-то никакой не видно, все кажется, что вот сейчас поднимутся и уйдут… Во всем им нужна помощь, все на казенный счет норовят. К ним и без того няньки приставлены от казны: нарочно казаков рядом с ними поселили, чтобы текинцы их не обидели…
От Анау до Артыка оазис словно прерывается, и железная дорога перерезает совсем безлюдную, как скатерть ровную степь из глинистого лёсса, сплошь заросшую молодым еще темно-зеленым верблюдятником, которого мягкие пока колючки особенно лакомы нетребовательному верблюду пустыни. Весенние цветы в ахал-текинской степи везде одни и те же: мелкий красный мак и лиловые колокольчики стелются кругом необозримыми коврами. Но среди этой зелени и этих цветных ковров так же часто стелются и более характерные украшения пустыни - сверкающие, как лед, солончаки, которые по иллюзии зрения постоянно принимаешь за озера, тем более что они, как озера, обросли даже камышами.
А тут еще неизбежное марево - это сновидение пустыни, колышет над ними, будто волны тихого моря, нагретый воздух, капризно приподнимая в него и незримо где-то пасущегося верблюда, и далекий могильный холм, растянутые до чудовищных размеров.
На степи ничего, ни кибитки, ни человека. Только могильные курганы, длинные и плоские, насыпанные над какою-нибудь давно забытою славой степного хищника, одни безмолвно провожают наш шумно несущийся поезд.
Справа горы подходят все ближе к дороге, и из-за них все яснее вырываются снеговые вершины другого, более далекого и высокого хребта.
Станция Ахсу совсем пустынная, без садика, без фонтана; человек тут еще едва отоптал местечко для жилья. Персия отсюда в двух шагах, и замирающий у Ахсу ближний хребет гор словно открывает нам свободный проход в нее. Наш Артык уже почти на самой границе Персии.
Станция Баба-Дурмаз
Но еще до Артыка мы остановились на целых пятьдесят минут в другой пустынной станции - Бабе-Дурмасе. От нечего делать я вынул свой дорожный альбом и отошел с четверть версты в степь набросать соблазнившие меня развалины маленькой калы.
Станция Артык
Зато с Артыка опять начинаются аулы, сады, калы, башенки в полях. Но сами поля мало засеяны. Здесь каждый засевает только то, что в силах оросить; без орошения - здешняя почва бесплодный камень. Зато посевы изумительной густоты, роста и силы. В полях мы видели за работой не только текинцев, но и текинок; они не закрывают лиц и не удаляются от мужчин. Тут я окончательно убедился, что около каждого значительного текинского аула непременно есть огромный насыпной холм с плоскою вершиной, такой точно, как знаменитый Денгиль-Тепе; не похоже, чтоб это были могильные холмы. Скорее нужно думать, что это место защиты на случай опасности или место народных собраний. Но впрочем, может быть, что место защиты и собраний вместе с тем сохраняет в себе прах предков, особенно дорогой азиатцу.
С левой стороны дороги в степи - целые таборы кибиток, с правой - аулы, а дальше за ними на крутых, тоже, по-видимому, насыпанных холмах ряд городков-крепостей, когда-то защищавших от вторжения туркмен открытые в этом месте границы Персии. Текинцы отобрали их у персов и обратили против них самих, но когда пала их твердыня в Геок-Тепе, они уже не защищали этих маленьких крепостей, а покинули их на произвол судьбы.
Текинцы пользуются теперь своими кала́ только зимой, укрывая в них от ветров и непогоды свои войлочные и рогожные кибитки.
Многие кибитки смазываются на зиму глиной по ценовкам. Вид текинской кибитки вообще напоминает издали небольшую круглую мазанку; своею формой она чрезвычайно похожа на те железные керосиновые цистерны, какие так много видишь теперь при вокзалах торговых городов.
Странное дело, и здесь, в только что заброшенной Туркмении, успел уже укорениться обычный предрассудок южных туземцев, на который я наталкивался и в Крыму, и на Кавказе, - будто русские приносят с собой снег и морозы в страны, никогда не знавшие зимнего холода.
Словоохотливый жандармский унтер-офицер, сидевший рядом с нами, герой Карса и Геок-Тепе, украшенный тремя Георгиями, золотыми и серебряными, рассказывал нам, что в 1881 году, когда они забирали Асхабад, в марте солдаты снимали от жары рубахи с тела, а текинцы уверяли, что они никогда прежде не знали ни дождей, ни снега.
