Объединяй и властвуй
Что наша сетевая жизнь? Игра! Но неплохо было бы посмотреть на это и с иных точек зрения. Не противоположных - скорее дополняющих.
Так, с темой игрового характера интернет-активности тесно связан другой известный феномен. Сюзанна Милляр в книге «The Psychology of Play» отмечает, что центральным элементом игрового восприятия является «отбрасывание внутренних ограничений». Теперь аналогичное явление в Сети называется «онлайн-растормаживанием». Эта концепция описывает целый ряд различий в поведении пользователя в онлайн-мире по сравнению с оффлайном. Важнейшим механизмом здесь является внутреннее снижение значимости социальных норм и практик, ослабление самоограничений и большее влияние внутренних импульсов на поведение пользователя. Иными словами, онлайн-растормаживание подавляет социальное воспитание человека, возвращая его на более примитивные уровни.
Этот эффект обусловлен целым рядом факторов, которые в совокупности упираются, опять же, в особое восприятие Сети. Сеть - это альтернативное социальное пространство, которое задает иную механику межличностных взаимодействий. Несмотря на то, что субъекты взаимодействия те же, что и в физической реальности, несмотря на то, что Сеть является лишь ёё отражением, онлайн-мир не воспринимается как одна из составляющих окружающего социума. И загвоздка даже не в том, что онлайн-пространство характеризуют другие законы поведения. Правильнее говорить не об альтернативности законов, а лишь об их полноте, силе и развитости. Пренебрегая действующими социальными нормами, Сеть оказалась не в состоянии создать сколь-нибудь существенные свои правила. Но этот процесс - основа развития социальной структуры. Именно поэтому Сеть оказывается столь беспомощна в конструктивной деятельности. Интернет может выглядеть грандиозно с технологической точки зрения, но присущий ему уровень хаоса сильно снижает его созидательный потенциал.
Отметим, что с точки зрения психологии онлайн-растормаживание может иметь как негативный (отравляющий), так и положительный (благоприятный) эффект. Первое проявляется в виде троллинга, флейма, агрессии и т.п. Пример второго - бескорыстная и спонтанная помощь незнакомым людям (в современном обществе существует заметное ограничение как на оказание существенной помощи, так и на ее принятие). Но нас по-прежнему в первую очередь интересуют материи за гранью добра и зла.
Когда мы говорили о возможностях автоматизированного анализа гигантских объемов информации о пользователях Сети, мы ориентировались прежде всего на технологическое развитие. Но есть и иной аспект - пользовательский, и он непосредственно связан с феноменом онлайн-растормаживания. Одним из следствий онлайн-растормаживания является рост интенсивности самораскрытия (self-disclosure). Под этим понятием выделяют процесс добровольного сообщения другому лицу различного рода информации о себе. Самораскрытие всегда было важной частью межличностных отношений, но именно в контексте интернет-коммуникаций самораскрытие становится ключевой характеристикой. От глубины самораскрытия тесно зависит качество и сила социальных связей. Соответственно, дальнейшие развитие социальных интернет-платформ будет обуславливаться прежде всего увеличением масштабов самораскрытия пользователей.
Другими словами, параллельно росту технологических возможностей по обработке информации будет расти объем доступной информации об обществе, которую пользователи сами будут транслировать в Сеть. Вернее, речь не столько об объеме, сколько о полноте этой информации. Более того, эффект онлайн-растормаживания будет способствовать большей ее искренности - конечно, с учетом возможного игрового контекста. Если сегодня нормой является постинг в соцсети сообщений о своем настроении, то завтра - о своих политических взглядах и мнениях о тех или иных событиях. Именно этот фактор может стать своего рода «критической массой», который позволит качественно улучшить адекватность социо-политического анализа Сети.
Иные «позитивные» аспекты онлайн-растормаживания также могут сыграть неожиданную роль в околополитической сфере. Так, известно явление повышения самооценки и уверенности в себе в виртуальном пространстве. Это может вылиться в обостренном чувстве справедливости и противостоянии «неэтичным» поступкам. Грубо говоря, в Сети мы кажемся себе «лучше», чем мы есть на самом деле. Сегодня эта особенность используется сетевыми троллями с чисто развлекательными целями. Завтра мы можем увидеть эксплуатацию этих чувств в специально сконструированных политических кампаниях. Создавая образ жертвы, апеллируя к чувствам справедливости пользователей и манипулируя образами действующих лиц, организаторы могут достичь гораздо большего резонанса, чем в оффлайн-среде. Если при этом еще и будут предусмотрены качественные элементы взаимодействия пользователей с ситуацией (“engagement”, “interaction”), потенциал такой кампании усилится многократно. Она примет самоподдерживающийся характер и со стороны будет казаться абсолютно органичной, а не срежиссированной.
Для онлайн-растормаживание в целом характерно смещение приоритетов от рационального в сторону эмоционального. Отсюда и возможные попытки «сыграть на чувствах», причем в этой «игре» пользователи из субъектов превращаются в объект.
Впрочем, даже в роли субъекта homo virtualis многое теряет, давая волю своим эмоциям. Культура диалога - одно из очень серьезных достижений социального прогресса, но онлайн-растормаживание отбрасывает в сторону социальные достижения. И общественно-политический диалог страдает от этого сильнее всего. Именно этот вид коммуникаций наиболее зависит от рациональной мотивации, и по совместительству именно он напрямую определяет дальнейшее функционирование общества. Взвешенный общественный диалог, направленный на поиск консенсуса для максимально широких слоев, является важнейшим механизмом интеграции и развития социума. К сожалению, современные реалии политической дискуссии в Сети свидетельствуют о ее разрушительном воздействии на социальную систему. Вместо рациональности мы видим агрессию, вместо объединяющих усилий - лишь желание самоутвердиться. Ситуация усугубляется тем, что Интернет давно стал крупнейшей публичной площадкой, роль которой будет только расти.
Здесь же мы можем упомянуть и такое свойство, как устойчивость внимания (attention span). Устойчивость внимания - это довольно размытая категория психологии, которая оценивает способность человека удерживать внимание на одном объекте в течение длительного промежутка времени. Существует немалое способов измерения этого показателя, и каждый способ будет давать совершенно разные результаты. Однако и сам механизм устойчивости внимания, и принципы меметики отсеивают скучные теории, делая популярными самые глупые неожиданные подходы.
Так появляется мем «у современного интернет-пользователя устойчивость внимания хуже, чем у золотой рыбки». И никого не напрягает тот факт, что даже какого-либо фреймворка для оценки устойчивости внимания (не самой простой когнитивной функции) у животных еще не придумано, не говоря уже о его адаптации для Carassius auratus и приведения к сопоставимости для Homo virtualis. Как говорится, не рефлексируем, распространяем.
В каждом меме есть доля правды? Ну, не в каждом, но в этом есть. Касается она, конечно, не золотых рыбок, а человека. Реальные научные эксперименты действительно показывают, что люди, давно пользующиеся продуктами цифровых технологий, регулярно проводящие время в соцсетях и потребляющие большое количество информационного контента в среднем имеют более короткий период внимания.
