По Окраине: Путевые очерки П. И. Шрейдера. 10.2
По Окраине. (От Ташкента до Каракола). Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1892.
П. И. Шрейдер. По Окраине. Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1893.
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII (начало). Глава VII (окончание). Глава VIII. Глава IX. Глава X (начало). Глава X (окончание). Глава XI (начало). Глава XI (окончание). Глава XII. Глава XIII (начало). Глава XIII (окончание). Глава XIV (начало). Глава XIV (окончание).
< Окончание главы X >
Буамское ущелье представляет собою узкую искривленную трещину, как будто разорвавшую цепь гор Александровского хребта с восточной и Кунгей-Алатау с западной стороны.
Совершенно обнаженные щеки тех и других в виде высоких каменных террас и глубоких оврагов, обрываясь берегами текущей между ними р. Чу, образуют теснину, состоящую из кривых линий, пересекающихся под различными углами.
В большей части своего протяжения ущелье весьма узкое; дорога идет у самых стен громадных скал с одной стороны и обрывов с другой, то тянется по балкону, то спускается в глубочайшие овраги, извиваясь по берегу р. Чу, усеянному сплошь, за незначительными исключениями, самого разнообразного вида и величины камнем. В случае встречи двух повозок разъехаться нельзя иначе, как отодвигая которую-нибудь из них назад до того места, где дорога хотя сколько-нибудь расширяется. Особенная опасность представляется на поворотах, которые имеют такой изгиб, что, подъезжая к ним, благодаря протянувшемуся откосу возвышенностей, как бы преграждающими путь, кажется, что и ехать более некуда. Только подъехав вплоть, открывается узкая дорога, идущая полукругом вправо или влево, по самому карнизу.
Такое головокружительное путешествие, особенно между станциями Джиль-Арык и Кок-Майнак и частью от последней до Кутемалды (всего около 70 верст), даже для людей с крепкими нервами возможно только днем, почему обыкновенно пригоняют время так, чтоб из Карабалтов (последняя станция в долине Чу) выехать утром и к вечеру проехать все ущелье.
Подъемы и спуски в некоторых местах бывают весьма круты, и лошади поэтому оказываются то выше повозки, то наоборот. При спуске так вот и кажется, что опрокинетесь вниз, а при поворотах - что полетите кувырком с обрыва в глубокую каменистую долину р. Чу [В 1886 году устраивалась другая превосходная дорога внизу по берегу р. Чу. Об этой дороге я подробно поговорю ниже. Будущие путешественники по этой местности поэтому не испытают уже всех тех прелестей, которые я испытал.].
Все это, впрочем, только кажется. Превосходные кони, продукт местной породы, вытягивая свой корпус, раздувая широкие ноздри, выкачивая круглые глаза, несут вас по камню и щебню на высоту по балконам. При спуске вниз коренник свертывается клубочком, сползает на задних ногах, озираясь вправо и влево. Пристяжки опускают постромки. Ни одна из них не куется, разве только коренник, попавший из русских. Местные же лошади, горной породы, обладают стальными копытами и не знают никакой ковки. Можно по этому судить, из какого материала сколочены эти лошади.
Станции расположены в 22-25 верстах одна от другой. При такой тяжелой дороге, казалось бы, следовало сократить расстояние между ними; но сделать это нельзя было потому, что ущелье, идя большею частью узкой тесниной, только в двух местах (в Джиль-Арыке и Кок-Майнаке) расширяется, образуя небольшие поляны. Тут и устроены станции. Среди диких скал, почти у подножия их, приютились домики с необходимыми хозяйственными постройками.
Величава, но дика и пустынна эта местность. Флора и фауна не проявляют здесь особенной жизни. Только изредка по берегам р. Чу, нарушающей своим шумом могильную тишину ущелья, и на островках, рассеянных по этой реке, попадаются небольшие кусты барбариса, дикий жасмин, колючка и редкий тальник [В почтенном труде барона Каульбарса мы читаем, что в Буамском ущелье есть небольшие рощи. Может быть, они и были, но в настоящее время и следа их нет.]. На одна птичка здесь не чирикнет, разве только где-нибудь высоко по поднебесью тихо проплывет мимо белоголовый орел.
В 5 верстах от станции Джиль-Арык внимание путника останавливается на прихотливой фигуре, поставленной природою на одном из склонов правой стороны ущелья. Фигура эта, состоящая из конгломерата, была, вероятно, в прежние времена просто какая-нибудь отдельная высокая осыпь. Под влиянием ветра и падающих дождей она приняла форму круглого стола на тумбе, расширяющейся книзу… Если всмотреться поближе, доска стола кажется как бы круглым котлом, опрокинутым дном кверху. Ниже прихотливые очертания фигуры представляются чем-то в виде лица. Спускающаяся вниз тумба изборождена продольными дождевыми подтеками и чрезвычайно напоминает длинную и широкую бороду.
Восточное воображение туземцев и тут не обошлось без фантастической легенды. Киргиз-ямщик, отлично говорящий по-русски, рассказал мне следующее: «Этот камень, - говорит он - называется „проклятая женщина“. Была когда-то богатая молодая красавица. У нее было столько табунов коней, сколько вот камней во всем Буаме [У кочевого элемента богатство считается не количеством денег или земель, а числом лошадей, верблюдов, баранов и вообще скота.]. Кони все были иноходцы, да такие, что стреляй в них, и пуля не догонит. С этаким-то богатством она такая была скупая, точно наша киргизская собака [В каждом ауле имеется множество собак, которых киргизы никогда не кормят. Собаки питаются тушканчиками и мышами, которых они находят в норах, или первою попавшеюся им падалью. При такой жизни поневоле будешь скуп.]. Ашала (ела) она одна целый казан махана (котел говядины); табунщикам есть не давала. Кругом народ бедный был. Кто приходил к ней и просил поесть, того шайтаном (чертом) называла и прочь гнала „джульбарсом“ (тигром) своим, которого всегда держала с собою в юрте. Вот раз пришел к ней издалека старик, старый-престарый, худой и такой усталый от ходьбы и голода, что как дошел до юрты, так и упал. Стал он просить у этой женщины чашку кумыса. Она сейчас этого джульбарса на него; но зверь вместо того, чтобы разорвать старика, стал около него играть, тереться и ласкаться, вот как кошка у нас на станции. Тут старик вдруг встал и так громко закричал, что по всем горам гул пошел. „Ты видишь, - кричит он, - злой джульбарс и тот пожалел меня, а ты, мусульманка, что сделала? Именем Аллаха проклинаю тебя. Пусть этот казан, в котором варится сюрпа (суп), опрокинется тебе на голову и придавит на вечные времена, а сама ты будь камнем, так как у тебя каменное сердце!“ Тут казан вдруг поднялся, упал ей на голову, сюрпа полилась по лицу вниз и застыла вон ровно борода какая, а сама эта женщина стала камнем. Так вот камень и стоит здесь с тех пор и называется „проклятая женщана“. А человек, который ее проклял, быль святой из этих же мест. Он в Мекке был, много молился, и, когда он хотел уже уйти оттуда, Аллах призвал его и велел наказать проклятием эту злую и скупую женщину и обратить ее в камень. Так рассказывают старики наши», - присовокупил рассказчик, окончив басню восточной фабрикации.