С жандармом мы разговорились про его походы.
Оказалось, что золотого Георгия на него навесил сам Скобелев при взятии Геок-Тепе, когда он на глазах генерала срубил текинцу одним ударом голову с плечом.
- Текинцы молодцы! Да уж и сукины сыны на саблях рубиться! - повествовал он нам. - Казакам нашим где ж до них, хоть и те ничего народ! Чего лучше - один против наших пятерых бьется и не сдастся никогда. Отряд целый придет, их пять человек в башню забьются, и все там и полягут, пардону никто не попросит. Страсть сколько побили их в Геок-Тепе! Я сам человек двадцать зарубил; потому мы гнали их пятнадцать верст; пока темно стало, ну, тут Скобелев отбой велел трубить. А как они из ворот бежали, тут их артиллерия положила все равно как баранту; человек по сту разом падало под картечью. Персов мы у них в железах сколько нашли, персиянок! Сейчас же их - марш куда хочешь! на все четыре стороны. Они и текинок хороших с собой увели, и своих жен. Что ведь только творили текинцы над этими персами, да над бухарцами, - уму помраченье! Те их хуже огня боялись. Один бы текинец пришел, целый бухарский город забрал. Бухарцы - те народ смирный, купцы все больше, ну, а эти - зверье! А только дюже честны, никаких грабежей и разбоев. Два эскадрона милиции из них набрано за жалованье, по доброй воле, а так в рекруты не берут. А подати с них сходит всего по пяти рублей с кибитки. Я ведь теперь в Чарджуе служу, там войско наше стоит, а город сам бухарский. Хан дозволяет, потому мы теперь в мире с ним. Пока жив - потоле он хан, а помрет - под Рассею Бухара отойдет. Бухарцы ждут не дождутся, потому что им от него разорение - половину жатвы себе хан у них берет. В Бухаре теперь куда хочешь иди, все равно как в Рассеи, пальцем никто не тронет. Солдаты ихние по-нашему обучены, наши же унтер-офицеры из казанских татар их учили, даже честь делают офицерам нашим, коли в кокарде или при сабле. А жить дешево - страсть! Пять копеек говядина лучшая, в Самарканде так еще и три копейки, семьдесят копеек яиц сотня всю зиму, дыни и теперь еще свежие, за три копейки арбуз лучший на выбор! - расхваливал нам свою привольную жизнь в Бухарском ханстве лихой ветеран.
Туркмены-текинцы
Кахка - род маленького городка. Тут казармы казацкой артиллерии и стрелкового баталиона, тут очень большой аул с кибитками и глиняными мазанками, с глубокими многочисленными арыками.
От Кахки горы удаляются и у Душака исчезают вовсе.
Общий вид станции Душак
Душак - самый близкий русский пункт от Мешеда, всего в 18 персидских милях, то есть в 126 верстах. Оттого здесь учреждена пограничная таможня для персидских товаров. Пошлина, по-здешнему пач, взимается в размере 1/10 цены товара; взимает ее особый пачиман из текинцев, живущий в соседнем ауле. На каждые десять рублей, которые он сбирает в пользу таможни, он получает один рубль в свою пользу. Таких пачиманов четверо в Закаспийской области. Как ни странно для непосвященного в дело это доверие дикарю-текинцу сборов государственной таможни, однако, по уверению местных знатоков края, при настоящих условиях только туземцы-текинцы, которым ведома малейшая тропинка в горах, в состоянии уследить за всеми изобретательными плутнями персиян по части контрабанды и разного обмана на провозимом товаре.
Пассажирское здание на ст. Душак
Паровозное здание на ст. Душак
За Душаком кончается Ахал-Текинский оазис, и поезд попадает опять в пустыню. Кусты саксаула сразу говорят вам о начинающемся царстве песков. При самом въезде в пески мимо поезда промчалось стадо джейранов, сильно возбудившее мое любопытство. Я в первый раз видел джейранов на воле и в таком многолюдстве. Эти хозяева песчаных пустынь зимой то и дело перебегают железную дорогу. Их водится тут такое множество, что целая тушка продается зимой по двадцати и тридцати копеек. Летом они поднимаются в горы, за персидскую границу, где их не останавливают никакие пачиманы и где им готовы превосходные лесные луга. Кабаны тоже держатся во множестве у подножия гор и на горах. Когда строили здесь железную дорогу, то убивали пропасть кабанов даже в степных камышах.
