Мы можем с интересом просмотреть публичные доклады The Berkman Center for Internet & Society о русской блогосфере. Мы можем поразмышлять о том, какая информация осталась "за закрытыми дверями". Но конкретный уровень знания русскоязычного онлайн-пространства Центром Беркмана (и, шире, Соединенными Штатами) является темой скорее спекулятивной. Важнее, что случившаяся зимой 2011 «кампания» показала: этот уровень заметно превосходил тогдашнее знание Рунета российскими ведомствами.
Удивляться тут нечему. Для путинской эпохи характерно реактивное управление. Интернет-сфера не стала исключением. Помимо реактивности, мы наблюдали регресс общественных отношений, откат к недавнему прошлому, упрощение социальной системы. С определенной точки зрения этот процесс был лучшей альтернативой дальнейшему распаду государства. Хотя очевидно, что сейчас мы повторяем модель, приведшую к краху страны в конце 1980-ых; и крах остается наиболее вероятным исходом для сегодняшней модели...
Модель эта создавалась в технологических рамках индустриальной эпохи, характерной особенностью которой было доминирование крупных централизованных средств массовой информации. Установить контроль над ними было очень просто. Ошибки прошлого хотя бы в частностях были учтены: нынешняя версия контент-политики сильно отличается от времен брежневского застоя, что позволило достичь впечатляющей эффективности СМИ в управлении общественным мнением. Интернет же… не воспринимался серьезно. Да, «баннер сверху, баннер снизу, чушь по центру», как-то так. Жареный петух клюнул в начале 2011, и Кремлю повезло, что клюнул он арабов. Но время было в значительной степени уже упущено.
Общество существует по своим правилам, а не по тем, которые кажутся более удобными кремлевским властителям дум. В частности, потребность в контролирующей функции СМИ никуда не исчезала. И интернет, пренебрегаемый придворными политологами, органично стремился заполнить этот вакуум. В силу ряда причин в формате авторского блога весьма затруднительно на регулярной основе раскрывать информацию о серьезных фактах коррупции и прочих нарушениях. В силу ряда причин уже к началу 2011 года фигура Алексея Навального серьезно выделялась в публичном интернет-пространстве. Кстати, забавная деталь: этот блоггер-оппозиционер был единственным представителем России на презентации доклада «Публичный дискурс в российской блогосфере»…
Пока Навальный развлекался «националистическими» идейками, он был никому не интересен. Всё изменилось, когда Алексей переключился с унылого национализма на резонансный общественный контроль. Обсуждение полного комплекса факторов, способствовавших «истории успеха» Навального, выходит за рамки нашей темы. Отметим лишь некоторые существенные моменты. Во-первых, тема коррупции и злоупотребления властью, согласно выводам Berkman Center for Internet & Society, была одной из самых важных и для русской, и для арабской, и для персидской политической блогосферы. Что в очередной раз подтверждает универсальные принципы функционирования обществ, равно как и принципиальную схожесть политических режимов рассмотренных Центром стран.
Быстрый рост популярности Алексея Навального достоин восхищения. Особенно на фоне десятков миллионов государственных рублей, потраченных на всевозможные политические онлайн-проекты, оказавшиеся невразумительными и неконкурентоспособными. В отличие от своего египетского коллеги, Ваэля Хонима, безусловного профессионала, Навальный даже не имел ни общих знаний, ни опыта PR-кампаний. Тем более - в интернет-сфере; колкостей по поводу печати на клавиатуре одним указательным пальцем и неумения удалять электронные письма было отпущено немало. Поднаторев в распиле различных фондов и бюджетов, Алексей показал себя никудышным организатором в традиционном политическом поле. И тем удивительнее выглядит успех его проектов «нетрадиционных» - построенных на сетевом принципе организации. Первый из них, и один из самых известных - «РосПил». Несмотря на то, что в западной прессе «РосПил» ошибочно был прозван аналогом WikiLeaks, российский антикоррупционный проект стал во многом уникальным как в функциональных особенностях, так и в практической действенности платформы. Идея краудсорсинговой площадки была высказана еще летом 2010, но тогда дело не заладилось. Кстати, «Альянс за молодежные движения» объявил о своём краудсорс-проекте в марте 2010. Но запустить площадку у них получилось лишь в феврале 2011. Жаль, не получится сказать, что мы «перегнали Америку»: создан «РосПил» был в основном усилиями проживающего в Калифорнии программиста Павла Сенько.
