По Окраине: Путевые очерки П. И. Шрейдера. 10.1
По Окраине. (От Ташкента до Каракола). Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1892.
П. И. Шрейдер. По Окраине. Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1893.
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII (начало). Глава VII (окончание). Глава VIII. Глава IX. Глава X (начало). Глава X (окончание). Глава XI (начало). Глава XI (окончание). Глава XII. Глава XIII (начало). Глава XIII (окончание). Глава XIV (начало). Глава XIV (окончание).
Глава X
Токмак. - Ямщик-меланхолик. - Его рассказ. - «Калым» у русских переселенцев. - Различие между русским и киргизским калымом. - Въезд в Буамское ущелье. - На волоске от катастрофы - Самобичевание ямщика. - Буамское ущелье. - Характер дороги. - Предание о «проклятой женщине». - Тождество геологического строении щек Александровского хребта и Кунгей-Алатау в ущелье. - Прежний путь в долину Иссык-Куля чрез Сенташ. - Бедовая сопка. - Постоянные и неожиданные грозы и снежные заносы на этом перевале. - Ночлег там команды конно-артиллеристов в 1870 г. - Причина перенесения пути чрез Буамское ущелье. - Разработка сообщения там бывшим 10 лин. батальоном в 1872 году. - Новый путь там же по берегу реки Чу. - Натуральная повинность киргизов для устройства этой дороги.
Ранее я вскользь упомянул о г. Токмаке, расположенном при впадении реки Шамси в реку Чу [Этот городок не следует смешивать с Старым Токмаком, тоже на реке Чу, от которого остались только развалины и несколько сартовских сакель.], как бывшей резиденции администрации уезда того же названия, переведенного ныне в Пишпек. Сказать что-нибудь более о нем решительно нечего. После разжалования его в безуездный город, там воцарилось безлюдие и пустынность, будучи и без того мертвым местечком. Пустота и уныние - вот те чувства, которые овладевают вами, если вы знаете, что отсюда не выбраться. Этот брошенный городок несколько оживляется еще в базарный день, когда сюда приезжают киргизы, привозящие сырье для сбыта скупщикам, прибывающим из различных мест области.
Как ни хороша долина реки Чу, как ни велико было мое любопытство, заставлявшее пытливо вглядываться в эту преобразившуюся к лучшему местность, я все-таки несказанно был рад, когда уселся в повозку на станции Карабулак (35 в. от Токмака и в той же долине) и жадными глазами смотрел на последние откосы Александровского хребта, заслонившие Буамское ущелье.
Чтоб как-нибудь скоротать время, тем более что и ямщик-то, несмотря на свою молодость, оказался большим флегматиком и ехать скорее находил совершенно лишним, несмотря на все мои увещания, - я вступал с ним в беседу, хотя и это развлечение досталось мне с большим трудом.
Совсем еще молодой парень, но какой-то точно пришибленный, с серыми навыкате глазами, глядевшими и тускло, и тупо, оказался «запасным», служившим в одной из местных команд и оставшийся не то по лени двинуться с партией на родину, не то по привычке к месту, где, по выражению его, промаячил 6 годов. Лень, апатия этого субъекта сказывалась даже в его одежде. Что-то вроде совершенно изорванной женской кофты серого цвета было накинуто на широкую спину, один рукав надет, другой болтается, точно лень было парню пропустить в него руку.
Засаленная донельзя «кепка», утратившая окончательно свой цвет и форму, с широчайшим изломанным, растрескавшимся козырьком, и наполовину оторванным, сбытая, вероятно, командиром за выслугою срока, слезла на затылок и обнаружила вместо волос на голове какой-то кусок свалявшейся как колтун шерсти.
Глядя на эту скорчившуюся, неповоротливую и грязную фигуру, просто не верилось, чтоб этот субъект еще так недавно был в молодецких рядах здешних войск. Куда все девалось? - а судя по фигуре его и росту, это, должно быть, был из числа правофланговых.
- Давно ты уволен в запас? - спросил я его.
Вместо ответа, он только флегматично обернулся, глупо посмотрел на меня и, сплюнув на сторону сквозь зубы, зачем-то передернул возжами, нисколько не ускорив ход лошадей.
Меня это наконец взбесило. Я ткнул его в спину и крикнул:
- Без языка ты, что ли, тебя я спрашиваю?