И это легко объяснимо. Указанные группы существуют в условиях избытка медиа-контента, в условиях развлекательного изобилия (осуществленная утопия, да). В этих условиях дефицитным ресурсом становится внимание пользователя, которое тот не спешит разменивать на каждый встреченный информационный объект. Интересным альтернативным подходом является игровая теория массовых коммуникаций У. Стивенсона, которая (еще пятьдесят лет назад) рассматривала потребление контента как игровой процесс.
Собственно, на первый взгляд в сокращении устойчивости внимания нет ничего страшного. Политтехнологам лишь требуется «подогнать» форму подачи сообщений под вкусы аудитории. Однако вопросы возникают, когда мы начинаем рассматривать потенциал горизонтальных связей между рядовыми гражданами. Дело в том, что их сообщения проигрывают в конкурентной борьбе за внимание. Они не такие интересные. Они не такие захватывающие. Они не такие продуманные. Они слабее.
Чтобы создать сообщение, использующее все преимущества мультимедиа, требуется время. Чтобы создать качественное такое сообщения, требуется еще и навык. Для обычного пользователя это закрывает возможность на равных участвовать в общественной дискуссии - не в содержательном плане, но в коммуникационном.
Мемы сильнее людей. Мем может быть услышан, но обычный человек - нет.
Способ, которым ты привык излагать свои мысли, в Интернете никому не нужен. Такой вот парадокс: Сеть всё сильнее связывает каждого из нас со всем миром, но возможность быть услышанным миром становится всё меньше и меньше. Это не слишком сочетается с образом «абсолютной демократии». Нет, здесь всё определяют очень специализированные коммуникационные навыки. И больше всего возможностей совершенствовать эти навыки у тех, кто занимается политическими коммуникациями на профессиональной основе.
Может быть потому, что текстовый комментарий имеет минимальную ценность для широкой аудитории, онлайн-дискуссия и является таким маргинальным и убогим явлением? С другой стороны, какой-то простой альтернативы не просматривается. Те же имиджборды с их специфическим форматом общения легко справляются с устойчивостью внимания, но их созидательный потенциал на практике оказывается еще слабее, чем у традиционных форм коммуникации.
Однако это еще не самое опасное качество онлайн-политики. Таковым, на мой взгляд, становится формирование безответственности. Объясняемая как игровым поведением в Сети, так и подавлением самоограничений, безответственность напрямую соотносится с ослаблением рационального начала в поведении. Пока виртуальный мир остается виртуальным, легко игнорировать последствия своих онлайн-действий. Однако виртуальность всё больше прорастает в реальный мир, всё чаще «выплескивается» в него, и подобное отношение может очень больно ударить по «кроликам» и «хомячкам», привыкшим к вечнозеленой виртуальной пасторали.
Наконец, еще одно очень важное проявление онлайн-растормаживания - эрозия власти. Социальная иерархия является еще одним важнейшим элементом развития общества. Но онлайн-растормаживание с пренебрежением расстается и с этим «пережитком». Это Сеть, ребята, о какой еще иерархии вы говорите? «Схлопывание» социальной иерархии означает наиболее серьезные перемены в отношении индивидов наверху социальной пирамиды - они теряют больше всего. Зато, как поется в песне, «кто был ничем - тот станет всем».
Впрочем, слом иерархии совсем не означает нейтральное отношение «всех ко всем». Поскольку речь идет о своего рода альтернативной реальности, в ней пользователи стремятся компенсировать стрессы и комплексы жизни обыденной. Наблюдается инверсия отношений: те, чей социальный статус в реальной жизни вызывал почтение, подчинение либо страх, в Интернете могут стать объектом презрения и оскорблений. Пользователь, написав в журнале какого-нибудь tema в нецензурных выражениях всё, что думает о его сексуальной ориентации, почувствует себя гораздо лучше, чем если бы аналогичное было написано в адрес какого-нибудь безобидного бложика, посвященного разведению роз («Да вы что, я же не тролль какой-нибудь!»).
Вышеизложенное имеет самое непосредственное отношение к политикам. Будучи публичными фигурами, находящимися на самом верху социальной пирамиды, они неизбежно становятся предпочтительными мишенями для канализации такого рода эмоций. Мало того, что этот фактор вносит немалую лепту в процесс деградации околополитических дискуссий, резко снижая конструктивный потенциал и поляризуя участников. Так еще и само восприятие общественной роли политиков может деградировать до пренебрежительного уровня, причем по совершенно иррациональным мотивам. Глупо прогнозировать триумфальное проникновение Сети во все сферы нашей жизни и при этом ожидать, что её топология не окажет влияния на существующую социальную структуру, правда?
В этом контексте «уязвимость политиков» в цифровую эпоху, описанная Джаредом Коэном, приобретает еще один аспект. Это уязвимость не только информационная, но и социальная. Сеть создает дополнительное давление на политиков, стремясь «выровнять» иерархическую структуру общества. Информационная и социальная уязвимость будут взаимно усиливать друг друга, что выразится в отсутствии долгосрочной поддержки того или иного политика, резких изменениях её уровня и, шире, нестабильности политических настроений, а также потере доверия к власти как таковой.
Пожалуй, на последнем стоит остановиться подробнее. Величина доверия прямо зависит от качества социальной системы: чем лучше организована система, тем больше взаимное доверие ее элементов. Соответственно, падение доверия является тревожным признаком, означающим деградацию социальной структуры. Современные продвинутые политические системы в значительной степени построены на доверии большинства элитам общества. Но возникающая «информационная прозрачность» политиков идёт вразрез с существующей моделью общественных отношений. Доверие заменяется тотальным контролем. Не будем вдаваться в рассуждения об эффективности такого рода замены, лишь укажем, что этот процесс будет означать коренную перестройку самих основ политической системы и переосмысление ролей её элементов.
Одним из противоречий здесь видится несоответствие между «совершенством» средств контроля и слабым прогрессом в области схем и методов исправления проблем. Другими словами, мы можем знать «как не надо», но по-прежнему с трудом представляем «как надо» и как именно от первого перейти ко второму. Именно этот пробел может привести к двояким результатам, но преодолеть этот пробел можно только методом проб и ошибок.
Сеть - не лучшее место для людей-политиков, для общественного диалога и для ответственных решений. Но зачем нам всё это, когда у нас есть мемы? Мем не имеет информационной и социальной уязвимости, мем имеет лишь социальный потенциал, который определяется его информационным потенциалом. Мем игнорирует социальную иерархию - он универсален, и от его универсальности зависит его успех. Мем не связан с какой бы то ни было ответственностью. Мем призван захватить наше внимание. Мем не предполагает диалоговой коммуникации (и рефлексии вообще). Мему нет дела до рациональных обоснований - он эффективнее распространяется на одних лишь эмоциональных стимулах. Мем эксплуатирует наши эмоции. Мем - это способ нашего самовыражения. А еще сетевой мем носит прежде всего развлекательный характер.
Люди не могут победить Сеть. Мем - может.
Именно мемы обладают наибольшей силой в «плоском», неиерархическом пространстве Сети. Именно мемы и будут властью там, где привычная власть окажется дискредитированной, игнорируемой или не воспринимаемой всерьез. И я не вижу в этом ничего хорошего. Потому что мем способен победить Сеть и стать властью. Но сколь-нибудь распоряжаться этой властью он принципиально не в состоянии.