Буамское ущелье открывается между северными подножиями Александровского хребта и совершенно родственного с ним по геологическому строению и отделенного от него речкою Чу Кунгей-Алатау. Оно, постоянно поднимаясь, достигает приблизительно в средине своего протяжения (близь Кок-Майнака) до 7500 ф. над уровнем моря. Здесь приходится положительно взлетать урывками на высокий утес, сплошь усеянный камнем. Лошади, чтоб втащить повозку наверх, делают прыжки и, несмотря на свою мускулатуру, беспрестанно останавливаются, чтобы перевести дух. Во время короткого отдыха ямщик соскакивает с козел, чтобы подложить большие камни под задние колеса повозки; иначе вы рискуете покатиться назад. Отсюда, то спускаясь в небольшие поляны, то обрываясь в крутые, извилистые и длинные овраги, дорога выходит в долину Кутмальды, составляя таким образом, как я уже говорил ранее, кривую и глубокую трещину, длиною около 70 верст.
Состав и наслоение щек обоих хребтов до того сходны, что если бы не ущелье, как бы нехотя разделившее их, весьма вероятно было бы одно из двух: или Кунгей-Алатау сохранил бы свое название до самого Аулие-Ата, или конец Александровского хребта считался бы у слияния с перевалом Сенташ, соединяющим заилийскую цепь гор с восточной стороны с могучим Тиан-Шанем.
Вышеупомянутое сходство обеих стен ущелья не исчезает на всем протяжении ущелья от начала до конца. Склоны обоих хребтов, состоя из совершенно одинаковых образований диарита, буроугольного, мелового гнейса, порфира, известняка, каменноугольных формаций и пр., как будто наперерыв пестреют своим разнообразным колоритом и оттенками.
В руках предприимчивых капиталистов Буамское ущелье представило бы обширное поле для утилизации естественных богатств.
Будущим путешественникам, переваливая это ущелье, не придется уже вскарабкаться на высокие каменистые утесы, пробираться по карнизу или спускаться вдруг в длинные, извилистые и крутые обрывы и овраги. Как я раньше говорил, устраивается внизу по берегу р. Чу другая, превосходная дорога.
До 1872 г. сообщения долины р. Чу и местностей, лежащих к северу от Александровского хребта и Кунгей-Алатау, с долиною Иссык-Куля и далее с Нарыном и Кашгаром через Буамское ущелье, - никакого еще не было.
Дорога из Верного в Каракол шла восточнее на 200 верст, через перевал Сенташ. На первый взгляд, этот путь представлял много удобств как ближайший, почти на 300 верст, и притом не имеющий нагромождений Буама с заоблачными балконами. Дорога пролегала по весьма хорошему и сравнительно ровному грунту. Кроме того, роскошный, богато одаренный природою перевал, казалось бы, должен представлять благоприятные условия как для путей сообщения, так и для оседлости. Зеленые нивы выше человеческого роста, пестрые ковры чернотравника, мириады полевых цветов, наполняющих воздух благоуханием, мягкая температура, сверкающие как кристаллы горные ключи, - все это, обрамленное справа и слева гигантами Тиан-Шана и Алатау, как восхитительный вид доставляет истинное удовольствие и отраду путнику.
Кажется, чего же лучше? Ближайшее, хорошее сообщение с главным административным пунктом области, затем, тут же мог бы идти путь из пограничного с Кульджею уездного города Джаркента и попутных селений; кроме того, долина и нагорья Сенташа, обладая всеми богатствами природы в хозяйственном отношении, могли бы представить обширное поле для устройства больших селений. Но все это хорошо, к сожалению, только на первый взгляд.
Все эти роскошные нивы, блеск и журчание речек и ручьев, бахрома темно-зеленых елей на извилистых горах и на вершинах представляют собою действительно великолепный ландшафт, привлекающий взор и успокаивающий утомленного путника. Но все это только в хорошую погоду. В непогоду же это же самое заставляет его проклинать судьбу. Сенташ (простите, прекрасная читательница, за сравнение) - это все равно что капризная красавица: не знаешь, согреет ли она тебя теплыми лучами своих ясных очей, или сверкнет ярким глазом так, что обдаст холодом…
Так случилось и со мною в 1870 г., когда я шел с командою конно-артиллеристов из г. Верного в Каракол за орудиями, чтобы затем присоединиться к Тиан-Шанскому отряду.
Погода была прелестная. Мягкие лучи солнца, отражаясь на не стаявшем еще снеге на горных вершинах, увеличивали блеск и красоту прекрасной долины Каркары. Это было еще в апреле месяце, жары не вступили еще в свои права, и было поэтому легко, привольно ходить. Солдатики напевали веселую песню, стукая бубном, звеня тарелками и позванивая бубенчиками. Лошадки, несмотря на большой переход, шли бойко, похрапывали и, пользуясь слабыми поводьями, хватали высокую сочную траву.
- Эх, ребята, как славно отдохнем мы тут, а лошадки только хвосты задирать будут! - невольно восторгаясь, обратился я к своей команде.
- Так точно, ваше благородие, - гаркнули они, - чего же лучше: и дух вольный, да и кони отдохнут. Ведь без малого 60 верст отмахали.
- Однако, ваше благородие, - вдруг осадил меня усатый трубач (коренной сибиряк), неотступно следовавший чуть не на хвост моей лошади, - как почивать-то будете: ни юрты, ни повозки нетути.
- Ну так что же, что «нетути»?! - даже с какой-то досадою сказал я ему. - Чем не постель вон там? - показал я вдаль рукою на расстилавшуюся как бархатный ковер пеструю траву, близь входа в широкое ущелье, где я предполагал устроить бивуак, так как по маршруту тут назначена была дневка.
- Как угодно, есть воля ваша! - лаконически ответил мой трубач. - Я ведь больше насчет вас, ваше благородие, а наше дело солдатское, привычное: в голову седло, да небом прикрылся, - ответил мне, откозыряв, трубач, и славная физиономия его приняла как бы озабоченный вид.
Заметив это и зная, что этот старослужащий усач, обыкновенно весьма молчаливый, зря ничего не скажет, тем более что он не раз имел случай убедиться во время похода в моем далеко не изнеженном воспитании, мне захотелось пощекотать его самолюбие в глазах солдат.
- Ты, впрочем, человек бывалый и хороший, - говорю я ему, - к тому же слова на ветер не бросаешь, так объясни мне, почему ты спросил меня, как я спать буду без юрты или палатки? Ведь это разве первая ночь, все время так идем [Мне хотя дана была палатка, но она была очень плоха. К тому же ночи были такие мягкие, теплые и лунные, что я предпочитал лучше спать на открытом воздухе.].
- Так точно, ваше благородие, - ответил мне заметно повеселевший мой верный спутник (в строю и в походе трубач неотступно следует за своим командиром), - только осмелюсь доложить, что тутотка вашему благородию не будет сегодня спокойно, потому э-эвона, изволите видеть сопочку? Ишь как закурилась. Наверно обманет. Без малого через час, али поболе, так и закурится от нее по всему этому Сенташу, ну а тогда, значит, большой дождь будет. Я в эвтих местах вот 3-й раз хоровожусь и всегда-то эвта самая сопка много хлопот доставляла, - авторитетно докончил бывалый солдат.
Взглянув по указанному направлению, я действительно увидал с помощью бинокля, что вправо от входа в ущелье ив Каркаринской долины среди высившихся разной величины и формы горных вершин, отделившись от них, торчала остроконечная, точно юламейка, - сопка. При совершенно безоблачном небе вилась над ней темно-серая струйка, как будто дым, выходивший из вершины ее, и эта струйка, все более и более расширяясь, расползлась по соседним пикам.