В Теджене поезд стоит более трех часов, непостижимо зачем и почему.
Теджен - нечто вроде городка, на реке, которая туркменами называется тоже Тедженом, но в географии более известна под именем Гери-Руда. На этом Гери-Руде стоит наш Серахс, а далее афганский Герат.
Железнодорожным мост через р. Теджен
Гери-Руд - это единственные ворота в Афганистан, поэтому понятно, почему русские дорожили овладеть его течением. Вместе с тем Гери-Руд и наша граница с Персией. Его левый берег принадлежит к Хорасану, а правый - к Тедженскому уезду Закаспийской области.
По-видимому, по течению этого Гери-Руда находилась и древняя Ария, колыбель арийских племен. Птоломей и Страбон помещают ее именно на восток от Парфии, то есть теперешнего Хорасана, на юг от Маргианы, теперешней Туркмении.
Ария называлась по имени реки Арии, на которой стоял город Ария, то есть нынешний Гери, или Герат, стоящий тоже на реке Гери-Руде.
В настоящее время вместо арийцев, или иранцев, долина Гери-Руда захвачена кочевыми туранцами. Текинцы еще в 1835 году построили на Гери-Руде укрепление Теджен, или Ораз-Кала́. Они вытеснили отсюда на Мургаб другие туркменские племена сарыков и салоров, а в 1867 году выгнали сарыков и с Мургаба, отняв у них Мерв и отодвинув их южнее к Пенджде и Афганистану. Салоры при этом передвижении тоже были потеснены и перебрели опять на Гери-Руд, южнее Серахса, к самой афганской границе.
Персы и хивинцы не хотели позволить своевольным кочевникам захватывать любые места и все время воевали с ними, но, к несчастию своему, неудачно. Хивинский хан Магомет-Эмин был жестоко разбит текинцами в 1855 году на реке Теджене, у Серахса, взят в плен и в плену зарезан, по любимому обычаю туркмен. С тех пор текинцы перестали платить Хиве даже ту ничтожную дань, которую они платили больше для счета (по одному верблюду с аула), и задали страху пограничной Персии!
Тедженский уезд один из богатейших в Закаспийском крае по условиям своей природы. Тут множество чрезвычайно плодородных влажных низин, заливаемых рекой, заросших чисто тропическими лесами, изобилующих всяким зверем и птицей. Культура многих дорогих южных растений здесь мосла бы привиться чрезвычайно легко и вознаградить сторицей. Но зато климат по реке Теджену убийствен своими лихорадками, так что о русской колонизации этой долины и думать нельзя. Тигры тут ежедневные гости и постоянные обитатели непроходимых плавней.
Я разговорился в грязном и тесном буфетике станции с одним из служащих на железной дороге.
- Знаете, какая у нас история на днях была, между прочим! - рассказал он мне. - Сидим мы на станции, днем, всякий за своим делом, вдруг слышим - неистовый рев… Прислушались - тигр, сомнения никакого нет. Охотников тут нас много, человек семнадцать, у всех ружья хороши и народ опытный. Зарядили ружья, идем осторожно на рев всею толпой - смотрим, здоровеннейший тигрище королевский; аршина четыре длины, бородатый такой, пушистый, - красота, одно слово! - в капкан попался и ревет так, что волосы дыбом становятся. И попался-то как скверно, чуть лапу ему одну прихватило. Того и гляди, вырвется и пошел косить направо, налево… Остановились мы шагах в пятидесяти от него и хватили все разом из семнадцати ружей. Так что ж бы вы думали? Пули уж, конечно, все в него влепились, а он, анафема, прыгает и рвется, как ни в чем не бывало! Пристрелили уж его восемнадцатою пулей, повалился наконец! Вот ведь на пулю как крепок! Упал он, лежит и не движется, а мы все труса празднуем, никто подойти не хочет, даром что ружья у всех. А ну, думается, как он очнется да вскочит! Там после, что хочешь ему делай, а он с тебя рубашку кожаную живо снимет!.. Уж текинец-джигит подкрался наконец к нему, увидел, что убить; тогда только и мы подойти решились. Вот я вам доложу, какая это штука! Семнадцать человек и то трусят. А по ночам, так мы здесь на станции друг к другу в гости из флигеля во флигель боимся перейти, потому что тигры бродят везде, им и жилье, и дорога - все нипочем. Кто его угадает, когда он вздумает навестить нас?