Собственно, протестная кампания 2011-2012 гг. своим размахом обязана ровно той же самой сетевой организации. Протесты организовывались не Навальным, а вокруг Навального. Алексей Анатольевич хорошо иллюстрирует новый тип протестных лидеров: лидеров несамостоятельных, лидеров без организаторских способностей, лидеров, существующих в первую очередь как яркий эмоциональный образ. Лидеров, которых делает Сеть.
Сеть создала лидеров, Сеть же создала и саму протестную кампанию 2011/12. Без интернета Болотная площадь была бы невозможна. Место боя было именно там - в виртуальном пространстве, в паутине веб-доменов и социальных сервисов. «Все люди знают ту форму, посредством которой я победил, но не знают той формы, посредством которой я организовал победу», - давным-давно писал Мастер. В протестах трехлетней давности один американский институт мог неплохо знать, как была организована победа… Хоть протесты так и не победили.
Победа, в частности, была организована за счет объединения в один фронт многих и многих общественных и политических организаций. Объединения, которое носило беспрецедентный характер. Мы не видели ничего подобного ни до, ни после «Русской зимы». Понятно, почему именно мы не видели это до и после, труднее объяснить декабрьскую сплоченность. Тот факт, что ядро протестной активности составили как раз либеральная оппозиция, националисты и общественные активисты, наиболее политически оформленные и имеющие наибольший мобилизационный потенциал кластеры из «Публичного дискурса» - это подтверждение удачно проведенного Центром Беркмана анализа или же результат грамотного использования этого анализа? А для чего исследователькому институту потребовалось выявлять и идентифицировать пользователей, на постоянной основе занимающихся политическими акциями?
Наконец, нельзя оставить в стороне тему традиционных медиа. Благо в когнитивной войне одного лишь знания места боя недостаточно. В год, предваряющий парламентские выборы в РФ, иностранной прессе не было дело ни до «квазиоппозиции», ни до оппозиции системной, ни до старых персонажей внесистемной оппозиции. Единственным человеком за пределами Кремля, достойным внимания зарубежных медиа, был Алексей Навальный. Материалы о нем были везде - от грандов вроде BBC и New York Times до швейцарских Neue Zürcher Zeitung и Le Temps, вьетнамского Tuan Viet Nam и даже (любители теорий заговора, возможен разрыв шаблона!) официального рупора Комсомола Китая «Чжунго Циннянь Бао». Мы вправе предположить, что зарубежные СМИ благоволят так называемым «grassroots»-активистам, т.е. тем, кто искренне защищает интересы своего сообщества и не связан с существующей системой власти. Так, незадолго до этого, летом 2010 иностранные медиа обратили внимание на Евгению Чирикову. Однако тот всплеск интереса остался единичным, после Химлеса Чирикова на Западе оказалась никому не нужна. А уж применять категорию «grassroots» к Навальному, в отличие от защитников химкинского леса, было бы серьезной натяжкой. Тем не менее, под конец 2011 оказалось, что Навальный всё-таки «делал» российскую политику. Так что, хотя медиа-аванс ему и мог в свое время показаться необоснованным, в итоге он оказался полностью оправдан. Что же до итогов политических… Они опять же выходят за рамки нашей темы. И всё же отметим, что нацеленность на grassroots-движения, которую демонстрировали западные СМИ, соответствовала сценарию успешных политических преобразований. Старая контрэлита была (и остается) неспособной на это. И во главе протестов 2011-2012 было слишком много старой контрэлиты и слишком мало grassroots-персоналий. Последних вообще было слишком мало, по крайней мере в медийном пространстве, и до критической массы им было далековато.
На этом, пожалуй, оставим в покое «Русскую зиму». Центр Беркмана тоже заметно охладел к этой теме. Их крайняя работа, опубликованная год назад, выглядит не слишком актуальной, исследуя всё тот же промежуток 2010-2011 гг. Да, там представлены интересные идеи для семантическо-статистического анализа контента, но интерес они представляют прежде всего с академической точки зрения.