Нисколько не смутясь, он так же лениво повернулся, но все-таки ответил:
- Для че те́бе, ваше благородие, знать-то; известно, вот другой год никак пошел, как уволился».
«Другой год только, и что из него получилось! Сколько хлопот предстоит тому командиру, к которому он поступит в случае мобилизации, - невольно подумалось мне, - а ведь таких из числа „запасных“ наберется немало».
Как ни мало было охоты у моего ямщика вступить со мною в беседу, но я твердо решился расшевелить этого автомата, приискивая только к тому средство. Не может же быть, чтоб у него, как и у каждого человека, не было бы какой-нибудь слабой струны, прикосновение к которой непременно дает звук, хотя бы самый резкий и грубый.
Счастливая мысль вдруг пришла мне в голову:
- Скажи ты мне, отчего ты ходить таким оборванцем, а голову, должно быть, никогда не чешешь? Ведь, поди, ни одна девка не посмотрит на такое чучело, как ты?
Едва только я сказал последние слова, как мой ямщик совсем преобразился. Живо уселся полуоборотом ко мне, и, добродушно осклабясь, охотно заговорил:
- Ка-ды не смотрит, и совсем даже с удовольствием. На что у нас Афроська девка важнеющая, первый сорт, а и та, подико-сь, придешь к ней, а наиначе коли бутылочку пива принесешь, так и… и… и… Боже мой, така-то ласкова да обходительная.
Расходившийся рассказчик много наговорил мне на эту тему своеобразного; я только слушал внимательно, рассматривая оживившееся его лицо и, право, оно мне показалось красивее, а когда он почему-то всунул другую руку в рукав кацавейки и поправил «кепку», то и вся фигура его как-то преобразилась. В его рассказе нередко проскальзывало много юмору, свойственного русскому человеку, и вместе с тем какою-то теплотою и задушевностью отзывалось его простое повествование.
Цинизма, неизбежного при подобных рассказах у нас, цивилизованных, заметно не было. Напротив, в его отношении к женщине вообще слышалось что-то доброе, снисходительное.
Вообще, в этом простом человеке, производящем на первый раз крайне странное и невыгодное впечатление, сказалось много хорошего и своеобразного. Ниже расскажу, по-видимому, незначительный, но много говорящий случай.
Нежные чувства этого меланхолика к женщинам заставили меня спросить его, отчего он не женится?
При этом вопросе он опустил голову, лицо его затуманилось и он, как будто нехотя, отвечал:
- Эх, ваше благородие, отчего не жанился! Рад бы, да силенки не хватило. Была тут одна сиротка, чего бы лучше, Бога бы только благодарить, кабы жаниться. Махонькая такая с виду, а ума на большака хватит, да и я-то полюбился ей.
- В чем же дело, отчего же вы не поженились, и какой силенки не хватает, как ты сказал?
- Знамо какой! Родителев, положим, у нее нет, а только опекун да опекунша, злющая такая, не приведи Бог! А чего опекать-то. У нее и за душой-то всего только она сама. Ну, известно, сирота, заступы никакой, а она шустрая такая да оборотливая, и коров у них подоит, и в избе приберет, и на побегушках куда надо. Стоит она им дешево, потому много ли такому малому робеночку нужно, ей всего-то 17-й годок было пошел. Вот, значит, сговорились мы с ней. Она-то радешенька, а я и пуще того!.. Назавтра пришел я к опекуну с опекуншей, пал в ноги, так и так, мол, не обидьте сироту, благословите! «Ничего, можно, - говорит старуха, - а сама, нечистый ее возьми, как будто и смеется. - Только вот что, голыш ты этакий, скажи мне, где ты возьмешь 100 руб. „калым“ заплатить?» Этого только мы и боялись: ну как калым спросит?
- Как калым? - прервал я рассказчика, - ведь это киргизский обычай?
- Да вот поди ж ты, киргизский-то киргизский, а ничего не поделаешь, силком не возьмешь, да опять-таки они толкуют, что сироту обрядить надо, подняться не с чем. Ну а сами посудите, ваше благородие, где же нашему брату взять 100 руб., ведь это махинища, что другой и всю жисть не увидит!..
- Да почему же непременно нужно 100 р., а не более или менее? - допытывался я, подозревая, что что-нибудь да не так. - Ведь ты сам же говоришь, что деньги эти хотя и называешь калымом, но они идут не родителям или опекунам, а на «обряженье» невесты, ну а ведь «обрядить» можно и дешевле?