- Ну, - думаю, - действительно, пожалуй, придется принять ванну. - Откровенно говоря, более всего смущало меня не собственное купанье, а ночлег солдатиков: большая часть из них еще первый раз была в походе.
Взглянув на эти славные и веселые лица и услыхав веселые прибаутки, «как сегодня будут париться в нетопленной бане» и пр., я хотя несколько утешился, тем не менее мне еще более почему-то захотелось устроить хотя какой-нибудь навес для этих безобидных, превосходных людей.
До ночлега осталось добрых 7-8 верст. Солнце начало склоняться к западу; нужно было поторопиться, и я крупною рысью повел команду. Звонко защелкали по твердому грунту подковы лошадей, и через полчаса мы уже были на месте, где ароматный пар готового ужина тянул к себе проголодавшиеся желудки. (Во время мирных походов кухня всегда посылается вперед.) Хотя я сам как акула готов был броситься на артельный котел, но должен был прежде всего похлопотать об устройстве какого-нибудь ночлега.
Как ни хороша и привольна была местность, однако планы мои соорудить наскоро шалаши тотчас же рушились, так как до леса было от нас еще далеко и высоко, а здесь ни кустика. Только высокая и густая трава покрыла поверхность земли. Тоскливо сжалось мое сердце, тем более что уже при приближении к месту ночлега небо в этой замкнутой со всех сторон ограде из горных масс стало покрываться какими-то парами, от которых осаждалась влажность на одежде.
Отдаленные глухие раскаты грома, эхом раздававшиеся по горам и ущельям, приближались все ближе и ближе, и точно как бы тысячами залпов не то салютовали пришедшей команде, не то как будто ревниво оберегали вход во дворец какой-нибудь сказочной Марии-Царевны.
- Что тут делать? как быть? - невольно мелькало у меня в голове. И тут опять-таки выручил всегда находчивый и никогда не унывающий русский солдат.
- Ваше благородие! Не извольте сумлеваться насчет, значит, непогоды; у нас шинелки есть, - доложил мне, козыряя, молодчина вахмистр.
А действительно, отличная идея.
- Ну-ка, трубач, труби скорее на ужин!
- А затем, - обратился я к вахмистру, - прикажи нарезать травы побольше, постлать под нависшею весьма кстати скалою (которая, впрочем, очень мало помогла), воткнуть кругом шашки, а на них сверху положить шинелки, благо они из запасных, на смотры не пойдут; а спать можно в мундирах: теперь тепло, жалеть же их нечего, потому что здоровье дороже.
- Так точно, ваше благородие! покорнейше благодарим, - заорали солдатики.
Молчаливый трубач, однако, этим не удовольствовался. Он опять озабоченно подошел ко мне и спросил:
- Осмелюсь доложить: а как же ваше благородие? Дождь будет страшнеющий.
- А что же? Разве у вас всех не найдется места для вашего взводного командира? С вами как-нибудь примощусь. Вместе служим, так и бедовать заодно.
Едва ли не это послужило главной причиной быстрого устройства закрытия от предстоящей грозы, хотя, к слову сказать, весьма сомнительного.
Живо все отужинали, еще быстрее заработала коса, и скоро собрали очень много мягкой травы. Живо вырос из земли квадратный балдахин, в котором колонками служили шашки, а верхом и бахромистыми портьерами - «шинелки». Лошади поставлены были хвостами к несшемуся вихрю около самых наших оригинальных постелей, и этим они несколько защищали нас от косого разразившегося ливня.
Едва только мы успели залезть под «шинелки», как яркая молния озарила всю местность, вслед за тем над нашими головами раздался такой оглушительный треск грома, что первое мгновение все мы сразу привскочили на импровизованных наших кроватях и в недоумении посмотрели друг на друга. Солдатики начали креститься.
Ливень, град, и как будто хлябь грозной природы отверзлась и выпустила все свои водоносные каналы на трепетавшие «шинелки».
Однако пока еще было сносно. Правда, попрыскивало очень часто, но что это значит для русского человека, обливающегося по́том летом за сохой, а зимой при тридцатиградусном морозе в Сибири похлопывающего только кожаными рукавицами.
Как солдатики ни были уставшими, но, как всегда в подобных случаях, у них почему-то особенно развивается охота к разным прибауткам. Казалось бы, спать им и больше ничего. Как не так! Тут-то у них и является желание потрунить незнамо над чем.
- Что, со́почка, много взяла? Накось вот… а мы-то от тебя схоронились, - слышу я, подсмеивается один из развеселых молодых солдатиков, которому все нипочем.
- Тише ты, леший! - увещевает его один из более старых служивых, - нешто не видишь, - командер започивал.
А я и не думал еще започивать, хотя темнота, окружающая нас под «шинелками» в этакую погоду после заката солнца, должна была, собственно, располагать ко сну.
- Ладно, толкуй! - слышу я голос свернувшегося около меня трубача. - Она, эвта сопка, еще даст тебе знать, как от нее схоронился!
И действительно, точно назло: только что говор умолк, только что послышалось сладкое похрапывание, да и я тоже погрузился в дремоту, как вдруг затихший было дождь разразился сильнее прежнего. Непрерывное сверкание молний, сопровождаемое оглушительными раскатами грома, и налетевший с остервенением вихрь, сорвавший наши «шинелки», унося их куда-то, заставили сконфузиться балагура-солдатика, придав в то же время еще более авторитетности бывалому трубачу и коварной сопке.
Лошадки, также было задремавшие, опустив головы с слипшимися гривами и хвостами, начали рваться с коновязи; но почуяв кинувшихся к ним измокших молодчинищев-ездовых с неизбежным возгласом: «Ва-а-аська, Ва-а-аська, тпрр-ру» и т. д., радостно заржали и успокоились.
Возня с лошадьми, ловля летавших по ветру шинелей и т. п. гимнастические упражнения заняли всю ночь. Конечно, тут уже не до сна было. Между тем залпы небесных батарей начали постепенно стихать, и раскаты их, слабея все более и более, ушли затем куда-то далеко-далеко.
Ливень сменился мелким дождем; наконец перестало и моросить. Небо очистилось от туч, восток забелел, и выплывающее солнце сразу озарило золотым своим блеском вершины высоко торчавших елей и снеговые вершины звена Тиан-Шана с Заилийским Алатавом.
Капли на траве засверкали бриллиантовым блеском. Воздух пресыщен был благоуханием. Видимо, красавица Мария-Царевна проснулась в отличном расположении духа, угомонила стоглавую гидру и дышала полною свежею грудью.
Однако ненадолго. Через короткое время она опять-таки неожиданно разразилась гневом.
Уже покормили коней, согрели, хотя с большим трудом, чайники, выдали уже промокшим солдатикам «чепаруху» спирту (в то время войска снабжались для подобных случаев спиртовым довольствием); мы живо заседлались и двинулись далее. Все, кажется, благоприятствовало нам. Все мы возлагали большие надежды и на чистое темно-голубое небо, и на ярко заблиставшее солнце. Конно-артиллеристы весело затянули: «Развеселы канонеры, едним словом, молодцы» (славная это была артиллерийская песня, почему-то ныне забытая), только бывалый мой Личарда опять нахмурился, и был прав.