Жаль, конечно. А то получалась бы неплохая утопия. Мы потребляем мемы, а эти же самые мемы нами и управляют. Статичный порядок, как и положено правильной утопии. Другой вопрос, что для реального мира характерна динамичность. И наша утопия быстро налетела бы на какой-нибудь очень неожиданный кризис (как правило, чем кризис сильнее, тем он неожиданнее). Причем предугадать его сценарии я бы даже не брался. Неужели вы думаете, что спектр возможных политико-меметических взаимодействий исчерпывается «Дартом Вейдером» и «Халедом Саидом»? Нет, это лишь первые строки в длинном списке. Мемы предлагают буквально неограниченное разнообразие вариантов своей актуализации. Так сказать, поле для проб и ошибок.
Кстати, раз уж мы от индивидуального восприятия перескочили на групповую динамику, имеет смысл упомянуть о некоторых аспектах эволюции «цифрового общества». Как известно, Сеть объединяет людей. Однако вместе с очевидными позитивными следствиями такого объединения (в частности, рост социального капитала) появляются и определенные проблемы.
Самое время вспомнить, что слово «связывать» имеет сразу два несколько отличающихся друг от друга значения. Принадлежность к тем или иным группам или сообществам (а именно с этой целью и существует Сеть) налагает на участника неформальные, но в то же время достаточно существенные ограничения.
И порой эти ограничения начинают прямо влиять на результативность группового взаимодействия. Одним из наиболее ярких примеров здесь является феномен «группового мышления» (groupthink). В частности, он проявляется, когда конформизм и стремление к гармонии мнений участников группы приводит к тому, что она принимает субоптимальные решения.
Сеть представляет собой прекрасную питательную среду для группового мышления. Умножая социальные связи пользователей, она не предоставляет достаточных механизмов для компенсации и рационализации действий новых общностей. Более того, направление эволюции Веба говорит не о преодолении, а об усугублении этой проблемы.
Так, команда исследователей во главе с Й. Брайтзолем эмпирическим путем выделила несколько факторов, влияющих на формирование группового мышления в Сети. Первый - сплоченность группы. В частности, с ростом сплоченности группа меньше беспокоится о последствиях разногласий, и вероятность группового мышления снижается. Однако Интернет, напротив, характеризует аморфность сообществ и слабые связи между их членами. Кроме того, онлайн-общение сильно ограничено в средствах выражения по сравнению с традиционными коммуникациями, что ограничивает возможности конструктивного обсуждения. Это влечет за собой увеличенный риск конфронтации, который участники подсознательно стремятся избежать.
Следующий фактор - изолированность группы. Чем более изолированной от остального общества считает себя группа, тем более ей свойственно групповое мышление. Казалось бы, в условиях Интернета мы должны увидеть большую открытость сообществ. Однако здесь есть один любопытный нюанс, связанный с социальными сетями. Соцсети главным образом ориентированы на распространение контента по горизонтальным каналам. Другими словами, всю информацию из соцсети мы получаем от своих друзей. Такой способ получения информации означает «внутригрупповой фокус», который ведет к ошибкам в принятии коллективных решений.
Дополним это результатами, полученными М. Цикердекисом. Ученый исследовал конформизм в сообществе, объединенном вокруг Wikipedia. Согласно его выводам, анонимность участников может предотвратить появление группового мышления. Нынешнее же онлайн-пространство, поощряющее использование «настоящих» оффлайн-идентичностей, окажется ожидаемо уязвимой для этого явления. Более того, эффект социального присутствия будет работать еще сильнее в виртуальных соцсетях, поскольку многие из тех, кто формирует виртуальную группу, знают друг друга лично.
Наконец, последним фактором, дающим наиболее сильный вклад в возникновение группового мышления, является воспринимаемый уровень стресса. А уровень стресса, в свою очередь, зависит от воспринимаемого уровня риска, который сопряжен с результатом деятельности группы, а также от восприятия персональной ответственности за этот результат. Согласно модели группового мышления, стремление к внутригрупповой социальной поддержке и делегирование ответственности группе может рассматриваться как форма избегания стрессовой ситуации. Тема ответственности вновь отсылает нас к высказанным ранее тезисам. Она предлагает объяснение формированию безответственного поведения, при этом игровое восприятие и онлайн-растормаживание выступают в роли катализаторов такого поведения.
Отметим, что политические вопросы являются как одними из наиболее требовательных к рациональному поведению граждан, так и достаточно серьезными с точки зрения возможных последствий того или иного выбора. Всё это обуславливает высокое значение воспринимаемого уровня стресса в групповой динамике. К сожалению, эффекты группового мышления в онлайн-политике учеными пока не исследовались. Зато и упомянутая работа Й. Брайтзоля и др., и аналогичная публикация Ж. Чжу и др. рассматривают поведение сообществ, связанных с финансами. Полагаю, что мы можем распространить их выводы и на политическую сферу, поскольку обе темы касаются важных и объективных вопросов, имеющих долгосрочную перспективу. Конечно, уровень персонального риска в финансовых решениях существенно выше, но и подход к этим решениям должен осуществляться гораздо более взвешенно. Итак, цитируем выводы работы Ж. Чжу и др.:
«В серии полевых и лабораторных исследований мы демонстрируем, что участие в онлайн-сообществах увеличивает тягу индивидуумов к риску в финансовых решениях и поведении. <…> Также мы открыли граничное условие для этого эффекта: члены онлайн-сообществ проявляют большую тягу к риску только тогда, когда они имеют относительно тесные связи с другими членами; когда связи слабые, они демонстрируют те же предпочтения к риску, что и люди вне сообщества».
Недостаток исследований в области политизации Интернета не позволяет нам с уверенностью говорить об иных важных для этой среды факторах. Так, социальные сети серьезным образом меняют баланс группового взаимного воздействия. Соцсети характеризует уникальная комбинация сильных межличностных связей и выраженного социального присутствия. Последнее всегда имеет явную и достаточно сильную форму. В популярных соцсетях имеется лишь кнопка «Нравится», которая предполагает уверенную и полную поддержку контента пользователем. Вдобавок всегда демонстрируется, кто из «друзей» уже заявил о такой поддержке.
Более того, именно распространение такого контента - получившего явную и сильную поддержку знакомого пользователя - и является основой функционирования соцсети. Иными словами, весь контент, с которым мы взаимодействуем в социальной сети, имеет видимое и существенное одобрение каким-то членом группы. Такая эксплицитность может создавать серьезное социальное давление на пользователя.
Взглянем и на обратную сторону этих коммуникаций. Для виртуальных соцсетей характерно явление «коллапса контекста» (context collapse). Оно обозначает разницу между общением в физическом мире и в виртуальности. В первом случае наше поведение определяется подходящей для ситуации социальной ролью. Мы ведем себя по-разному с коллегами по работе, с начальником, с приятелями в баре, с женой, с любовницей и т.д. Однако архитектура виртуальных соцсетей предполагает потенциально неограниченную аудиторию для публикуемой информации. Исчезает точный, определенный социальный контекст - точнее, разрывается единство контекста между источником и возможными получателями сообщения.
Это может означать неявное стремление пользователя к конформности. Поскольку негативная реакция даже отдельных членов группы воспринимается довольно болезненно, а возможности по нюансировке сообщения часто сильно ограничены, наиболее простым выходом становится следование наиболее общим, конвенциональным взглядам группы.