- Коли не можно, не прынцесса какая, да и я тоже весь вот тут, а вот поди: вынь да положь 100 руб., и весь сказ, - как-то насмешливо грустно сказал ямщик и, отвернувшись от меня, опять задергал возжами.
Впоследствии, уже в Караколе и на обратном пути, в некоторых поселках, мне пришлось слышать почти то же самое. Калым, так же, как киргизский малахай и халат, начинает входить в нравы и обычаи наших русских поселенцев. Разница только между последними и киргизами заключается в том, что аборигены, в случае какой-нибудь «неустойки», так или иначе внесенный уже калым вернут полюбовной сделкою, а русские, позаимствовавшие этот обычай у киргизов, наполнят камеры уездных судей невозможными кляузами, обклеенными установленными марками.
Впрочем, еще есть разница между теми и другими: дети привольных степей Туркестана и горных вершин Тиан-Шана все измеряют «обидой и самолюбием». Наши же поселенцы - проторями, убытками и количеством ведер выпитой водки. Вот и все различие калыма киргизского и русского.
- Чем же у вас кончилось это дело? - все еще не отставал я с своими расспросами от вновь осунувшегося парня.
- Да чем, известно дело, отстал от нее, губить не хотелось, да и она, сердешная, закручинилась, что ли, али так хворь ее взяла, кто ее знает, только заболела, да вот с Миколы зимнего уже никак семой месяц, как я вырыл ей могилку и схоронил, ну и сам тут остался да хоровожусь вот с эвтими Афроськами!..
- Ну, лешие, трогай!.. - вдруг, как будто желая стряхнуть с себя что-то назойливое, захлопал мой флегматик-ямщик кнутом по удивленным такою небывалою прытью лошадям, и зачем-то провел грязным рукавом пониже изорванного козырька.
Вот откуда может быть вся эта меланхолия, неряшливость и распущенность в этом молодчинище, - невольно подумалось мне, и, признаюсь, мне как-то совестно стало, вспомнив, как сначала я отнесся к нему.
- Сколько верст осталось? - спросил я задумавшегося ямщика.
- Да вон «камень» [«Камень» - местные простолюдины называют место близ устья ущелья, сплошь загроможденное массивами гранита, раскидавшегося в величайшем беспорядке.] скоро, - ответил он, указывая кнутовищем на какие-то красные глыбы, - оттэда 8 верст, сказывают, до «станка».
Солнце поднялось уже высоко и порядочно припекало, когда мы стали постепенно подниматься в гору. Дорога до этого места, извиваясь по долине Чу, почти в одном уровне с рекою, - вдруг сразу поднимается все выше и выше, и при въезде в ущелье она уже идет по такой высоте от р. Чу, что, смотря на нее сверху, она представляется узкой лентой совершенно белого цвета от пенящейся воды и как будто застывшей на месте. Только слышен шум и рев волн, вырывающихся из тесно сжавшего реку с обеих сторон дикого ущелья, стремящихся на свободу в широкую долину и несущихся по сильно наклонной плоскости, разбиваясь о каменные глыбы, усеявшие всю реку, дают знать, что жизнь в ней кипит ключом и беда тому, кто вздумал бы в этом месте встать ей поперек дороги!
Громады лежащего, торчащего стоймя или нависшего с вершины скал гранита чрезвычайно затрудняют проезд по проделанной между ними дороге, особенно при множестве поворотов кривого ущелья.
На одном из них едва не случалась со мною катастрофа. В одном месте дорога, идя по краю отвесного обрыва, внизу у которого пенилась и шумела р. Чу, - круто поворачивает и переходит чрез мостик, перекинутый чрез небольшой, но с довольно крутыми берегами ключ, выбегающий из боковой щели и каскадом падающий в р. Чу.
В этом-то месте, неизвестно отчего, повозка моя вдруг наклонилась над обрывом и, конечно, моментально слетела бы с страшной высоты в кипучие волны с вашим покорным слугою, лошадьми и ямщиком-меланхоликом, но благое Провидение даже великим грешникам нередко протягивает милосердую свою десницу. Неведомо зачем оказавшийся именно в этом месте, одиноко торчащий на самом краю обрыва огромный камень удержал повозку, а с нею и дальнейшее путешествие мое в те страны, где нет ни печалей, ни воздыханий.