Едва отошли мы верст десять, как слышу сзади себя: «Ишь, окаянная, опять закурилась». Невольно взглянув на известную уже «курилку», я увидел, что вновь предстоит нам душ, но на сей раз уже не под «шинелками», а прямо-таки под негостеприимным небом Сен-таша с его «считанным камнем» [Сен-таш в переводе - считанный камень. У подножия северного склона перевала бросается в глаза курган из булыжника и другого камня. Местное предание говорит, что когда Тамерлан шел с своими полчищами завоевать китайские земли, то он приказал для устрашения неприятелей каждому воину положить по камню, отчего и образовался курган. Размеры его, если еще принять во внимание, что в продолжение нескольких веков громадное количество его ушло в осевшую землю, свидетельствуют о весьма внушительной цифре легиона знаменитого и страшного в свое время азиатского деспота. От этого-то кургана перевал Сен-таш получил свое название.].
- Рысью ма-арш! Прибавь рыси! - поспешил я скомандовать, удирая от быстро расползавшихся туч. Однако как скоро мы ни утекали, «она» все-таки прихлеснула, да, слава Богу, в затылок. И как рады были мы, когда прискакали в Джергалан, тогда еще пустынное место, а ныне русский поселок.
Долина Сен-таша имеет, кроме того, большие скопления подпочвенной воды, и во многих местах образовались там такие «сазы», что земля под вами буквально колеблется, и много нужно снаровки, чтобы не увязнуть в трясине.
Вот что представляет собою Сен-таш летом.
Зимою же он почти совершенно непроходим. Снег так заваливает и заметает все пути, что в случае провала не видно и казака с пикой, не говоря уже о том, что в случае вьюги, которая там бывает почти постоянно, оттуда и не выбраться. Затем, постоянно дуют там ветры, и морозы даже в сентябре месяце настолько сильны, что раз едва не замерз там целый батальон, шедший из Верного в Каракол, так что с тех пор войска, кроме батареи, идущей прямо, уходят в г. Верный на лагерное время окружным путем, делая вместо 300 верст 600.
Все это заставило областную администрацию принести в жертву близость сообщения и перенести путь через Буам, хотя здесь разработка дороги стоила неимоверных трудов и больших средств.
Впрочем, и в настоящее время проезжают, например, из Каракола в Джаркент через Сен-таш, но почтовый тракт снят, а возят поселенцы Каракола, Джергалана и Джаркента, рассчитывая на русское «авось».
До 1872 года дорога шла через Буам только узкой лентой «кой-джол» (баранья тропа), которою могли пользоваться одни только конные киргизы. В том же году, когда отправлено было в Кашгар посольство барона Каульбарса и результаты еще не могли быть известны, так что можно было ожидать, что потребуется военная поддержка, то, как я говорил выше, за послом двинут был из Верного 10-ый Туркестанский линейный батальон (ныне, если не ошибаюсь, 3-ий Западно-Сибирский). На долю этого-то батальона выпал тяжелый, но славный жребий произвести там поистине Сизифову работу.
Только тот, кто раньше видел Буамское ущелье с его наваленными друг на друга высочайшими каменными глыбами, и затем в 1872 году проезжал уже там на почтовых, по достоинству может оценить эту работу превосходного батальона, на которую потребовалось столько терпения и выносливости, доходившей иногда до самоотвержения и гигантского труда, положенного под палящим зноем тамошнего солнца!
Нельзя не пожалеть только, что линия для пробивки экипажного пути была выбрана не совсем удачно. Дорога идет по карнизам, утесам, кручам и вообще по такой «костоломке», о которой уже было сказано. Было ли это сделано ввиду спешности работ или по каким-либо другим соображениям, - не знаю, но в начале весны 1886 г. начали проводить другую, более удобную дорогу низом, по берегу реки Чу, взрывая скалы в тех местах, где они прислонились к берегам или не поддавались усилиям кирки и мотыки.
Возвращаясь в июне месяце того же года из Каракола, мне удалось проехать по новой дороге в тех пунктах, где она уже была окончена, и эта дорога доставила мне истинное удовольствие. К декабрю месяцу рассчитывали совсем оставить старый путь.
Новая дорога разрабатывается руками киргиз, отбывающих этим натуральную повинность, под руководством командира Западно-Сибирской саперной роты подполковника Мейера и нескольких солдат этой команды.
Нужно отдать полную справедливость, что этот тяжелый труд попал в умелые руки. Наверное, не один раз проезжающие пошлют заочное сердечное спасибо строителю. Дорога выложена как железнодорожное полотно, и если не будет затопляться во время разливов или засыпаться сверху, то при твердом хрящеватом своем грунте она не потребует ежегодного ремонта.
Везде, однако, есть обратная сторона медали. Для путешествующих и проезжающих по служебным или частным надобностям новая дорога - великое благодеяние; но нельзя не заметить, что она должна тяжело отозваться на спинах и экономических условиях нескольких десятков тысяч работавших киргиз из окрестных волостей Токмакского уезда.
Натуральная повинность, особенно для бедного класса, едва ли не тяжелее «торговой» (денежной).
В течение самого благоприятного времени для найма на полевые работы, пастьбу скота и для других различных заработков у русских или у состоятельных «баев», - байгуш (бедняк) лишается всего этого, и семья его к зиме оказывается в самом беспомощном положении: без гроша в кармане и без хлеба в доме.
Казалось бы, что налог на тех же бедняков в размере хотя бы 50 коп. в год на душу (конечно, не ранее известного возраста) для подобных непредвиденных надобностей взамен натуральной повинности мог бы значительно облегчить экономическое их положение. Нужно было бы только проникнуться тою мыслью, что в одном царстве не должно быть несколько государств.
Нужно ли исправить дорогу или произвести то или другое сооружение, напр., в Сергиопольском уезде, пусть идут туда источники, полученные не только из этого именно уезда, но хотя бы из того же Токмакского, Иссык-Кульского и пр., и наоборот.
Весьма возможно, что со стороны финансовых или иных соображений вышесказанная мысль не выдерживает даже самой снисходительной критики. Это весьма возможно. Но эта мысль невольно пришла мне на ум, когда я видел согнутые спины бесплатных рабочих и взлетавшие и опускавшиеся на жесткую землю и камень катмени (орудие, заменяющее наши лопаты) во время работ в Буамском ущелье. Я тогда невольно подумал о незавидной перспективе этих байгушей по возвращении их в свои аулы на зиму.
Нужно отдать справедливость местной администрации, что она по крайней мере позаботилась о ежедневном снабжении этих бедняков бараниной. Однако это было необходимо: голодный человек не мог бы работать, и затем, возвратившись в свою юрту, он в результате ничего не мог бы принести с собой, кроме своей увеличившейся нищеты [В течение всего лета и осени ежедневно выгонялось до шестисот человек.].
Протянувшись весь день по Буамскому ущелью, не раз становясь в тупик, благодаря всеобщему наводнению, бывшему в том (1886) году, перед новыми, выскочившими из разных щелей речками, бушевавшими с такой быстротою и силою, что слышно было щелканье сталкивающихся камней, и это в таких местах, где раньше кроме сухих ложков ничего не бывало, - я наконец при свете дорожного фонаря выбрался в долину из расступившегося ущелья, и усталый, измученный подъехал к кошомной юрте, изображающей станцию Куть-Малды.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: ГЛАВА XI
Описания населенных мест (Семиреченская область): https://rus-turk.livejournal.com/555456.html
Карта (Ряд III. Лист 10. Верный, Пишпек, Пржевальск): https://rus-turk.livejournal.com/633017.html
П. И. Шрейдер. По Окраине. Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1893.