Остается только уповать на присущую Интернету открытость. Тем не менее, можем ли быть уверены в том, что пользователь, ассоциированный с онлайн-группами, имеющими разные взгляды на то или иное событие, в итоге обратится к рациональным доводам? Или же наличие нескольких эмоциональных точек притяжения в итоге совсем вытеснит рациональные мотивы? Однако очевидно, что противоречивость взглядов в разных группах, к которым относит себя индивид, сама по себе является стрессогенным фактором, не способствующим рациональным решениям.
Или шире, насколько желание принять персональную ответственность будет проявляться в среде, ориентированной на потребление медиа, в гедонической утопии, порожденной ленью?
Возьмем точку зрения Ги Дебора, автора «Общества спектакля», которая, точка, сейчас видится всё более и более актуальной. Правда, Дебор рассматривал это общество скорее как антиутопию, но разница будет лишь в незначительных деталях. Итак, если наша социальная роль ограничивается лишь ролью зрителя, можем ли ожидать какого-то осознания ответственности за превращенную в «зрелище» жизнь? Можем ли мы говорить о рациональном восприятии зрителями?
Дебор идет дальше и утверждает, что зрелище является инструментом деполитизации и умиротворения. В какой-то степени мы можем объяснять это его радикальными и анархистскими взглядами, в какой-то - тогдашним (1967) зачаточным состоянием интерактивных медиа. Дебор развивает свою теорию скорее с философских позиций, для него очень важной является концепция пассивности. Соответственно, наряду с конформизмом и реактивностью потребителя он пытается обосновать и отношения подчиненности.
Отсюда и мрачное утверждение о том, что обществом спектакля правит диктат рекламы и коммерциализованной медиа-культуры. Но изменив некоторые акценты, мы превратим антиутопию в утопию. Разве может сама мысль о диктате возникнуть в ситуации медиа-изобилия и абсолютной информационной свободы? Разве мы можем рассуждать в таких рамках, когда миллионы информационных объектов услужливо пытаются обратить на себя внимание пользователя, а тот волен снисходительно уделить чему-то из них толику времени либо же проигнорировать? Нет, потребитель - центр новой цифровой Вселенной, вокруг которого вращаются все сферы общественной жизни.
Именно Сеть демонстрирует, что, говоря о зрелищах, стоит рассуждать не в категориях подчиненности, а в категориях конкуренции. Тогда утверждение о деполитизации может показаться не таким уж бесспорным (хотя и возможность использования зрелищ с целями деполитизации всегда имеется). Политика может оставаться одной из многих граней общества спектакля - хотя это и означает существенную трансформацию самой публичной политики.
Ключевой особенностью становится драматизация политической сферы. Только в таком качестве политика будет способна завоевать внимание аудитории. И эти изменения означают кардинальную перестройку понимания политики. Из сферы, ориентированной исключительно на реальность (ср. знаменитое «Политика - искусство возможного», где «возможного» = реально осуществимого) она превращается в феномен, существующий по законам нарратива.
Более того, популярность того или иного политического конструкта будет определяться тем, насколько умело его авторы (модераторы?) используют принципы построения нарратива. И это в очередной раз сужает рамки, в которых рядовой гражданин может повлиять на происходящее. Поскольку для этого, опять же, требуются очень специфические навыки работы с нарративом. Это не просто «творчество», но во многом и искусство интерпретации, и, самое главное, воплощение используемого нарратива в физической реальности.
Потому что часто нельзя построить драму, используя лишь информационное пространство. Построить хорошую драму одними информационными средствами еще сложнее. А к этому будут стремиться. Уже стремятся.
Инаугурация президента. 20 января 2009, Вашингтон.
Победа Барака Обамы на президентских выборах в 2008? Тягостное для Эдди Сноудена ожидание в аэропорту Шереметьево? Взрывы и расстрелы в Париже? Всё это примеры хороших (хотя и очень разных по содержанию) драм. Причем нарративное, повествовательное содержание этих событий порой полностью теряет точки соприкосновения с собственно политическим содержанием. Но речь идет не о деполитизации, а создании альтернативного политического пространства. Поскольку реальная политика по-прежнему будет диктоваться реальностью, но политика «виртуальная» должна быть нацелена на чувства и желания гражданина-«зрителя». Которые далеко не всегда соотносятся с реальностью.
И в то же время эти чувства и желания обладают вполне серьезным потенциалом изменять реальный мир. Именно это свойство и является краеугольным в функционировании нового типа политики, а вовсе не утопия всеобщего потребления. Политическая драма является не только продуктом, но в первую очередь и инструментом. Одним из важнейших инструментов непрямого управления, и именно из этой функции следует необходимость совершенствовать «драматические» свойства и доминировать в конкурентной борьбе с другими медиа-объектами.
Мы еще можем принять предложенную Дебором «подчиненность» зрителей, но никак не «пассивность». Напротив, в новой модели именно реакция зрителей является важнейшим фактором политики, ради которого вся эта политика и выстраивается. Более того, роль этого фактора только растет, чему способствует пресловутое “citizen empowerement” Сети и ликвидация коммуникационных барьеров. Мы скорее можем говорить о политизации публичного пространства, поскольку растет роль публичной политики. Хотя механизм этого роста может быть и далек от повышения гражданского самосознания…
Добавим, что именно интерактивные медиа качественно усиливают вовлеченность общества в «спектакль», поскольку из пассивных «зрителей» люди превращаются в его активных «участников». Но ни активная роль, ни «открытость» среды не отменяют существование сценариев, по которым будет идти очередная драма.
Тем не менее, хотя бы с формальных позиций такая модель предусматривает немалую степень свободы виртуальных «хомячков». Сетевое сообщество может «выбирать» наиболее подходящий его вкусам сценарий, а также свои действия в рамках роли - но никак не выйти из самой роли. Пользовательская активность является критическим элементом системы, как минимум потому, что именно пользователи выбирают сценарий, распространяя его по горизонтальным связям Сети. И, в свою очередь, трудно представить, чтобы с механикой функционирования Веба сочетались какие-то иные модели социальных коммуникаций, кроме экспансии драмы и распространения мемов.
В конце концов, рост влияния мемов объясняется не только игровым восприятием или подавлением социальных норм. Само устройство Сети является идеальным для всепроникающего освоения мемами. А политизация Веба, пускай и в своеобразной форме, делает и эту область доступной для них.
Сеть объединяет людей. И мемы объединяют политических сторонников. Наиболее прогрессивным, легким и малозатратным образом. Наиболее доступным - как и положено открытой среде. Наиболее совершенным.
«Объединяй и властвуй». Единственно возможная утопия?
Возможная. В информационном мире.
Но не в реальном.
Впрочем, вряд ли homo virtualis уловит этот нюанс…
Κυβέρνησος ἐσχατιαί / Горизонты управления
[Список статей цикла]
Так, с темой игрового характера интернет-активности тесно связан другой известный феномен. Сюзанна Милляр в книге «The Psychology of Play» отмечает, что центральным элементом игрового восприятия является «отбрасывание внутренних ограничений». Теперь аналогичное явление в Сети называется «онлайн-растормаживанием». Эта концепция описывает целый ряд различий в поведении пользователя в онлайн-мире по сравнению с оффлайном. Важнейшим механизмом здесь является внутреннее снижение значимости социальных норм и практик, ослабление самоограничений и большее влияние внутренних импульсов на поведение пользователя. Иными словами, онлайн-растормаживание подавляет социальное воспитание человека, возвращая его на более примитивные уровни.