Не сомневаюсь, благосклонный читатель, что для вас не представляет ровно никакого интереса, существовал бы на свете пишущий эти строки или нет, но я упомянул об этом случае ввиду обещания моего выше указать на одну весьма характерную черту все того же ямщика.
Когда я опомнился от охватившего меня весьма естественного испуга и выскочил из повозки, то увидал весьма оригинальную картину. Ямщик-великан, обхвативши шею пристяжной лошади, ревел как малый ребенок, а между тем повозка все еще оставалась в наклонном к реке положении.
- Что ты ревешь как дурак, - крикнул я, поднимай повозку скорее!
Тут он, мгновенно схватив своими могучими лапами зад повозки, поднял ее и поставил так же легко, как мы с вами передвинули бы стул; но затем, повалившись ко мне в ноги, опять залился слезами и заорал пуще прежнего.
Предполагая, что он боится ответственности, я стал его успокаивать, обещая, что не заявлю об этом на станции и жаловаться не буду; но он не унимался и, плача, бормотал что-то непонятное.
- Да что ты ревешь? Видишь сам, Бог спас.
- Нет, ваше благородие, - вдруг заговорил он, - скажите как есть все смотрителю; пущай взыщут и строже, не этого я боюсь, а сами посудите, что было бы, если б я душу-то вашу христианскую загубил! Ведь ни в какой каторге не замолил бы у Господа Бога этого греха, - продолжал, всхлипывая, ямщик. А что сейчас было, это как вашему благородию будет угодно, а старосте заявите, а не то я сам объявлю; пущай что хотят, то и делают со мною окаянным, а этого дела я так не оставлю, - возбужденно говорил он, как будто бы не он провинился, а кто-нибудь его обидел. И действительно, как только приехали на станцию, он самым серьезнейшим образом рассказал обо всем, требуя над собою суда и расправы.
Само собою разумеется, что ни того ни другого я не допустил, а только вдоволь посмеялся над этой добродушнейшей личностью.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: ОКОНЧАНИЕ ГЛАВЫ X
Описания населенных мест (Семиреченская область): https://rus-turk.livejournal.com/555456.html
Карта (Ряд III. Лист 10. Верный, Пишпек, Пржевальск): https://rus-turk.livejournal.com/633017.html
П. И. Шрейдер. По Окраине. Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1893.
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII (начало). Глава VII (окончание). Глава VIII. Глава IX. Глава X (начало). Глава X (окончание). Глава XI (начало). Глава XI (окончание). Глава XII. Глава XIII (начало). Глава XIII (окончание). Глава XIV (начало). Глава XIV (окончание).
Глава X
Токмак. - Ямщик-меланхолик. - Его рассказ. - «Калым» у русских переселенцев. - Различие между русским и киргизским калымом. - Въезд в Буамское ущелье. - На волоске от катастрофы - Самобичевание ямщика. - Буамское ущелье. - Характер дороги. - Предание о «проклятой женщине». - Тождество геологического строении щек Александровского хребта и Кунгей-Алатау в ущелье. - Прежний путь в долину Иссык-Куля чрез Сенташ. - Бедовая сопка. - Постоянные и неожиданные грозы и снежные заносы на этом перевале. - Ночлег там команды конно-артиллеристов в 1870 г. - Причина перенесения пути чрез Буамское ущелье. - Разработка сообщения там бывшим 10 лин. батальоном в 1872 году. - Новый путь там же по берегу реки Чу. - Натуральная повинность киргизов для устройства этой дороги.
Ранее я вскользь упомянул о г. Токмаке, расположенном при впадении реки Шамси в реку Чу [Этот городок не следует смешивать с Старым Токмаком, тоже на реке Чу, от которого остались только развалины и несколько сартовских сакель.], как бывшей резиденции администрации уезда того же названия, переведенного ныне в Пишпек. Сказать что-нибудь более о нем решительно нечего. После разжалования его в безуездный город, там воцарилось безлюдие и пустынность, будучи и без того мертвым местечком. Пустота и уныние - вот те чувства, которые овладевают вами, если вы знаете, что отсюда не выбраться. Этот брошенный городок несколько оживляется еще в базарный день, когда сюда приезжают киргизы, привозящие сырье для сбыта скупщикам, прибывающим из различных мест области.