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII (начало). Глава VII (окончание). Глава VIII. Глава IX. Глава X (начало). Глава X (окончание). Глава XI (начало). Глава XI (окончание). Глава XII. Глава XIII (начало). Глава XIII (окончание). Глава XIV (начало). Глава XIV (окончание).
< Окончание главы X >
Буамское ущелье представляет собою узкую искривленную трещину, как будто разорвавшую цепь гор Александровского хребта с восточной и Кунгей-Алатау с западной стороны.
Совершенно обнаженные щеки тех и других в виде высоких каменных террас и глубоких оврагов, обрываясь берегами текущей между ними р. Чу, образуют теснину, состоящую из кривых линий, пересекающихся под различными углами.
В большей части своего протяжения ущелье весьма узкое; дорога идет у самых стен громадных скал с одной стороны и обрывов с другой, то тянется по балкону, то спускается в глубочайшие овраги, извиваясь по берегу р. Чу, усеянному сплошь, за незначительными исключениями, самого разнообразного вида и величины камнем. В случае встречи двух повозок разъехаться нельзя иначе, как отодвигая которую-нибудь из них назад до того места, где дорога хотя сколько-нибудь расширяется. Особенная опасность представляется на поворотах, которые имеют такой изгиб, что, подъезжая к ним, благодаря протянувшемуся откосу возвышенностей, как бы преграждающими путь, кажется, что и ехать более некуда. Только подъехав вплоть, открывается узкая дорога, идущая полукругом вправо или влево, по самому карнизу.
Такое головокружительное путешествие, особенно между станциями Джиль-Арык и Кок-Майнак и частью от последней до Кутемалды (всего около 70 верст), даже для людей с крепкими нервами возможно только днем, почему обыкновенно пригоняют время так, чтоб из Карабалтов (последняя станция в долине Чу) выехать утром и к вечеру проехать все ущелье.
Подъемы и спуски в некоторых местах бывают весьма круты, и лошади поэтому оказываются то выше повозки, то наоборот. При спуске так вот и кажется, что опрокинетесь вниз, а при поворотах - что полетите кувырком с обрыва в глубокую каменистую долину р. Чу [В 1886 году устраивалась другая превосходная дорога внизу по берегу р. Чу. Об этой дороге я подробно поговорю ниже. Будущие путешественники по этой местности поэтому не испытают уже всех тех прелестей, которые я испытал.].
Все это, впрочем, только кажется. Превосходные кони, продукт местной породы, вытягивая свой корпус, раздувая широкие ноздри, выкачивая круглые глаза, несут вас по камню и щебню на высоту по балконам. При спуске вниз коренник свертывается клубочком, сползает на задних ногах, озираясь вправо и влево. Пристяжки опускают постромки. Ни одна из них не куется, разве только коренник, попавший из русских. Местные же лошади, горной породы, обладают стальными копытами и не знают никакой ковки. Можно по этому судить, из какого материала сколочены эти лошади.
Станции расположены в 22-25 верстах одна от другой. При такой тяжелой дороге, казалось бы, следовало сократить расстояние между ними; но сделать это нельзя было потому, что ущелье, идя большею частью узкой тесниной, только в двух местах (в Джиль-Арыке и Кок-Майнаке) расширяется, образуя небольшие поляны. Тут и устроены станции. Среди диких скал, почти у подножия их, приютились домики с необходимыми хозяйственными постройками.
Величава, но дика и пустынна эта местность. Флора и фауна не проявляют здесь особенной жизни. Только изредка по берегам р. Чу, нарушающей своим шумом могильную тишину ущелья, и на островках, рассеянных по этой реке, попадаются небольшие кусты барбариса, дикий жасмин, колючка и редкий тальник [В почтенном труде барона Каульбарса мы читаем, что в Буамском ущелье есть небольшие рощи. Может быть, они и были, но в настоящее время и следа их нет.]. На одна птичка здесь не чирикнет, разве только где-нибудь высоко по поднебесью тихо проплывет мимо белоголовый орел.
В 5 верстах от станции Джиль-Арык внимание путника останавливается на прихотливой фигуре, поставленной природою на одном из склонов правой стороны ущелья. Фигура эта, состоящая из конгломерата, была, вероятно, в прежние времена просто какая-нибудь отдельная высокая осыпь. Под влиянием ветра и падающих дождей она приняла форму круглого стола на тумбе, расширяющейся книзу… Если всмотреться поближе, доска стола кажется как бы круглым котлом, опрокинутым дном кверху. Ниже прихотливые очертания фигуры представляются чем-то в виде лица. Спускающаяся вниз тумба изборождена продольными дождевыми подтеками и чрезвычайно напоминает длинную и широкую бороду.
Восточное воображение туземцев и тут не обошлось без фантастической легенды. Киргиз-ямщик, отлично говорящий по-русски, рассказал мне следующее: «Этот камень, - говорит он - называется „проклятая женщина“. Была когда-то богатая молодая красавица. У нее было столько табунов коней, сколько вот камней во всем Буаме [У кочевого элемента богатство считается не количеством денег или земель, а числом лошадей, верблюдов, баранов и вообще скота.]. Кони все были иноходцы, да такие, что стреляй в них, и пуля не догонит. С этаким-то богатством она такая была скупая, точно наша киргизская собака [В каждом ауле имеется множество собак, которых киргизы никогда не кормят. Собаки питаются тушканчиками и мышами, которых они находят в норах, или первою попавшеюся им падалью. При такой жизни поневоле будешь скуп.]. Ашала (ела) она одна целый казан махана (котел говядины); табунщикам есть не давала. Кругом народ бедный был. Кто приходил к ней и просил поесть, того шайтаном (чертом) называла и прочь гнала „джульбарсом“ (тигром) своим, которого всегда держала с собою в юрте. Вот раз пришел к ней издалека старик, старый-престарый, худой и такой усталый от ходьбы и голода, что как дошел до юрты, так и упал. Стал он просить у этой женщины чашку кумыса. Она сейчас этого джульбарса на него; но зверь вместо того, чтобы разорвать старика, стал около него играть, тереться и ласкаться, вот как кошка у нас на станции. Тут старик вдруг встал и так громко закричал, что по всем горам гул пошел. „Ты видишь, - кричит он, - злой джульбарс и тот пожалел меня, а ты, мусульманка, что сделала? Именем Аллаха проклинаю тебя. Пусть этот казан, в котором варится сюрпа (суп), опрокинется тебе на голову и придавит на вечные времена, а сама ты будь камнем, так как у тебя каменное сердце!“ Тут казан вдруг поднялся, упал ей на голову, сюрпа полилась по лицу вниз и застыла вон ровно борода какая, а сама эта женщина стала камнем. Так вот камень и стоит здесь с тех пор и называется „проклятая женщана“. А человек, который ее проклял, быль святой из этих же мест. Он в Мекке был, много молился, и, когда он хотел уже уйти оттуда, Аллах призвал его и велел наказать проклятием эту злую и скупую женщину и обратить ее в камень. Так рассказывают старики наши», - присовокупил рассказчик, окончив басню восточной фабрикации.