Этот эффект обусловлен целым рядом факторов, которые в совокупности упираются, опять же, в особое восприятие Сети. Сеть - это альтернативное социальное пространство, которое задает иную механику межличностных взаимодействий. Несмотря на то, что субъекты взаимодействия те же, что и в физической реальности, несмотря на то, что Сеть является лишь ёё отражением, онлайн-мир не воспринимается как одна из составляющих окружающего социума. И загвоздка даже не в том, что онлайн-пространство характеризуют другие законы поведения. Правильнее говорить не об альтернативности законов, а лишь об их полноте, силе и развитости. Пренебрегая действующими социальными нормами, Сеть оказалась не в состоянии создать сколь-нибудь существенные свои правила. Но этот процесс - основа развития социальной структуры. Именно поэтому Сеть оказывается столь беспомощна в конструктивной деятельности. Интернет может выглядеть грандиозно с технологической точки зрения, но присущий ему уровень хаоса сильно снижает его созидательный потенциал.
Отметим, что с точки зрения психологии онлайн-растормаживание может иметь как негативный (отравляющий), так и положительный (благоприятный) эффект. Первое проявляется в виде троллинга, флейма, агрессии и т.п. Пример второго - бескорыстная и спонтанная помощь незнакомым людям (в современном обществе существует заметное ограничение как на оказание существенной помощи, так и на ее принятие). Но нас по-прежнему в первую очередь интересуют материи за гранью добра и зла.
Когда мы говорили о возможностях автоматизированного анализа гигантских объемов информации о пользователях Сети, мы ориентировались прежде всего на технологическое развитие. Но есть и иной аспект - пользовательский, и он непосредственно связан с феноменом онлайн-растормаживания. Одним из следствий онлайн-растормаживания является рост интенсивности самораскрытия (self-disclosure). Под этим понятием выделяют процесс добровольного сообщения другому лицу различного рода информации о себе. Самораскрытие всегда было важной частью межличностных отношений, но именно в контексте интернет-коммуникаций самораскрытие становится ключевой характеристикой. От глубины самораскрытия тесно зависит качество и сила социальных связей. Соответственно, дальнейшие развитие социальных интернет-платформ будет обуславливаться прежде всего увеличением масштабов самораскрытия пользователей.
Другими словами, параллельно росту технологических возможностей по обработке информации будет расти объем доступной информации об обществе, которую пользователи сами будут транслировать в Сеть. Вернее, речь не столько об объеме, сколько о полноте этой информации. Более того, эффект онлайн-растормаживания будет способствовать большей ее искренности - конечно, с учетом возможного игрового контекста. Если сегодня нормой является постинг в соцсети сообщений о своем настроении, то завтра - о своих политических взглядах и мнениях о тех или иных событиях. Именно этот фактор может стать своего рода «критической массой», который позволит качественно улучшить адекватность социо-политического анализа Сети.
Иные «позитивные» аспекты онлайн-растормаживания также могут сыграть неожиданную роль в околополитической сфере. Так, известно явление повышения самооценки и уверенности в себе в виртуальном пространстве. Это может вылиться в обостренном чувстве справедливости и противостоянии «неэтичным» поступкам. Грубо говоря, в Сети мы кажемся себе «лучше», чем мы есть на самом деле. Сегодня эта особенность используется сетевыми троллями с чисто развлекательными целями. Завтра мы можем увидеть эксплуатацию этих чувств в специально сконструированных политических кампаниях. Создавая образ жертвы, апеллируя к чувствам справедливости пользователей и манипулируя образами действующих лиц, организаторы могут достичь гораздо большего резонанса, чем в оффлайн-среде. Если при этом еще и будут предусмотрены качественные элементы взаимодействия пользователей с ситуацией (“engagement”, “interaction”), потенциал такой кампании усилится многократно. Она примет самоподдерживающийся характер и со стороны будет казаться абсолютно органичной, а не срежиссированной.
Для онлайн-растормаживание в целом характерно смещение приоритетов от рационального в сторону эмоционального. Отсюда и возможные попытки «сыграть на чувствах», причем в этой «игре» пользователи из субъектов превращаются в объект.
Впрочем, даже в роли субъекта homo virtualis многое теряет, давая волю своим эмоциям. Культура диалога - одно из очень серьезных достижений социального прогресса, но онлайн-растормаживание отбрасывает в сторону социальные достижения. И общественно-политический диалог страдает от этого сильнее всего. Именно этот вид коммуникаций наиболее зависит от рациональной мотивации, и по совместительству именно он напрямую определяет дальнейшее функционирование общества. Взвешенный общественный диалог, направленный на поиск консенсуса для максимально широких слоев, является важнейшим механизмом интеграции и развития социума. К сожалению, современные реалии политической дискуссии в Сети свидетельствуют о ее разрушительном воздействии на социальную систему. Вместо рациональности мы видим агрессию, вместо объединяющих усилий - лишь желание самоутвердиться. Ситуация усугубляется тем, что Интернет давно стал крупнейшей публичной площадкой, роль которой будет только расти.
Здесь же мы можем упомянуть и такое свойство, как устойчивость внимания (attention span). Устойчивость внимания - это довольно размытая категория психологии, которая оценивает способность человека удерживать внимание на одном объекте в течение длительного промежутка времени. Существует немалое способов измерения этого показателя, и каждый способ будет давать совершенно разные результаты. Однако и сам механизм устойчивости внимания, и принципы меметики отсеивают скучные теории, делая популярными самые глупые неожиданные подходы.
Так появляется мем «у современного интернет-пользователя устойчивость внимания хуже, чем у золотой рыбки». И никого не напрягает тот факт, что даже какого-либо фреймворка для оценки устойчивости внимания (не самой простой когнитивной функции) у животных еще не придумано, не говоря уже о его адаптации для Carassius auratus и приведения к сопоставимости для Homo virtualis. Как говорится, не рефлексируем, распространяем.
В каждом меме есть доля правды? Ну, не в каждом, но в этом есть. Касается она, конечно, не золотых рыбок, а человека. Реальные научные эксперименты действительно показывают, что люди, давно пользующиеся продуктами цифровых технологий, регулярно проводящие время в соцсетях и потребляющие большое количество информационного контента в среднем имеют более короткий период внимания.
И это легко объяснимо. Указанные группы существуют в условиях избытка медиа-контента, в условиях развлекательного изобилия (осуществленная утопия, да). В этих условиях дефицитным ресурсом становится внимание пользователя, которое тот не спешит разменивать на каждый встреченный информационный объект. Интересным альтернативным подходом является игровая теория массовых коммуникаций У. Стивенсона, которая (еще пятьдесят лет назад) рассматривала потребление контента как игровой процесс.
Собственно, на первый взгляд в сокращении устойчивости внимания нет ничего страшного. Политтехнологам лишь требуется «подогнать» форму подачи сообщений под вкусы аудитории. Однако вопросы возникают, когда мы начинаем рассматривать потенциал горизонтальных связей между рядовыми гражданами. Дело в том, что их сообщения проигрывают в конкурентной борьбе за внимание. Они не такие интересные. Они не такие захватывающие. Они не такие продуманные. Они слабее.
