Моя философия. Синопсис. - 57
Моя философия. Синопсис. - ( 1), ( 2), ( 3), ( 4), ( 5), ( 6), ( 7), ( 8), ( 9), ( 10), ( 11), ( 12), ( 13), ( 14), ( 15), ( 16), ( 17), ( 18), ( 19), ( 20), ( 21), ( 22), ( 23), ( 24), ( 25), ( 26), ( 27), ( 28), ( 29), ( 30), ( 31), ( 32), ( 33), ( 34), ( 35), ( 36), ( 37), ( 38), ( 39), ( 40), ( 41), ( 42), ( 43), ( 44), ( 45), ( 46), ( 47), ( 48), ( 49), ( 50), ( 51), ( 52), ( 53), ( 54), ( 55), ( 56).
Да, так вот! Таким образом, моя метафизика требует уточнения в том, как первоначало Бытие («чистое бытие», Esse) соотнесено с бытием первоматерии и с бытием (ens) возникающих из нее конкретных единичных вещей.
И здесь, как нетрудно понять из сказанного ранее, я возвращаюсь к Аристотелю и духу его философии - и утверждаю, что именно бытие единичных вещей (ens) и нашего мира и есть «подлинное бытие», «настоящее бытие», «действительное бытие». И по отношению к этому подлинному бытию сущих вещей первоначало Бытие (Esse) выступает только как их условие, причина или предпосылка. В самом деле, ведь только соединившись с Материей, Бытие впервые становится сущим бытием, чем-то действительным, и только это «воплощенное» в материю Бытие есть уже Бытие осуществленное и реализованное. А потому еns - бытие конкретных вещей - является бесконечно более полным и подлинным, чем Esse - то есть Бытие как первоначало без своего соединения с Материей.
Равно и Материя, - которую до ее соединения с Бытием правильнее понимать как некое небытие, меон, - только соединившись с Бытием, становится сущей материей, чем-то действительно существующим, и только после этого она обретает какие-то свои определенные свойства - и прежде всего, свойство воспринимать и быть воспринимаемой.
Но ведь и у Аристотеля, повторюсь, материя и форма сами по себе не обладают никакой онтологической значимостью - они обретают ее, только соединившись в единичных вещах. И именно единичные вещи - Сократ, Платон, кошка Мурка - для Аристотеля и есть подлинное бытие, сущее бытие. И принципиальное отличие моей метафизики от философии Аристотеля состоит лишь в том, что я утверждаю, что вещи и весь наш сущий мир есть вовсе не соединение форм и материи, а соединение двух первоначал - Бытия и Материи. Конечно, они в некотором смысле «предшествуют» вещам и нашему миру, то есть являются «причиной» и «началом» вещей. Но «причинность» здесь и у Бытия, и у Материи та же, что Аристотель находил только в материи - «из чего», то есть «из чего происходят вещи». «Из Бытия и Материи, - отвечаю я. - Из двух первоначал, которые в своем соединении и порождают нашу Вселенную и все вещи в ней». И поэтому метафизически Бытие и Материя почти во всем являются «равноправными началами», так как ни одно из них нельзя назвать первым, а другое - вторым. Они оба «первые», так как только в их соединении возникает первоматерия, которая выступает одновременно и как подлинное бытие, сущее бытие, и как сущая, существующая материя, и только здесь возникает действительность и подлинная реальность - реальность нашего мира и единичных вещей в этом мире.
Все это станет еще более понятным, если мы вернемся к моему определению Бытия как Единству и началу всякого единства, и к определению Материи как множественности и началу всякой множественности и всякого разнообразия. По поводу соотношения бытия и единства, как известно, у греков и схоластов также велись постоянные споры, однако я и здесь всецело следую если не букве, то духу философии Аристотеля, который в этом вопросе был предельно ясен и лаконичен, полностью отождествляя бытие и единство: «сущее и единое представляют то же самое и у них - одна природа, поскольку каждое из них сопровождает другое... Действительно, одно и то же - один человек и человек, существующий человек и человек...» («Метафизика» IV, 2). «То, что лишено единства (неделимости, формы, предела), лишено и бытия». Поэтому Бытие обнаруживает себя всегда именно как единство (хотя, конечно, далеко не все, в чем наши чувства или разум находят некое единство, обладает своим самостоятельным бытием). И именно Бытие придает Единство и первоматерии, и пространству и времени, и всякой единичной вещи, и всему нашему сущему миру. В этом, если угодно, состоит его «роль» в нашем сущем мире и в нашем мироздании, его «предназначение».