Отвратительно грязный станционный буфет оказался еще и угарным. Но есть не на шутку хотелось, ожидать нужно было долго, и пришлось волей-неволей приютиться здесь. Устроили свой чай, заказали котлеты и яйца, и кое-как высидели эти унылые три с половиной часа, болтая с кем приходилось.
Тихий розовый вечер сменился глухою черною ночью. Многие из наших пассажиров храпели, растянувшись где попало, на лавках, на диванах. Когда все стихло в шумной станции, я вышел на площадку. Кучка персиян сидела в темном уголку, неспешно перекидываясь словами с русскими рабочими, присоседившимися к ним. Персияне возвращались на родину с одной из мервских ярмарок. Русские ехали из матушки Рассеи в Султан-Бендское имение Государя. Я издали прислушивался, весь переполненный внутренним смехом, к этой оригинальной беседе.
Персияне не знали ни одного слова по-русски. Русские - ни одного слова по-персидски, а между тем беседа велась горячо, долго и последовательно, и все о материях серьезных. И собеседники, к удивлению моему, отлично понимали друг друга. Зачинщиками беседы, по-видимому, были наши. С непоколебимою уверенностью, что на православной Руси все делается по-Божьему, по-настоящему, и что ни у кого другого ничего подобного быть не может, - русаки, все больше молодые ребята, с несколько презрительною иронией поучали азиатов, как у нас на святой Руси народушко пашет и косит, и молотит хлебушко. Персы, со своей стороны, не уступали и наперебой с нашими показывали им и руками, и глазами, и языком, как делается у них. Затрагивались все предметы осязательные, всем одинаково близкие и знакомые, так что демонстрации с помощью пальцев были вполне достаточны для того, чтобы слушатели обоюдно усваивали эти лекции наглядного обучения своих добровольных профессоров.
Смелые русопеты без раздумья и ничтоже сумняся валили из своей Калуги в «Мевру», как они называли Мерв, движимые темным слухом, что вызывают сюда «в забранный край» народушко рассейский на какие-то «царские работы». Эти «царские работы», разумеется, выросли в нечто мифологическое, чему всегда так охотно, с младенческим легкомыслием, верит бородатый и даже седой деревенский люд, раз его всколыхнет необходимость двинуться на какие-нибудь кисельные берега.
- В Мевру как придем, сказывали нам люди, так чтоб сейчас станции начальнику объявить, сколько кто верст с Рассеи пришел… Денежки все тебе зараз и вернут, кто что протратил, потому царская работа! На топор, сказывают, пятьдесят серебра в месяц! И харч казенный! - с рассудительным видом сообщал мне один из этих бестрепетных странников.
- Оно б и в Асхабад пристать нам можно было! - вмешался другой. - Там от царя так положено, что все тебе казенное предоставляется, вся плепорция: дом готовый и лошадь с сохой, опять же корова, и 33 года податей не платить, да отсоветовали pлюди: говорят, с лихорадки дюже много помирают, климат не нашинский…
Вот и подите с ними! И даже когда побывают на «царской работе», когда сами поживут в Асхабаде, а все-таки, возвратясь на родину, будут рассказывать те же утешающие их сердца небылицы и о пятидесяти серебра в месяц на топор, и о казенном доме с сохой.
Я сошел с террасы и прошелся несколько шагов за станцию в темноту южной ночи. Там путешественники совсем иного характера: человек десять текинцев прикурнули на каменной стеночке, в суровом молчании созерцая вторгшуюся в их суровую и безмолвную землю чуждую жизнь с ее шумом и суетой, эту волшебную, огнем дышащую машину, эти протянутые через их пустыню говорящие проволоки, эти непонятные им обычаи, одежды, физиономии!..
Штук десять верблюдов лежат и стоят тут же, неподвижною кучкой, не развьюченные от своих громоздких подушек-седел, погремывая цепями, как отдыхающие колодники, вытянув вперед свои загадочные библейские головы, поджав под себя наморившиеся мозолистые ноги, словно они молят Бога поскорее прекратить их злополучную жизнь вечного труда и рабства…
Седой грязный старик-текинец восседает около них караульщиком на целой груде мешков.
Это они привезли свой хлеб из аула для отправки по железной дороге в Мерв.
Станция Мерв, общий вид
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Другие отрывки из книги Евгения Маркова здесь.