Буамское ущелье открывается между северными подножиями Александровского хребта и совершенно родственного с ним по геологическому строению и отделенного от него речкою Чу Кунгей-Алатау. Оно, постоянно поднимаясь, достигает приблизительно в средине своего протяжения (близь Кок-Майнака) до 7500 ф. над уровнем моря. Здесь приходится положительно взлетать урывками на высокий утес, сплошь усеянный камнем. Лошади, чтоб втащить повозку наверх, делают прыжки и, несмотря на свою мускулатуру, беспрестанно останавливаются, чтобы перевести дух. Во время короткого отдыха ямщик соскакивает с козел, чтобы подложить большие камни под задние колеса повозки; иначе вы рискуете покатиться назад. Отсюда, то спускаясь в небольшие поляны, то обрываясь в крутые, извилистые и длинные овраги, дорога выходит в долину Кутмальды, составляя таким образом, как я уже говорил ранее, кривую и глубокую трещину, длиною около 70 верст.
Состав и наслоение щек обоих хребтов до того сходны, что если бы не ущелье, как бы нехотя разделившее их, весьма вероятно было бы одно из двух: или Кунгей-Алатау сохранил бы свое название до самого Аулие-Ата, или конец Александровского хребта считался бы у слияния с перевалом Сенташ, соединяющим заилийскую цепь гор с восточной стороны с могучим Тиан-Шанем.
Вышеупомянутое сходство обеих стен ущелья не исчезает на всем протяжении ущелья от начала до конца. Склоны обоих хребтов, состоя из совершенно одинаковых образований диарита, буроугольного, мелового гнейса, порфира, известняка, каменноугольных формаций и пр., как будто наперерыв пестреют своим разнообразным колоритом и оттенками.
В руках предприимчивых капиталистов Буамское ущелье представило бы обширное поле для утилизации естественных богатств.
Будущим путешественникам, переваливая это ущелье, не придется уже вскарабкаться на высокие каменистые утесы, пробираться по карнизу или спускаться вдруг в длинные, извилистые и крутые обрывы и овраги. Как я раньше говорил, устраивается внизу по берегу р. Чу другая, превосходная дорога.
До 1872 г. сообщения долины р. Чу и местностей, лежащих к северу от Александровского хребта и Кунгей-Алатау, с долиною Иссык-Куля и далее с Нарыном и Кашгаром через Буамское ущелье, - никакого еще не было.
Дорога из Верного в Каракол шла восточнее на 200 верст, через перевал Сенташ. На первый взгляд, этот путь представлял много удобств как ближайший, почти на 300 верст, и притом не имеющий нагромождений Буама с заоблачными балконами. Дорога пролегала по весьма хорошему и сравнительно ровному грунту. Кроме того, роскошный, богато одаренный природою перевал, казалось бы, должен представлять благоприятные условия как для путей сообщения, так и для оседлости. Зеленые нивы выше человеческого роста, пестрые ковры чернотравника, мириады полевых цветов, наполняющих воздух благоуханием, мягкая температура, сверкающие как кристаллы горные ключи, - все это, обрамленное справа и слева гигантами Тиан-Шана и Алатау, как восхитительный вид доставляет истинное удовольствие и отраду путнику.
Кажется, чего же лучше? Ближайшее, хорошее сообщение с главным административным пунктом области, затем, тут же мог бы идти путь из пограничного с Кульджею уездного города Джаркента и попутных селений; кроме того, долина и нагорья Сенташа, обладая всеми богатствами природы в хозяйственном отношении, могли бы представить обширное поле для устройства больших селений. Но все это хорошо, к сожалению, только на первый взгляд.
Все эти роскошные нивы, блеск и журчание речек и ручьев, бахрома темно-зеленых елей на извилистых горах и на вершинах представляют собою действительно великолепный ландшафт, привлекающий взор и успокаивающий утомленного путника. Но все это только в хорошую погоду. В непогоду же это же самое заставляет его проклинать судьбу. Сенташ (простите, прекрасная читательница, за сравнение) - это все равно что капризная красавица: не знаешь, согреет ли она тебя теплыми лучами своих ясных очей, или сверкнет ярким глазом так, что обдаст холодом…
Так случилось и со мною в 1870 г., когда я шел с командою конно-артиллеристов из г. Верного в Каракол за орудиями, чтобы затем присоединиться к Тиан-Шанскому отряду.
Погода была прелестная. Мягкие лучи солнца, отражаясь на не стаявшем еще снеге на горных вершинах, увеличивали блеск и красоту прекрасной долины Каркары. Это было еще в апреле месяце, жары не вступили еще в свои права, и было поэтому легко, привольно ходить. Солдатики напевали веселую песню, стукая бубном, звеня тарелками и позванивая бубенчиками. Лошадки, несмотря на большой переход, шли бойко, похрапывали и, пользуясь слабыми поводьями, хватали высокую сочную траву.
- Эх, ребята, как славно отдохнем мы тут, а лошадки только хвосты задирать будут! - невольно восторгаясь, обратился я к своей команде.
- Так точно, ваше благородие, - гаркнули они, - чего же лучше: и дух вольный, да и кони отдохнут. Ведь без малого 60 верст отмахали.
- Однако, ваше благородие, - вдруг осадил меня усатый трубач (коренной сибиряк), неотступно следовавший чуть не на хвост моей лошади, - как почивать-то будете: ни юрты, ни повозки нетути.
- Ну так что же, что «нетути»?! - даже с какой-то досадою сказал я ему. - Чем не постель вон там? - показал я вдаль рукою на расстилавшуюся как бархатный ковер пеструю траву, близь входа в широкое ущелье, где я предполагал устроить бивуак, так как по маршруту тут назначена была дневка.
- Как угодно, есть воля ваша! - лаконически ответил мой трубач. - Я ведь больше насчет вас, ваше благородие, а наше дело солдатское, привычное: в голову седло, да небом прикрылся, - ответил мне, откозыряв, трубач, и славная физиономия его приняла как бы озабоченный вид.
Заметив это и зная, что этот старослужащий усач, обыкновенно весьма молчаливый, зря ничего не скажет, тем более что он не раз имел случай убедиться во время похода в моем далеко не изнеженном воспитании, мне захотелось пощекотать его самолюбие в глазах солдат.
- Ты, впрочем, человек бывалый и хороший, - говорю я ему, - к тому же слова на ветер не бросаешь, так объясни мне, почему ты спросил меня, как я спать буду без юрты или палатки? Ведь это разве первая ночь, все время так идем [Мне хотя дана была палатка, но она была очень плоха. К тому же ночи были такие мягкие, теплые и лунные, что я предпочитал лучше спать на открытом воздухе.].
- Так точно, ваше благородие, - ответил мне заметно повеселевший мой верный спутник (в строю и в походе трубач неотступно следует за своим командиром), - только осмелюсь доложить, что тутотка вашему благородию не будет сегодня спокойно, потому э-эвона, изволите видеть сопочку? Ишь как закурилась. Наверно обманет. Без малого через час, али поболе, так и закурится от нее по всему этому Сенташу, ну а тогда, значит, большой дождь будет. Я в эвтих местах вот 3-й раз хоровожусь и всегда-то эвта самая сопка много хлопот доставляла, - авторитетно докончил бывалый солдат.
Взглянув по указанному направлению, я действительно увидал с помощью бинокля, что вправо от входа в ущелье ив Каркаринской долины среди высившихся разной величины и формы горных вершин, отделившись от них, торчала остроконечная, точно юламейка, - сопка. При совершенно безоблачном небе вилась над ней темно-серая струйка, как будто дым, выходивший из вершины ее, и эта струйка, все более и более расширяясь, расползлась по соседним пикам.