Однако если мы говорим о некоем «единстве», то первый вопрос, который здесь возникает: «Единство чего? О каком единстве идет речь? Единством чего или кого является это единство?» Из этого ясно, что «чистое единство», - еще не определенное в отношении того, чьим единством оно выступает, - хотя и является «более чистым», чем единство некоего множества - все же является чем-то «неполноценным» по сравнению с гораздо более определенным и завершенным «единством многого» или «единством разного». Поэтому и Бытие-Esse в его отношении к конкретному бытию ens является чем-то неполноценным и незавершенным, и только в соединении с Материей, когда Бытие осуществляет себя в материи - и, как Единство, обретает то Многое, Единством чего оно выступает - оно становится «подлинным бытием», «реализованным бытием», «действительным бытием», «осуществленным бытием».
И примерно то же самое можно сказать и о Материи, которая есть начало многого и разного. Ведь если мы говорим о множестве, то тут же возникает вопрос: «Множество чего? Из чего, из каких элементов, состоит это множество или что есть то Единство, в котором это множество выступает как многое и разное?» И поэтому Материя может стать множеством или многим и разным только через свое определение в некоем Единстве - то есть только соединившись с Бытием. А потому только в первоматерии Материя становится сущей материей, в которой уже возможно различение многого и разного, тем самым впервые обретая актуальную множественность. И таким образом из некоего небытия-меона и абсолютной и неразличимой пустоты Материя превращается в нечто сущее - в первоматерию.
Однажды Хайдеггер, критикуя томизм, упрекнул Фому Аквината в том, что у него главным предметом философии является сущее с его ens, а Бытие как Esse у него выступает только как способ объяснения ens - что, по мнению Хайдеггера, привело к подчинению Бытия-Esse сущему и к «забвению Бытия». Конечно, это не совсем так, ведь у Аквината Esse есть Бытие Бога, а что же может быть более полным, чем бытие абсолютного личностного христианского Бога? Другой вопрос, что это Esse у схоластов имеет значимость только при условии христианской веры и принятия самой католической схоластики, и если этого нет - то Esse просто исчезает, так как у Аквината между Бытием-Esse Бога и бытием-ens конкретного человека уже нет никакого другого бытия.
Но речь не об этом. Речь о том, что в моей философии Бытие-Esse, как должно быть ясно из сказанного выше, как раз и выступает - наряду с Материей - именно в качестве некоего «инструмента», посредством которого становится возможным существование нашего сущего мира и единичных вещей. И именно наш сущий мир и единичное бытие (ens) и есть главное в нашем мироздании, они и есть «подлинное бытие». И я не вижу в этом никакого недостатка или «забвения бытия» - напротив, я считаю это огромным достоинством моей метафизики, так как это позволяет, наконец, перестать искать смысл существования человека и всего нашего мира там, где его нет - то есть в некоем Бытии, которое, согласно западноевропейской философской традиции, уже обладает неким бесконечно богатым содержанием. Никакого собственного содержания в этом Бытии нет - оно даже более бессодержательно, чем «Бытие» Парменида, и оно носит в нашем Мироздании лишь «вспомогательный характер» - играет роль одного из двух столпов, на которых стоит весь наш сущий мир.
Я бы сравнил ту роль, которую играют Бытие и Материя в нашем мироздании, с белым холстом бумаги и c краской - которые по-отдельности не имеют собственного содержания и собственной ценности и значимости. Но вот художник начинает наносить краску на холст - и из этого соединения краски и холста вдруг возникает прекрасная картина. При том, что и холст сам по себе, и краска сама по себе остаются теми же самыми. Так вот, Бытие и Материя - как два метафизических начала - в моей философии играют примерно ту же роль: сами по себе они абсолютно бессодержательны, и мы даже не можем сказать, что они существуют. И только в результате соединения Бытия и Материи возникает нечто подлинное, содержательное, ценное и значимое - наш сущий мир с его вещами и человеком.
Конечно, всякое сравнение хромает, и в моей философии Художник если и есть, то Он всегда остается за пределами и картины, и краски, и холста (то есть за пределами философии). А картина, возникающая из соединения красок и холста, оказывается гораздо более реалистичной, чем сам холст и краска. И при этом краска соединяется с холстом только однажды, после чего краски на картине начинают растекаться сами собой, так что постепенно где-то в углу картины возникают растения и животные, а потом и человек. В общем, и холст, и краска, и - еще более - сама картина есть нечто совершенно «волшебное». И понять и объяснить это «волшебство» не так просто - философия пытается это сделать уже много столетий. Но мы попытаемся.
А что касается «забвения бытия», то Хайдеггер просто не там искал причины этого «забвения». Он, вполне в духе всей западной философии, искал в Бытии начало всякой полноты и смысла. А его там нет. Весь смысл - в самом сущем. Впрочем, ведь и для самого Хайдеггера центральным понятием было все же не Бытие-Esse, а Dasein. То есть конкретное, наличное бытие - бытие человека, причем определенного человека.