Однако, друзья, если вы полагаете, что это окончание истории, то вы скорее всего заблуждаетесь. Это даже не начало. А продолжение. Поверить в то, что лишь один публичный институт за смешные деньги вёл одну программу в критически важной киберсфере, можно было разве что до Сноуденгейта. После того, как Эдвард приоткрыл завесу над величием существующей американской системы контроля над Сетью (серьезно, по масштабу я сравниваю ее с лунной программой «Аполлон»), говорить о неуклюжих попытках Berkman Center for Internet & Society как о вершине научных результатов в этой теме было бы непростительной наивностью. Уже существующий уровень технологий, глубина соответствующих знаний и доступная вычислительная мощь диктуют совсем иное качество результатов. Работа Центра Беркмана здесь выглядит скорее как часть общих усилий, с неясной степенью зависимости от других проектов, но вполне в рамках общего подхода партнерства спецслужб и гражданских институтов, успешно практикуемого в США. Вспомните, где работал Эдди Сноуден, когда он начал открывать для себя PRISM и BLARNEY. Даже если я ошибаюсь насчет тогдашней ситуации, вовлечение спецслужб в серьезные программы подобного рода остается лишь вопросом времени. Слишком высока коммуникационная важность Сети, слишком малы возможные репутационные издержки. Издержки финансовые в деле государственной безопасности не относятся к числу ключевых факторов, хотя и они невелики. Причем именно спецслужбы будут наиболее заинтересованы в таком инструментальном, глубоком, максимально полном и сконцентрированном на социально значимых областях подходе к анализу цифровых медиа. Когнитивные войны требуют своей гонки вооружений.
Конечно, на одних США свет клином не сошелся. Эта страна лишь больше других обращает на себя внимание - во-первых, как технологический лидер, во-вторых, вследствие более высокого уровня открытости. При этом Штаты объективно в меньшей степени нуждаются в таком инструменте для управления своим обществом. Благо, достигнув еще и положения лидера цивилизационного, эта страна сумела наработать широкий и эффективный набор средств для балансировки общественного мнения. Для США системы сетевой аналитики интересны в первую очередь применительно к глобальным целям, внешним по отношению к метрополии. Но для таких стран, как Россия или Китай, данный инструмент в значительной степени будет служить для внутренних задач. И задачи эти будут иметь высокий приоритет - в отличие от размытого американского курса на глобализацию.
Что же до академической науки… Прогресс, несомненно, будет и там, в публичной сфере. Но разницу в темпах прогресса, движимого любопытством, и прогресса, диктуемого логикой войны, ликвидировать будет непросто. В коммерческом секторе тоже сложно ожидать прорывов. «Аналитические» инструменты для бизнеса появились, вероятно, раньше, чем какие-либо «секретные» гос. проекты, но сегодняшние их образцы попросту убоги. Проблемы заложены в самом их концепте. Универсальность, т.е. соответствие требованиям большого количества заказчиков, оборачивается размытостью и малой глубиной анализа. Ограничение рамками какой-то платформы лишает картину цельности. Специфика коммерческих рисков накладывает существенные ограничения на бюджет подобных проектов. Но самый важный фактор - это отсутствие значимого спроса на такую глубину анализа со стороны сегодняшнего маркетинга. В настоящее время сфера маркетинга в массе своей слабо формализована, ориентирована на творческий подход, на случай и на «чудесные» идеи и истории успеха. В чём-то она близка к искусству. И, да, популярная версия названия трактата Сунь-цзы со словом «искусство» далековата от изначального смысла. Сунь-цзы сказал: «войну взвешивают семью расчетами». Вероятнее всего, в будущем маркетинг будет эволюционировать от сегодняшнего «магического» подхода в сторону более осязаемых вещей - конкуренцию никто не отменял. Но шансов догнать государственную машину у него немного.
Взглянув на труды Центра Беркмана с точки зрения государственной машины, мы сразу можем указать самый главный их недостаток. Они катастрофически опаздывают. События годовой, месячной, недельной давности могут заинтересовать социологов и политологов от науки - но в когнитивной войне такие сведения окажутся уже в значительной степени устаревшими. Система мониторинга интернет-настроений обязана работать в реальном времени. Актуальность генерируемой информации будет критически важным параметром ее работы. Благо нет технических ограничений на мгновенную обработку генерируемого Сетью контента.