Чтобы создать сообщение, использующее все преимущества мультимедиа, требуется время. Чтобы создать качественное такое сообщения, требуется еще и навык. Для обычного пользователя это закрывает возможность на равных участвовать в общественной дискуссии - не в содержательном плане, но в коммуникационном.
Мемы сильнее людей. Мем может быть услышан, но обычный человек - нет.
Способ, которым ты привык излагать свои мысли, в Интернете никому не нужен. Такой вот парадокс: Сеть всё сильнее связывает каждого из нас со всем миром, но возможность быть услышанным миром становится всё меньше и меньше. Это не слишком сочетается с образом «абсолютной демократии». Нет, здесь всё определяют очень специализированные коммуникационные навыки. И больше всего возможностей совершенствовать эти навыки у тех, кто занимается политическими коммуникациями на профессиональной основе.
Может быть потому, что текстовый комментарий имеет минимальную ценность для широкой аудитории, онлайн-дискуссия и является таким маргинальным и убогим явлением? С другой стороны, какой-то простой альтернативы не просматривается. Те же имиджборды с их специфическим форматом общения легко справляются с устойчивостью внимания, но их созидательный потенциал на практике оказывается еще слабее, чем у традиционных форм коммуникации.
Однако это еще не самое опасное качество онлайн-политики. Таковым, на мой взгляд, становится формирование безответственности. Объясняемая как игровым поведением в Сети, так и подавлением самоограничений, безответственность напрямую соотносится с ослаблением рационального начала в поведении. Пока виртуальный мир остается виртуальным, легко игнорировать последствия своих онлайн-действий. Однако виртуальность всё больше прорастает в реальный мир, всё чаще «выплескивается» в него, и подобное отношение может очень больно ударить по «кроликам» и «хомячкам», привыкшим к вечнозеленой виртуальной пасторали.
Наконец, еще одно очень важное проявление онлайн-растормаживания - эрозия власти. Социальная иерархия является еще одним важнейшим элементом развития общества. Но онлайн-растормаживание с пренебрежением расстается и с этим «пережитком». Это Сеть, ребята, о какой еще иерархии вы говорите? «Схлопывание» социальной иерархии означает наиболее серьезные перемены в отношении индивидов наверху социальной пирамиды - они теряют больше всего. Зато, как поется в песне, «кто был ничем - тот станет всем».
Впрочем, слом иерархии совсем не означает нейтральное отношение «всех ко всем». Поскольку речь идет о своего рода альтернативной реальности, в ней пользователи стремятся компенсировать стрессы и комплексы жизни обыденной. Наблюдается инверсия отношений: те, чей социальный статус в реальной жизни вызывал почтение, подчинение либо страх, в Интернете могут стать объектом презрения и оскорблений. Пользователь, написав в журнале какого-нибудь tema в нецензурных выражениях всё, что думает о его сексуальной ориентации, почувствует себя гораздо лучше, чем если бы аналогичное было написано в адрес какого-нибудь безобидного бложика, посвященного разведению роз («Да вы что, я же не тролль какой-нибудь!»).
Вышеизложенное имеет самое непосредственное отношение к политикам. Будучи публичными фигурами, находящимися на самом верху социальной пирамиды, они неизбежно становятся предпочтительными мишенями для канализации такого рода эмоций. Мало того, что этот фактор вносит немалую лепту в процесс деградации околополитических дискуссий, резко снижая конструктивный потенциал и поляризуя участников. Так еще и само восприятие общественной роли политиков может деградировать до пренебрежительного уровня, причем по совершенно иррациональным мотивам. Глупо прогнозировать триумфальное проникновение Сети во все сферы нашей жизни и при этом ожидать, что её топология не окажет влияния на существующую социальную структуру, правда?
В этом контексте «уязвимость политиков» в цифровую эпоху, описанная Джаредом Коэном, приобретает еще один аспект. Это уязвимость не только информационная, но и социальная. Сеть создает дополнительное давление на политиков, стремясь «выровнять» иерархическую структуру общества. Информационная и социальная уязвимость будут взаимно усиливать друг друга, что выразится в отсутствии долгосрочной поддержки того или иного политика, резких изменениях её уровня и, шире, нестабильности политических настроений, а также потере доверия к власти как таковой.
Пожалуй, на последнем стоит остановиться подробнее. Величина доверия прямо зависит от качества социальной системы: чем лучше организована система, тем больше взаимное доверие ее элементов. Соответственно, падение доверия является тревожным признаком, означающим деградацию социальной структуры. Современные продвинутые политические системы в значительной степени построены на доверии большинства элитам общества. Но возникающая «информационная прозрачность» политиков идёт вразрез с существующей моделью общественных отношений. Доверие заменяется тотальным контролем. Не будем вдаваться в рассуждения об эффективности такого рода замены, лишь укажем, что этот процесс будет означать коренную перестройку самих основ политической системы и переосмысление ролей её элементов.
Одним из противоречий здесь видится несоответствие между «совершенством» средств контроля и слабым прогрессом в области схем и методов исправления проблем. Другими словами, мы можем знать «как не надо», но по-прежнему с трудом представляем «как надо» и как именно от первого перейти ко второму. Именно этот пробел может привести к двояким результатам, но преодолеть этот пробел можно только методом проб и ошибок.
Сеть - не лучшее место для людей-политиков, для общественного диалога и для ответственных решений. Но зачем нам всё это, когда у нас есть мемы? Мем не имеет информационной и социальной уязвимости, мем имеет лишь социальный потенциал, который определяется его информационным потенциалом. Мем игнорирует социальную иерархию - он универсален, и от его универсальности зависит его успех. Мем не связан с какой бы то ни было ответственностью. Мем призван захватить наше внимание. Мем не предполагает диалоговой коммуникации (и рефлексии вообще). Мему нет дела до рациональных обоснований - он эффективнее распространяется на одних лишь эмоциональных стимулах. Мем эксплуатирует наши эмоции. Мем - это способ нашего самовыражения. А еще сетевой мем носит прежде всего развлекательный характер.
Люди не могут победить Сеть. Мем - может.
Именно мемы обладают наибольшей силой в «плоском», неиерархическом пространстве Сети. Именно мемы и будут властью там, где привычная власть окажется дискредитированной, игнорируемой или не воспринимаемой всерьез. И я не вижу в этом ничего хорошего. Потому что мем способен победить Сеть и стать властью. Но сколь-нибудь распоряжаться этой властью он принципиально не в состоянии.
Жаль, конечно. А то получалась бы неплохая утопия. Мы потребляем мемы, а эти же самые мемы нами и управляют. Статичный порядок, как и положено правильной утопии. Другой вопрос, что для реального мира характерна динамичность. И наша утопия быстро налетела бы на какой-нибудь очень неожиданный кризис (как правило, чем кризис сильнее, тем он неожиданнее). Причем предугадать его сценарии я бы даже не брался. Неужели вы думаете, что спектр возможных политико-меметических взаимодействий исчерпывается «Дартом Вейдером» и «Халедом Саидом»? Нет, это лишь первые строки в длинном списке. Мемы предлагают буквально неограниченное разнообразие вариантов своей актуализации. Так сказать, поле для проб и ошибок.