Как ни хороша долина реки Чу, как ни велико было мое любопытство, заставлявшее пытливо вглядываться в эту преобразившуюся к лучшему местность, я все-таки несказанно был рад, когда уселся в повозку на станции Карабулак (35 в. от Токмака и в той же долине) и жадными глазами смотрел на последние откосы Александровского хребта, заслонившие Буамское ущелье.
Чтоб как-нибудь скоротать время, тем более что и ямщик-то, несмотря на свою молодость, оказался большим флегматиком и ехать скорее находил совершенно лишним, несмотря на все мои увещания, - я вступал с ним в беседу, хотя и это развлечение досталось мне с большим трудом.
Совсем еще молодой парень, но какой-то точно пришибленный, с серыми навыкате глазами, глядевшими и тускло, и тупо, оказался «запасным», служившим в одной из местных команд и оставшийся не то по лени двинуться с партией на родину, не то по привычке к месту, где, по выражению его, промаячил 6 годов. Лень, апатия этого субъекта сказывалась даже в его одежде. Что-то вроде совершенно изорванной женской кофты серого цвета было накинуто на широкую спину, один рукав надет, другой болтается, точно лень было парню пропустить в него руку.
Засаленная донельзя «кепка», утратившая окончательно свой цвет и форму, с широчайшим изломанным, растрескавшимся козырьком, и наполовину оторванным, сбытая, вероятно, командиром за выслугою срока, слезла на затылок и обнаружила вместо волос на голове какой-то кусок свалявшейся как колтун шерсти.
Глядя на эту скорчившуюся, неповоротливую и грязную фигуру, просто не верилось, чтоб этот субъект еще так недавно был в молодецких рядах здешних войск. Куда все девалось? - а судя по фигуре его и росту, это, должно быть, был из числа правофланговых.
- Давно ты уволен в запас? - спросил я его.
Вместо ответа, он только флегматично обернулся, глупо посмотрел на меня и, сплюнув на сторону сквозь зубы, зачем-то передернул возжами, нисколько не ускорив ход лошадей.
Меня это наконец взбесило. Я ткнул его в спину и крикнул:
- Без языка ты, что ли, тебя я спрашиваю?
Нисколько не смутясь, он так же лениво повернулся, но все-таки ответил:
- Для че те́бе, ваше благородие, знать-то; известно, вот другой год никак пошел, как уволился».
«Другой год только, и что из него получилось! Сколько хлопот предстоит тому командиру, к которому он поступит в случае мобилизации, - невольно подумалось мне, - а ведь таких из числа „запасных“ наберется немало».
Как ни мало было охоты у моего ямщика вступить со мною в беседу, но я твердо решился расшевелить этого автомата, приискивая только к тому средство. Не может же быть, чтоб у него, как и у каждого человека, не было бы какой-нибудь слабой струны, прикосновение к которой непременно дает звук, хотя бы самый резкий и грубый.
Счастливая мысль вдруг пришла мне в голову:
- Скажи ты мне, отчего ты ходить таким оборванцем, а голову, должно быть, никогда не чешешь? Ведь, поди, ни одна девка не посмотрит на такое чучело, как ты?
Едва только я сказал последние слова, как мой ямщик совсем преобразился. Живо уселся полуоборотом ко мне, и, добродушно осклабясь, охотно заговорил:
- Ка-ды не смотрит, и совсем даже с удовольствием. На что у нас Афроська девка важнеющая, первый сорт, а и та, подико-сь, придешь к ней, а наиначе коли бутылочку пива принесешь, так и… и… и… Боже мой, така-то ласкова да обходительная.
Расходившийся рассказчик много наговорил мне на эту тему своеобразного; я только слушал внимательно, рассматривая оживившееся его лицо и, право, оно мне показалось красивее, а когда он почему-то всунул другую руку в рукав кацавейки и поправил «кепку», то и вся фигура его как-то преобразилась. В его рассказе нередко проскальзывало много юмору, свойственного русскому человеку, и вместе с тем какою-то теплотою и задушевностью отзывалось его простое повествование.
Цинизма, неизбежного при подобных рассказах у нас, цивилизованных, заметно не было. Напротив, в его отношении к женщине вообще слышалось что-то доброе, снисходительное.
Вообще, в этом простом человеке, производящем на первый раз крайне странное и невыгодное впечатление, сказалось много хорошего и своеобразного. Ниже расскажу, по-видимому, незначительный, но много говорящий случай.