Решение специалистов Центра жестко поделить виртуальный мир на кластеры тоже является тупиковым. Это лишь попытка подогнать сетевую реальность под некие имеющиеся политические шаблоны. В продвинутой системе кластеризация (там, где этот инструмент необходим) будет осуществляться динамически, в зависимости от стоящих на повестке дня вопросов, и с возможностью применения максимально широкого спектра параметров. В общем виде система должна использовать полный набор механизмов дифференциации, ранжирования, группировки и структурного анализа, позволяющий выдать наиболее точную информацию в ответ на самые различные запросы.
Важной частью при этом будет механизм фильтрации, который будет минимизировать шум от нерелевантного контента (например, персонального, или даже политического, но не относящегося к выбранной теме). Подобным образом должны быть охарактеризованы и виртуальные связи субъекта. Система должна различать качественные характеристики связей и их тесноту, причем делать это опять же исходя из качественного анализа, в противоположность распространенному сегодня количественному.
Это подводит нас к основному вызову при реализации данной задачи. Подобные проекты неосуществимы без продвинутых технологий автоматизированной семантической обработки текста. Чем большую часть аналитической работы будет способна выполнять машина, тем более эффективной будет система, тем большей глубины анализа можно будет достичь.
Уже широко используемые техники вроде определения тематики текста и анализа его эмоциональной окраски позволят получать весьма ценные результаты. Будущее за динамическим анализом (массива текстов - во времени), за изучением коммуникационных потоков, за выделением и исследованием мемов и дискурсов, за синтезом последних, но в первую очередь - за совершенствованием методик формализации данных. Именно этот пункт вплотную примыкает к практической задаче построения искусственного интеллекта и потому с полным правом принадлежит к пресловутым «технологиям двойного назначения».
Преобладание текстовой информации при обсуждении общественно значимых явлений в Сети обусловлено не таким уж и далеким ее прошлым. Но Hypertext Transfer Protocol уже давно служит миллиардам пользователей не только для трансляции гипертекста. Значимость графического и аудиовизуального контента до сих пор всё росла, и нет оснований полагать, что в дальнейшем этот тренд переменится. Графика и видео являются более простыми, доступными и сильными видами медиа для нашего восприятия. Для нынешнего состояния Интернета, где массовость приравнивается к успеху, эти свойства обуславливают важную роль визуальных средств на когнитивном поле боя. Соответственно, наша аналитическая система обязана уметь работать и с такими типами данных. Технологии распознания и формализации изображений в настоящее время пребывают в зачаточном состоянии, и в обозримом будущем ситуация вряд ли изменится. Для видео есть обходной путь - распознание речи в аудиодорожке и работа с полученным текстовым массивом. В принципе, какой-то аналог этого можно использовать и для статичных изображений, которые часто (особенно для социально значимых тем) содержат также и текстовые блоки. Однако в целом правильно будет использовать это в комплексе со «вторичными» данными: контекстом, комментариями, тегами, профилями публикаторов контента и комментаторов.
Предметом исследования для Центра Беркмана стала блогосфера, но выбор этот отражает скорее собственные предпочтения экспертной команды, доступность данных и большую результативность их обработки. Между тем, в коммуникационном интернет-пространстве уже давно доминируют социальные сети. Успех этого типа платформ был обусловлен рядом факторов, среди которых не последнее место занимает специфика функциональных задач. Блоггинг подразумевает прежде всего создание контента, чаще всего - полезного для неопределенного круга лиц, что представляет собой более сложный и требовательный процесс. В социальных же сетях на первое место выходят две функции. Первая - адресные (приватные) коммуникации. Вторая, публичная, ориентирована в большей степени на распространение контента. Эти особенности означают новые перспективы и новые вызовы для разработки систем кибер-мониторинга. Получать доступ к приватным сообщениям сложнее, и это несет в себе повышенный репутационный риск. Однако информация, которой обмениваются участники адресной коммуникации, часто более откровенно выражает их мысли, чем публичная интернет-активность. Это принципиально разные виды коммуникации, и поэтому приватные сообщения критически важны для наиболее полного (а значит, адекватного) анализа. В то же время интересным является вопрос о важности и динамике социальных изменений, распространяющихся по «закрытым» каналам peer-to-peer по сравнению с «открытыми» каналами all-to-all.