Кстати, раз уж мы от индивидуального восприятия перескочили на групповую динамику, имеет смысл упомянуть о некоторых аспектах эволюции «цифрового общества». Как известно, Сеть объединяет людей. Однако вместе с очевидными позитивными следствиями такого объединения (в частности, рост социального капитала) появляются и определенные проблемы.
Самое время вспомнить, что слово «связывать» имеет сразу два несколько отличающихся друг от друга значения. Принадлежность к тем или иным группам или сообществам (а именно с этой целью и существует Сеть) налагает на участника неформальные, но в то же время достаточно существенные ограничения.
И порой эти ограничения начинают прямо влиять на результативность группового взаимодействия. Одним из наиболее ярких примеров здесь является феномен «группового мышления» (groupthink). В частности, он проявляется, когда конформизм и стремление к гармонии мнений участников группы приводит к тому, что она принимает субоптимальные решения.
Сеть представляет собой прекрасную питательную среду для группового мышления. Умножая социальные связи пользователей, она не предоставляет достаточных механизмов для компенсации и рационализации действий новых общностей. Более того, направление эволюции Веба говорит не о преодолении, а об усугублении этой проблемы.
Так, команда исследователей во главе с Й. Брайтзолем эмпирическим путем выделила несколько факторов, влияющих на формирование группового мышления в Сети. Первый - сплоченность группы. В частности, с ростом сплоченности группа меньше беспокоится о последствиях разногласий, и вероятность группового мышления снижается. Однако Интернет, напротив, характеризует аморфность сообществ и слабые связи между их членами. Кроме того, онлайн-общение сильно ограничено в средствах выражения по сравнению с традиционными коммуникациями, что ограничивает возможности конструктивного обсуждения. Это влечет за собой увеличенный риск конфронтации, который участники подсознательно стремятся избежать.
Следующий фактор - изолированность группы. Чем более изолированной от остального общества считает себя группа, тем более ей свойственно групповое мышление. Казалось бы, в условиях Интернета мы должны увидеть большую открытость сообществ. Однако здесь есть один любопытный нюанс, связанный с социальными сетями. Соцсети главным образом ориентированы на распространение контента по горизонтальным каналам. Другими словами, всю информацию из соцсети мы получаем от своих друзей. Такой способ получения информации означает «внутригрупповой фокус», который ведет к ошибкам в принятии коллективных решений.
Дополним это результатами, полученными М. Цикердекисом. Ученый исследовал конформизм в сообществе, объединенном вокруг Wikipedia. Согласно его выводам, анонимность участников может предотвратить появление группового мышления. Нынешнее же онлайн-пространство, поощряющее использование «настоящих» оффлайн-идентичностей, окажется ожидаемо уязвимой для этого явления. Более того, эффект социального присутствия будет работать еще сильнее в виртуальных соцсетях, поскольку многие из тех, кто формирует виртуальную группу, знают друг друга лично.
Наконец, последним фактором, дающим наиболее сильный вклад в возникновение группового мышления, является воспринимаемый уровень стресса. А уровень стресса, в свою очередь, зависит от воспринимаемого уровня риска, который сопряжен с результатом деятельности группы, а также от восприятия персональной ответственности за этот результат. Согласно модели группового мышления, стремление к внутригрупповой социальной поддержке и делегирование ответственности группе может рассматриваться как форма избегания стрессовой ситуации. Тема ответственности вновь отсылает нас к высказанным ранее тезисам. Она предлагает объяснение формированию безответственного поведения, при этом игровое восприятие и онлайн-растормаживание выступают в роли катализаторов такого поведения.
Отметим, что политические вопросы являются как одними из наиболее требовательных к рациональному поведению граждан, так и достаточно серьезными с точки зрения возможных последствий того или иного выбора. Всё это обуславливает высокое значение воспринимаемого уровня стресса в групповой динамике. К сожалению, эффекты группового мышления в онлайн-политике учеными пока не исследовались. Зато и упомянутая работа Й. Брайтзоля и др., и аналогичная публикация Ж. Чжу и др. рассматривают поведение сообществ, связанных с финансами. Полагаю, что мы можем распространить их выводы и на политическую сферу, поскольку обе темы касаются важных и объективных вопросов, имеющих долгосрочную перспективу. Конечно, уровень персонального риска в финансовых решениях существенно выше, но и подход к этим решениям должен осуществляться гораздо более взвешенно. Итак, цитируем выводы работы Ж. Чжу и др.:
«В серии полевых и лабораторных исследований мы демонстрируем, что участие в онлайн-сообществах увеличивает тягу индивидуумов к риску в финансовых решениях и поведении. <…> Также мы открыли граничное условие для этого эффекта: члены онлайн-сообществ проявляют большую тягу к риску только тогда, когда они имеют относительно тесные связи с другими членами; когда связи слабые, они демонстрируют те же предпочтения к риску, что и люди вне сообщества».
Недостаток исследований в области политизации Интернета не позволяет нам с уверенностью говорить об иных важных для этой среды факторах. Так, социальные сети серьезным образом меняют баланс группового взаимного воздействия. Соцсети характеризует уникальная комбинация сильных межличностных связей и выраженного социального присутствия. Последнее всегда имеет явную и достаточно сильную форму. В популярных соцсетях имеется лишь кнопка «Нравится», которая предполагает уверенную и полную поддержку контента пользователем. Вдобавок всегда демонстрируется, кто из «друзей» уже заявил о такой поддержке.
Более того, именно распространение такого контента - получившего явную и сильную поддержку знакомого пользователя - и является основой функционирования соцсети. Иными словами, весь контент, с которым мы взаимодействуем в социальной сети, имеет видимое и существенное одобрение каким-то членом группы. Такая эксплицитность может создавать серьезное социальное давление на пользователя.
Взглянем и на обратную сторону этих коммуникаций. Для виртуальных соцсетей характерно явление «коллапса контекста» (context collapse). Оно обозначает разницу между общением в физическом мире и в виртуальности. В первом случае наше поведение определяется подходящей для ситуации социальной ролью. Мы ведем себя по-разному с коллегами по работе, с начальником, с приятелями в баре, с женой, с любовницей и т.д. Однако архитектура виртуальных соцсетей предполагает потенциально неограниченную аудиторию для публикуемой информации. Исчезает точный, определенный социальный контекст - точнее, разрывается единство контекста между источником и возможными получателями сообщения.
Это может означать неявное стремление пользователя к конформности. Поскольку негативная реакция даже отдельных членов группы воспринимается довольно болезненно, а возможности по нюансировке сообщения часто сильно ограничены, наиболее простым выходом становится следование наиболее общим, конвенциональным взглядам группы.
Остается только уповать на присущую Интернету открытость. Тем не менее, можем ли быть уверены в том, что пользователь, ассоциированный с онлайн-группами, имеющими разные взгляды на то или иное событие, в итоге обратится к рациональным доводам? Или же наличие нескольких эмоциональных точек притяжения в итоге совсем вытеснит рациональные мотивы? Однако очевидно, что противоречивость взглядов в разных группах, к которым относит себя индивид, сама по себе является стрессогенным фактором, не способствующим рациональным решениям.