- Ну, - думаю, - действительно, пожалуй, придется принять ванну. - Откровенно говоря, более всего смущало меня не собственное купанье, а ночлег солдатиков: большая часть из них еще первый раз была в походе.
Взглянув на эти славные и веселые лица и услыхав веселые прибаутки, «как сегодня будут париться в нетопленной бане» и пр., я хотя несколько утешился, тем не менее мне еще более почему-то захотелось устроить хотя какой-нибудь навес для этих безобидных, превосходных людей.
До ночлега осталось добрых 7-8 верст. Солнце начало склоняться к западу; нужно было поторопиться, и я крупною рысью повел команду. Звонко защелкали по твердому грунту подковы лошадей, и через полчаса мы уже были на месте, где ароматный пар готового ужина тянул к себе проголодавшиеся желудки. (Во время мирных походов кухня всегда посылается вперед.) Хотя я сам как акула готов был броситься на артельный котел, но должен был прежде всего похлопотать об устройстве какого-нибудь ночлега.
Как ни хороша и привольна была местность, однако планы мои соорудить наскоро шалаши тотчас же рушились, так как до леса было от нас еще далеко и высоко, а здесь ни кустика. Только высокая и густая трава покрыла поверхность земли. Тоскливо сжалось мое сердце, тем более что уже при приближении к месту ночлега небо в этой замкнутой со всех сторон ограде из горных масс стало покрываться какими-то парами, от которых осаждалась влажность на одежде.
Отдаленные глухие раскаты грома, эхом раздававшиеся по горам и ущельям, приближались все ближе и ближе, и точно как бы тысячами залпов не то салютовали пришедшей команде, не то как будто ревниво оберегали вход во дворец какой-нибудь сказочной Марии-Царевны.
- Что тут делать? как быть? - невольно мелькало у меня в голове. И тут опять-таки выручил всегда находчивый и никогда не унывающий русский солдат.
- Ваше благородие! Не извольте сумлеваться насчет, значит, непогоды; у нас шинелки есть, - доложил мне, козыряя, молодчина вахмистр.
А действительно, отличная идея.
- Ну-ка, трубач, труби скорее на ужин!
- А затем, - обратился я к вахмистру, - прикажи нарезать травы побольше, постлать под нависшею весьма кстати скалою (которая, впрочем, очень мало помогла), воткнуть кругом шашки, а на них сверху положить шинелки, благо они из запасных, на смотры не пойдут; а спать можно в мундирах: теперь тепло, жалеть же их нечего, потому что здоровье дороже.
- Так точно, ваше благородие! покорнейше благодарим, - заорали солдатики.
Молчаливый трубач, однако, этим не удовольствовался. Он опять озабоченно подошел ко мне и спросил:
- Осмелюсь доложить: а как же ваше благородие? Дождь будет страшнеющий.
- А что же? Разве у вас всех не найдется места для вашего взводного командира? С вами как-нибудь примощусь. Вместе служим, так и бедовать заодно.
Едва ли не это послужило главной причиной быстрого устройства закрытия от предстоящей грозы, хотя, к слову сказать, весьма сомнительного.
Живо все отужинали, еще быстрее заработала коса, и скоро собрали очень много мягкой травы. Живо вырос из земли квадратный балдахин, в котором колонками служили шашки, а верхом и бахромистыми портьерами - «шинелки». Лошади поставлены были хвостами к несшемуся вихрю около самых наших оригинальных постелей, и этим они несколько защищали нас от косого разразившегося ливня.
Едва только мы успели залезть под «шинелки», как яркая молния озарила всю местность, вслед за тем над нашими головами раздался такой оглушительный треск грома, что первое мгновение все мы сразу привскочили на импровизованных наших кроватях и в недоумении посмотрели друг на друга. Солдатики начали креститься.
Ливень, град, и как будто хлябь грозной природы отверзлась и выпустила все свои водоносные каналы на трепетавшие «шинелки».
Однако пока еще было сносно. Правда, попрыскивало очень часто, но что это значит для русского человека, обливающегося по́том летом за сохой, а зимой при тридцатиградусном морозе в Сибири похлопывающего только кожаными рукавицами.
Как солдатики ни были уставшими, но, как всегда в подобных случаях, у них почему-то особенно развивается охота к разным прибауткам. Казалось бы, спать им и больше ничего. Как не так! Тут-то у них и является желание потрунить незнамо над чем.
- Что, со́почка, много взяла? Накось вот… а мы-то от тебя схоронились, - слышу я, подсмеивается один из развеселых молодых солдатиков, которому все нипочем.
- Тише ты, леший! - увещевает его один из более старых служивых, - нешто не видишь, - командер започивал.
А я и не думал еще започивать, хотя темнота, окружающая нас под «шинелками» в этакую погоду после заката солнца, должна была, собственно, располагать ко сну.
- Ладно, толкуй! - слышу я голос свернувшегося около меня трубача. - Она, эвта сопка, еще даст тебе знать, как от нее схоронился!
И действительно, точно назло: только что говор умолк, только что послышалось сладкое похрапывание, да и я тоже погрузился в дремоту, как вдруг затихший было дождь разразился сильнее прежнего. Непрерывное сверкание молний, сопровождаемое оглушительными раскатами грома, и налетевший с остервенением вихрь, сорвавший наши «шинелки», унося их куда-то, заставили сконфузиться балагура-солдатика, придав в то же время еще более авторитетности бывалому трубачу и коварной сопке.
Лошадки, также было задремавшие, опустив головы с слипшимися гривами и хвостами, начали рваться с коновязи; но почуяв кинувшихся к ним измокших молодчинищев-ездовых с неизбежным возгласом: «Ва-а-аська, Ва-а-аська, тпрр-ру» и т. д., радостно заржали и успокоились.
Возня с лошадьми, ловля летавших по ветру шинелей и т. п. гимнастические упражнения заняли всю ночь. Конечно, тут уже не до сна было. Между тем залпы небесных батарей начали постепенно стихать, и раскаты их, слабея все более и более, ушли затем куда-то далеко-далеко.
Ливень сменился мелким дождем; наконец перестало и моросить. Небо очистилось от туч, восток забелел, и выплывающее солнце сразу озарило золотым своим блеском вершины высоко торчавших елей и снеговые вершины звена Тиан-Шана с Заилийским Алатавом.
Капли на траве засверкали бриллиантовым блеском. Воздух пресыщен был благоуханием. Видимо, красавица Мария-Царевна проснулась в отличном расположении духа, угомонила стоглавую гидру и дышала полною свежею грудью.
Однако ненадолго. Через короткое время она опять-таки неожиданно разразилась гневом.
Уже покормили коней, согрели, хотя с большим трудом, чайники, выдали уже промокшим солдатикам «чепаруху» спирту (в то время войска снабжались для подобных случаев спиртовым довольствием); мы живо заседлались и двинулись далее. Все, кажется, благоприятствовало нам. Все мы возлагали большие надежды и на чистое темно-голубое небо, и на ярко заблиставшее солнце. Конно-артиллеристы весело затянули: «Развеселы канонеры, едним словом, молодцы» (славная это была артиллерийская песня, почему-то ныне забытая), только бывалый мой Личарда опять нахмурился, и был прав.