Нежные чувства этого меланхолика к женщинам заставили меня спросить его, отчего он не женится?
При этом вопросе он опустил голову, лицо его затуманилось и он, как будто нехотя, отвечал:
- Эх, ваше благородие, отчего не жанился! Рад бы, да силенки не хватило. Была тут одна сиротка, чего бы лучше, Бога бы только благодарить, кабы жаниться. Махонькая такая с виду, а ума на большака хватит, да и я-то полюбился ей.
- В чем же дело, отчего же вы не поженились, и какой силенки не хватает, как ты сказал?
- Знамо какой! Родителев, положим, у нее нет, а только опекун да опекунша, злющая такая, не приведи Бог! А чего опекать-то. У нее и за душой-то всего только она сама. Ну, известно, сирота, заступы никакой, а она шустрая такая да оборотливая, и коров у них подоит, и в избе приберет, и на побегушках куда надо. Стоит она им дешево, потому много ли такому малому робеночку нужно, ей всего-то 17-й годок было пошел. Вот, значит, сговорились мы с ней. Она-то радешенька, а я и пуще того!.. Назавтра пришел я к опекуну с опекуншей, пал в ноги, так и так, мол, не обидьте сироту, благословите! «Ничего, можно, - говорит старуха, - а сама, нечистый ее возьми, как будто и смеется. - Только вот что, голыш ты этакий, скажи мне, где ты возьмешь 100 руб. „калым“ заплатить?» Этого только мы и боялись: ну как калым спросит?
- Как калым? - прервал я рассказчика, - ведь это киргизский обычай?
- Да вот поди ж ты, киргизский-то киргизский, а ничего не поделаешь, силком не возьмешь, да опять-таки они толкуют, что сироту обрядить надо, подняться не с чем. Ну а сами посудите, ваше благородие, где же нашему брату взять 100 руб., ведь это махинища, что другой и всю жисть не увидит!..
- Да почему же непременно нужно 100 р., а не более или менее? - допытывался я, подозревая, что что-нибудь да не так. - Ведь ты сам же говоришь, что деньги эти хотя и называешь калымом, но они идут не родителям или опекунам, а на «обряженье» невесты, ну а ведь «обрядить» можно и дешевле?
- Коли не можно, не прынцесса какая, да и я тоже весь вот тут, а вот поди: вынь да положь 100 руб., и весь сказ, - как-то насмешливо грустно сказал ямщик и, отвернувшись от меня, опять задергал возжами.
Впоследствии, уже в Караколе и на обратном пути, в некоторых поселках, мне пришлось слышать почти то же самое. Калым, так же, как киргизский малахай и халат, начинает входить в нравы и обычаи наших русских поселенцев. Разница только между последними и киргизами заключается в том, что аборигены, в случае какой-нибудь «неустойки», так или иначе внесенный уже калым вернут полюбовной сделкою, а русские, позаимствовавшие этот обычай у киргизов, наполнят камеры уездных судей невозможными кляузами, обклеенными установленными марками.
Впрочем, еще есть разница между теми и другими: дети привольных степей Туркестана и горных вершин Тиан-Шана все измеряют «обидой и самолюбием». Наши же поселенцы - проторями, убытками и количеством ведер выпитой водки. Вот и все различие калыма киргизского и русского.
- Чем же у вас кончилось это дело? - все еще не отставал я с своими расспросами от вновь осунувшегося парня.
- Да чем, известно дело, отстал от нее, губить не хотелось, да и она, сердешная, закручинилась, что ли, али так хворь ее взяла, кто ее знает, только заболела, да вот с Миколы зимнего уже никак семой месяц, как я вырыл ей могилку и схоронил, ну и сам тут остался да хоровожусь вот с эвтими Афроськами!..
- Ну, лешие, трогай!.. - вдруг, как будто желая стряхнуть с себя что-то назойливое, захлопал мой флегматик-ямщик кнутом по удивленным такою небывалою прытью лошадям, и зачем-то провел грязным рукавом пониже изорванного козырька.
Вот откуда может быть вся эта меланхолия, неряшливость и распущенность в этом молодчинище, - невольно подумалось мне, и, признаюсь, мне как-то совестно стало, вспомнив, как сначала я отнесся к нему.
- Сколько верст осталось? - спросил я задумавшегося ямщика.