Или шире, насколько желание принять персональную ответственность будет проявляться в среде, ориентированной на потребление медиа, в гедонической утопии, порожденной ленью?
Возьмем точку зрения Ги Дебора, автора «Общества спектакля», которая, точка, сейчас видится всё более и более актуальной. Правда, Дебор рассматривал это общество скорее как антиутопию, но разница будет лишь в незначительных деталях. Итак, если наша социальная роль ограничивается лишь ролью зрителя, можем ли ожидать какого-то осознания ответственности за превращенную в «зрелище» жизнь? Можем ли мы говорить о рациональном восприятии зрителями?
Дебор идет дальше и утверждает, что зрелище является инструментом деполитизации и умиротворения. В какой-то степени мы можем объяснять это его радикальными и анархистскими взглядами, в какой-то - тогдашним (1967) зачаточным состоянием интерактивных медиа. Дебор развивает свою теорию скорее с философских позиций, для него очень важной является концепция пассивности. Соответственно, наряду с конформизмом и реактивностью потребителя он пытается обосновать и отношения подчиненности.
Отсюда и мрачное утверждение о том, что обществом спектакля правит диктат рекламы и коммерциализованной медиа-культуры. Но изменив некоторые акценты, мы превратим антиутопию в утопию. Разве может сама мысль о диктате возникнуть в ситуации медиа-изобилия и абсолютной информационной свободы? Разве мы можем рассуждать в таких рамках, когда миллионы информационных объектов услужливо пытаются обратить на себя внимание пользователя, а тот волен снисходительно уделить чему-то из них толику времени либо же проигнорировать? Нет, потребитель - центр новой цифровой Вселенной, вокруг которого вращаются все сферы общественной жизни.
Именно Сеть демонстрирует, что, говоря о зрелищах, стоит рассуждать не в категориях подчиненности, а в категориях конкуренции. Тогда утверждение о деполитизации может показаться не таким уж бесспорным (хотя и возможность использования зрелищ с целями деполитизации всегда имеется). Политика может оставаться одной из многих граней общества спектакля - хотя это и означает существенную трансформацию самой публичной политики.
Ключевой особенностью становится драматизация политической сферы. Только в таком качестве политика будет способна завоевать внимание аудитории. И эти изменения означают кардинальную перестройку понимания политики. Из сферы, ориентированной исключительно на реальность (ср. знаменитое «Политика - искусство возможного», где «возможного» = реально осуществимого) она превращается в феномен, существующий по законам нарратива.
Более того, популярность того или иного политического конструкта будет определяться тем, насколько умело его авторы (модераторы?) используют принципы построения нарратива. И это в очередной раз сужает рамки, в которых рядовой гражданин может повлиять на происходящее. Поскольку для этого, опять же, требуются очень специфические навыки работы с нарративом. Это не просто «творчество», но во многом и искусство интерпретации, и, самое главное, воплощение используемого нарратива в физической реальности.
Потому что часто нельзя построить драму, используя лишь информационное пространство. Построить хорошую драму одними информационными средствами еще сложнее. А к этому будут стремиться. Уже стремятся.
Инаугурация президента. 20 января 2009, Вашингтон.
Победа Барака Обамы на президентских выборах в 2008? Тягостное для Эдди Сноудена ожидание в аэропорту Шереметьево? Взрывы и расстрелы в Париже? Всё это примеры хороших (хотя и очень разных по содержанию) драм. Причем нарративное, повествовательное содержание этих событий порой полностью теряет точки соприкосновения с собственно политическим содержанием. Но речь идет не о деполитизации, а создании альтернативного политического пространства. Поскольку реальная политика по-прежнему будет диктоваться реальностью, но политика «виртуальная» должна быть нацелена на чувства и желания гражданина-«зрителя». Которые далеко не всегда соотносятся с реальностью.
И в то же время эти чувства и желания обладают вполне серьезным потенциалом изменять реальный мир. Именно это свойство и является краеугольным в функционировании нового типа политики, а вовсе не утопия всеобщего потребления. Политическая драма является не только продуктом, но в первую очередь и инструментом. Одним из важнейших инструментов непрямого управления, и именно из этой функции следует необходимость совершенствовать «драматические» свойства и доминировать в конкурентной борьбе с другими медиа-объектами.
Мы еще можем принять предложенную Дебором «подчиненность» зрителей, но никак не «пассивность». Напротив, в новой модели именно реакция зрителей является важнейшим фактором политики, ради которого вся эта политика и выстраивается. Более того, роль этого фактора только растет, чему способствует пресловутое “citizen empowerement” Сети и ликвидация коммуникационных барьеров. Мы скорее можем говорить о политизации публичного пространства, поскольку растет роль публичной политики. Хотя механизм этого роста может быть и далек от повышения гражданского самосознания…
Добавим, что именно интерактивные медиа качественно усиливают вовлеченность общества в «спектакль», поскольку из пассивных «зрителей» люди превращаются в его активных «участников». Но ни активная роль, ни «открытость» среды не отменяют существование сценариев, по которым будет идти очередная драма.
Тем не менее, хотя бы с формальных позиций такая модель предусматривает немалую степень свободы виртуальных «хомячков». Сетевое сообщество может «выбирать» наиболее подходящий его вкусам сценарий, а также свои действия в рамках роли - но никак не выйти из самой роли. Пользовательская активность является критическим элементом системы, как минимум потому, что именно пользователи выбирают сценарий, распространяя его по горизонтальным связям Сети. И, в свою очередь, трудно представить, чтобы с механикой функционирования Веба сочетались какие-то иные модели социальных коммуникаций, кроме экспансии драмы и распространения мемов.
В конце концов, рост влияния мемов объясняется не только игровым восприятием или подавлением социальных норм. Само устройство Сети является идеальным для всепроникающего освоения мемами. А политизация Веба, пускай и в своеобразной форме, делает и эту область доступной для них.
Сеть объединяет людей. И мемы объединяют политических сторонников. Наиболее прогрессивным, легким и малозатратным образом. Наиболее доступным - как и положено открытой среде. Наиболее совершенным.
«Объединяй и властвуй». Единственно возможная утопия?
Возможная. В информационном мире.
Но не в реальном.
Впрочем, вряд ли homo virtualis уловит этот нюанс…
Κυβέρνησος ἐσχατιαί / Горизонты управления
[Список статей цикла]
- Стать #хэштегом
- Титаны эпохи
- Их мир
- Виртуальная свобода
- "Если знаешь место боя..."
- Декомпиляция Матрицы
- Дочери офицеров против Исламского Халифата
- Как "Искренний голос" стал еще искреннее
- Уничтожая доверие
- Силы финансового притяжения
- "А зачем им деньги?.."
- Свет на дне колодца
- Кролики голосуют за Дарта Вейдера!
- Объединяй и властвуй
- Кто победит Катю Андрееву?
- Высшая ценность
- В погоне за устойчивостью
- Вавилонская Башня 2.0
- Размерность имеет значение!
- Знание победит
- Электронная Немезида
- Обреченный быть константой
- Инженерия человеческих душ
Логика прогресса
Бремя первых- Фактор страха
- Гипнотическая улыбка капитализма
- Утро, XXI век
- Баттлы по фактам в эпоху Веб 3.0
- Плод раздора, плод надежды
- Сколько в тебе правды?
- Списки смерти
- Terrorists Win!