Едва отошли мы верст десять, как слышу сзади себя: «Ишь, окаянная, опять закурилась». Невольно взглянув на известную уже «курилку», я увидел, что вновь предстоит нам душ, но на сей раз уже не под «шинелками», а прямо-таки под негостеприимным небом Сен-таша с его «считанным камнем» [Сен-таш в переводе - считанный камень. У подножия северного склона перевала бросается в глаза курган из булыжника и другого камня. Местное предание говорит, что когда Тамерлан шел с своими полчищами завоевать китайские земли, то он приказал для устрашения неприятелей каждому воину положить по камню, отчего и образовался курган. Размеры его, если еще принять во внимание, что в продолжение нескольких веков громадное количество его ушло в осевшую землю, свидетельствуют о весьма внушительной цифре легиона знаменитого и страшного в свое время азиатского деспота. От этого-то кургана перевал Сен-таш получил свое название.].
- Рысью ма-арш! Прибавь рыси! - поспешил я скомандовать, удирая от быстро расползавшихся туч. Однако как скоро мы ни утекали, «она» все-таки прихлеснула, да, слава Богу, в затылок. И как рады были мы, когда прискакали в Джергалан, тогда еще пустынное место, а ныне русский поселок.
Долина Сен-таша имеет, кроме того, большие скопления подпочвенной воды, и во многих местах образовались там такие «сазы», что земля под вами буквально колеблется, и много нужно снаровки, чтобы не увязнуть в трясине.
Вот что представляет собою Сен-таш летом.
Зимою же он почти совершенно непроходим. Снег так заваливает и заметает все пути, что в случае провала не видно и казака с пикой, не говоря уже о том, что в случае вьюги, которая там бывает почти постоянно, оттуда и не выбраться. Затем, постоянно дуют там ветры, и морозы даже в сентябре месяце настолько сильны, что раз едва не замерз там целый батальон, шедший из Верного в Каракол, так что с тех пор войска, кроме батареи, идущей прямо, уходят в г. Верный на лагерное время окружным путем, делая вместо 300 верст 600.
Все это заставило областную администрацию принести в жертву близость сообщения и перенести путь через Буам, хотя здесь разработка дороги стоила неимоверных трудов и больших средств.
Впрочем, и в настоящее время проезжают, например, из Каракола в Джаркент через Сен-таш, но почтовый тракт снят, а возят поселенцы Каракола, Джергалана и Джаркента, рассчитывая на русское «авось».
До 1872 года дорога шла через Буам только узкой лентой «кой-джол» (баранья тропа), которою могли пользоваться одни только конные киргизы. В том же году, когда отправлено было в Кашгар посольство барона Каульбарса и результаты еще не могли быть известны, так что можно было ожидать, что потребуется военная поддержка, то, как я говорил выше, за послом двинут был из Верного 10-ый Туркестанский линейный батальон (ныне, если не ошибаюсь, 3-ий Западно-Сибирский). На долю этого-то батальона выпал тяжелый, но славный жребий произвести там поистине Сизифову работу.
Только тот, кто раньше видел Буамское ущелье с его наваленными друг на друга высочайшими каменными глыбами, и затем в 1872 году проезжал уже там на почтовых, по достоинству может оценить эту работу превосходного батальона, на которую потребовалось столько терпения и выносливости, доходившей иногда до самоотвержения и гигантского труда, положенного под палящим зноем тамошнего солнца!
Нельзя не пожалеть только, что линия для пробивки экипажного пути была выбрана не совсем удачно. Дорога идет по карнизам, утесам, кручам и вообще по такой «костоломке», о которой уже было сказано. Было ли это сделано ввиду спешности работ или по каким-либо другим соображениям, - не знаю, но в начале весны 1886 г. начали проводить другую, более удобную дорогу низом, по берегу реки Чу, взрывая скалы в тех местах, где они прислонились к берегам или не поддавались усилиям кирки и мотыки.
Возвращаясь в июне месяце того же года из Каракола, мне удалось проехать по новой дороге в тех пунктах, где она уже была окончена, и эта дорога доставила мне истинное удовольствие. К декабрю месяцу рассчитывали совсем оставить старый путь.
Новая дорога разрабатывается руками киргиз, отбывающих этим натуральную повинность, под руководством командира Западно-Сибирской саперной роты подполковника Мейера и нескольких солдат этой команды.
Нужно отдать полную справедливость, что этот тяжелый труд попал в умелые руки. Наверное, не один раз проезжающие пошлют заочное сердечное спасибо строителю. Дорога выложена как железнодорожное полотно, и если не будет затопляться во время разливов или засыпаться сверху, то при твердом хрящеватом своем грунте она не потребует ежегодного ремонта.
Везде, однако, есть обратная сторона медали. Для путешествующих и проезжающих по служебным или частным надобностям новая дорога - великое благодеяние; но нельзя не заметить, что она должна тяжело отозваться на спинах и экономических условиях нескольких десятков тысяч работавших киргиз из окрестных волостей Токмакского уезда.
Натуральная повинность, особенно для бедного класса, едва ли не тяжелее «торговой» (денежной).
В течение самого благоприятного времени для найма на полевые работы, пастьбу скота и для других различных заработков у русских или у состоятельных «баев», - байгуш (бедняк) лишается всего этого, и семья его к зиме оказывается в самом беспомощном положении: без гроша в кармане и без хлеба в доме.
Казалось бы, что налог на тех же бедняков в размере хотя бы 50 коп. в год на душу (конечно, не ранее известного возраста) для подобных непредвиденных надобностей взамен натуральной повинности мог бы значительно облегчить экономическое их положение. Нужно было бы только проникнуться тою мыслью, что в одном царстве не должно быть несколько государств.
Нужно ли исправить дорогу или произвести то или другое сооружение, напр., в Сергиопольском уезде, пусть идут туда источники, полученные не только из этого именно уезда, но хотя бы из того же Токмакского, Иссык-Кульского и пр., и наоборот.
Весьма возможно, что со стороны финансовых или иных соображений вышесказанная мысль не выдерживает даже самой снисходительной критики. Это весьма возможно. Но эта мысль невольно пришла мне на ум, когда я видел согнутые спины бесплатных рабочих и взлетавшие и опускавшиеся на жесткую землю и камень катмени (орудие, заменяющее наши лопаты) во время работ в Буамском ущелье. Я тогда невольно подумал о незавидной перспективе этих байгушей по возвращении их в свои аулы на зиму.
Нужно отдать справедливость местной администрации, что она по крайней мере позаботилась о ежедневном снабжении этих бедняков бараниной. Однако это было необходимо: голодный человек не мог бы работать, и затем, возвратившись в свою юрту, он в результате ничего не мог бы принести с собой, кроме своей увеличившейся нищеты [В течение всего лета и осени ежедневно выгонялось до шестисот человек.].
Протянувшись весь день по Буамскому ущелью, не раз становясь в тупик, благодаря всеобщему наводнению, бывшему в том (1886) году, перед новыми, выскочившими из разных щелей речками, бушевавшими с такой быстротою и силою, что слышно было щелканье сталкивающихся камней, и это в таких местах, где раньше кроме сухих ложков ничего не бывало, - я наконец при свете дорожного фонаря выбрался в долину из расступившегося ущелья, и усталый, измученный подъехал к кошомной юрте, изображающей станцию Куть-Малды.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: ГЛАВА XI
Описания населенных мест (Семиреченская область): https://rus-turk.livejournal.com/555456.html
Карта (Ряд III. Лист 10. Верный, Пишпек, Пржевальск): https://rus-turk.livejournal.com/633017.html