- Да вон «камень» [«Камень» - местные простолюдины называют место близ устья ущелья, сплошь загроможденное массивами гранита, раскидавшегося в величайшем беспорядке.] скоро, - ответил он, указывая кнутовищем на какие-то красные глыбы, - оттэда 8 верст, сказывают, до «станка».
Солнце поднялось уже высоко и порядочно припекало, когда мы стали постепенно подниматься в гору. Дорога до этого места, извиваясь по долине Чу, почти в одном уровне с рекою, - вдруг сразу поднимается все выше и выше, и при въезде в ущелье она уже идет по такой высоте от р. Чу, что, смотря на нее сверху, она представляется узкой лентой совершенно белого цвета от пенящейся воды и как будто застывшей на месте. Только слышен шум и рев волн, вырывающихся из тесно сжавшего реку с обеих сторон дикого ущелья, стремящихся на свободу в широкую долину и несущихся по сильно наклонной плоскости, разбиваясь о каменные глыбы, усеявшие всю реку, дают знать, что жизнь в ней кипит ключом и беда тому, кто вздумал бы в этом месте встать ей поперек дороги!
Громады лежащего, торчащего стоймя или нависшего с вершины скал гранита чрезвычайно затрудняют проезд по проделанной между ними дороге, особенно при множестве поворотов кривого ущелья.
На одном из них едва не случалась со мною катастрофа. В одном месте дорога, идя по краю отвесного обрыва, внизу у которого пенилась и шумела р. Чу, - круто поворачивает и переходит чрез мостик, перекинутый чрез небольшой, но с довольно крутыми берегами ключ, выбегающий из боковой щели и каскадом падающий в р. Чу.
В этом-то месте, неизвестно отчего, повозка моя вдруг наклонилась над обрывом и, конечно, моментально слетела бы с страшной высоты в кипучие волны с вашим покорным слугою, лошадьми и ямщиком-меланхоликом, но благое Провидение даже великим грешникам нередко протягивает милосердую свою десницу. Неведомо зачем оказавшийся именно в этом месте, одиноко торчащий на самом краю обрыва огромный камень удержал повозку, а с нею и дальнейшее путешествие мое в те страны, где нет ни печалей, ни воздыханий.
Не сомневаюсь, благосклонный читатель, что для вас не представляет ровно никакого интереса, существовал бы на свете пишущий эти строки или нет, но я упомянул об этом случае ввиду обещания моего выше указать на одну весьма характерную черту все того же ямщика.
Когда я опомнился от охватившего меня весьма естественного испуга и выскочил из повозки, то увидал весьма оригинальную картину. Ямщик-великан, обхвативши шею пристяжной лошади, ревел как малый ребенок, а между тем повозка все еще оставалась в наклонном к реке положении.
- Что ты ревешь как дурак, - крикнул я, поднимай повозку скорее!
Тут он, мгновенно схватив своими могучими лапами зад повозки, поднял ее и поставил так же легко, как мы с вами передвинули бы стул; но затем, повалившись ко мне в ноги, опять залился слезами и заорал пуще прежнего.
Предполагая, что он боится ответственности, я стал его успокаивать, обещая, что не заявлю об этом на станции и жаловаться не буду; но он не унимался и, плача, бормотал что-то непонятное.
- Да что ты ревешь? Видишь сам, Бог спас.
- Нет, ваше благородие, - вдруг заговорил он, - скажите как есть все смотрителю; пущай взыщут и строже, не этого я боюсь, а сами посудите, что было бы, если б я душу-то вашу христианскую загубил! Ведь ни в какой каторге не замолил бы у Господа Бога этого греха, - продолжал, всхлипывая, ямщик. А что сейчас было, это как вашему благородию будет угодно, а старосте заявите, а не то я сам объявлю; пущай что хотят, то и делают со мною окаянным, а этого дела я так не оставлю, - возбужденно говорил он, как будто бы не он провинился, а кто-нибудь его обидел. И действительно, как только приехали на станцию, он самым серьезнейшим образом рассказал обо всем, требуя над собою суда и расправы.
Само собою разумеется, что ни того ни другого я не допустил, а только вдоволь посмеялся над этой добродушнейшей личностью.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: ОКОНЧАНИЕ ГЛАВЫ X
Описания населенных мест (Семиреченская область): https://rus-turk.livejournal.com/555456.html
Карта (Ряд III. Лист 10. Верный, Пишпек, Пржевальск): https://rus-turk.livejournal.com/633017.html