Социальные сети как платформа имеют гораздо более выраженную и четкую сетевую (извиняюсь за тавтологию) структуру, нежели блогосфера. Исследование структурных характеристик групп и сообществ, в дополнение к контент-анализу, также видится полезным. Преобладание неоригинального контента над собственным означает определенное упрощение с точки зрения анализа. «Массовость» пользователей соц. сетей оказывается скорее количественным, чем качественным феноменом. Большая часть пользователей оказывается в «пассивной» зоне потребления уже существующего контента, аналогично роли «потребителя» информации в медиа предыдущего поколения, с поправкой на интерактивность. При этом пассивная роль пользователей подчеркивается еще и ограниченной степенью интеракции с отдельной единицей контента. Такое повышенное «единообразие» исследуемого информационного пространства должно хорошо сказаться на практическом определении массовых настроений. И, разумеется, в случае с соц. сетями нам очень пригодятся методики анализа графической и видео-информации - поскольку эти типы данных уже сейчас преобладают в публичных фидах.
Описываемые системы видятся нацеленными именно на массовые процессы, на общество и на существующие в нем группы - а не как инструмент некоего Министерства Любви, контролирующего каждый шаг своих граждан. Однако в целях всё того же повышения релевантности, адекватности и эффективности такая система должна уметь объединять в один массив виртуальные аккаунты одного человека на разных платформах. С технической точки зрения это сделать совсем просто - конечно, если пользователь не стремится сознательно скрыть свою виртуальную идентичность. Тогда в ход должны пойти еще одни «технологии двойного назначения» - текстового анализа, вполне широко применяющиеся сейчас для подтверждения авторства текста.
Следующий, вполне закономерный этап - это экспансия мониторинговой системы из виртуального в физический мир. Социальные сети уже подготовили нас к этому, создав устойчивую связь между онлайн- и оффлайн-социумом. Основой для анализа станет не аккаунт, и не кросс-платформенная группа аккаунтов, а однозначно идентифицированный человек. Единица социума - ведь нам же интересно общество, так? Соответственно, массив анализируемой информации может быть расширен и за рамки онлайн-деятельности индивида. Начиная с существующих сейчас налоговых и кадастровых реестров и заканчивая полным арсеналом дистопий вроде трекинга местоположения и анализа физических контактов.
Но самые впечатляющие результаты могут быть достигнуты, когда проекты перейдут с уровня пассивно-реактивного на уровень проактивный. Когда на основе анализа гигантского объема данных будут совершенствоваться модели, позволяющие всё лучше и лучше объяснять происходящие в обществе процессы. Когда удастся предугадывать реакцию тех или иных групп на конкретное событие или новость. Когда станет понятно, каким образом задавать информационный фон, какие сюжеты и формулировки использовать, какие каналы и в какой комбинации задействовать, чтобы получить желаемый результат. Управление Сетью? Да, но в первую очередь - управление социумом. Скоро оно станет значительно проще - хотя и неизмеримо сложнее.
Политология и социология до сих пор не относятся к точным наукам? Это лишь временное положение дел, обусловленное слаборазвитыми технологиями обработки информации. Костыли в виде соц. опросов и гипотез, существующих на бумаге и в головах ученых, скоро станут невостребованы. Любую гипотезу можно будет верифицировать на материале инфосферы Сети. Общество - это в первую очередь информационный феномен, и Интернет естественным образом выступает и в роли подходящей среды, и в роли инструмента для его изучения.
Мы всегда стремились поверить алгеброй гармонию нашего мира. Галилей и Бальяни бросали шары с башни. Мендель выращивал горошек. Тейлор стоял с секундомером возле конвейера. Джон Келли и Владимир Бараш из Центра Беркмана изучали жизненный цикл хэштегов.
Причем жизнь нынешних обществ трудно назвать «гармонией».
Интересно, сможем ли мы приблизиться к гармонии, если будем знать больше? Возможно. Однако те, кто проиграет в когнитивной войне, к ней точно не приблизятся. Принципы функционирования социальных систем за две с половиной тысячи лет никак не изменились. Откройте трактат древнего китайского полководца и убедитесь сами.
Так что же представляет собой Интернет? Рукотворную Матрицу, которую все мы создаем сами, посвящая этому по несколько часов в сутки. Зеркало, в котором отражается наша жизнь - такой, какой мы ее видим. Устойчивый информационный феномен внутри другого устойчивого информационного феномена - нашего общества. Стремящееся к бесконечности число единиц и нулей, которыми закодирована все более и более значимая его часть.
У нас нет исходников этого кода. Но его декомпиляция уже началась.